Неточные совпадения
В глазах ее этот брак с Макаром Ивановым был давно уже
делом решенным, и все,
что тогда с нею произошло, она нашла превосходным и самым лучшим; под венец пошла с самым спокойным видом, какой только можно иметь
в таких случаях, так
что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой.
Именно таинственные потому,
что были накоплены из карманных денег моих, которых отпускалось мне по пяти рублей
в месяц,
в продолжение двух лет; копление же началось с первого
дня моей «идеи», а потому Версилов не должен был знать об этих деньгах ни слова.
Версилов еще недавно имел огромное влияние на
дела этого старика и был его другом, странным другом, потому
что этот бедный князь, как я заметил, ужасно боялся его, не только
в то время, как я поступил, но, кажется, и всегда во всю дружбу.
— Mon pauvre enfant! [Мое бедное дитя! (франц.)] Я всегда был убежден,
что в твоем детстве было очень много несчастных
дней.
— Да, насчет денег. У него сегодня
в окружном суде решается их
дело, и я жду князя Сережу, с чем-то он придет. Обещался прямо из суда ко мне. Вся их судьба; тут шестьдесят или восемьдесят тысяч. Конечно, я всегда желал добра и Андрею Петровичу (то есть Версилову), и, кажется, он останется победителем, а князья ни при
чем. Закон!
Вы плюнули на меня, а я торжествую; если бы вы
в самом
деле плюнули мне
в лицо настоящим плевком, то, право, я, может быть, не рассердился, потому
что вы — моя жертва, моя, а не его.
Вот как бы я перевел тогдашние мысли и радость мою, и многое из того,
что я чувствовал. Прибавлю только,
что здесь,
в сейчас написанном, вышло легкомысленнее: на
деле я был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее,
чем в словах и
делах моих; дай-то Бог!
В первый раз с приезда у меня очутились
в кармане деньги, потому
что накопленные
в два года мои шестьдесят рублей я отдал матери, о
чем и упомянул выше; но уже несколько
дней назад я положил,
в день получения жалованья, сделать «пробу», о которой давно мечтал.
Еще вчера я вырезал из газеты адрес — объявление «судебного пристава при С.-Петербургском мировом съезде» и проч., и проч. о том,
что «девятнадцатого сего сентября,
в двенадцать часов утра, Казанской части, такого-то участка и т. д., и т. д.,
в доме № такой-то, будет продаваться движимое имущество г-жи Лебрехт» и
что «опись, оценку и продаваемое имущество можно рассмотреть
в день продажи» и т. д., и т. д.
— Ввиду того,
что Крафт сделал серьезные изучения, вывел выводы на основании физиологии, которые признает математическими, и убил, может быть, года два на свою идею (которую я бы принял преспокойно a priori), ввиду этого, то есть ввиду тревог и серьезности Крафта, это
дело представляется
в виде феномена.
— Но
чем, скажите, вывод Крафта мог бы ослабить стремление к общечеловеческому
делу? — кричал учитель (он один только кричал, все остальные говорили тихо). — Пусть Россия осуждена на второстепенность; но можно работать и не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть патриотом, если он уже перестал
в Россию верить?
В самом
деле,
чего же я боялся и
что могли они мне сделать какой бы там ни было диалектикой?
Да и
что такое были все эти
дела в сущности?
Не желаю судить теперь о намерениях Алексея Никаноровича
в этом случае и признаюсь, по смерти его я находился
в некоторой тягостной нерешимости,
что мне делать с этим документом, особенно ввиду близкого решения этого
дела в суде.
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо
в карман. — Это
дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне,
что вы, и только один вы, могли бы передать истину о случившемся
в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь больше,
чем когда-нибудь это надо!
— Андроников сам
в этом
деле путался, так именно говорит Марья Ивановна. Этого
дела, кажется, никто не может распутать. Тут черт ногу переломит! Я же знаю,
что вы тогда сами были
в Эмсе…
Затем произошло одно странное обстоятельство: болезненная падчерица Катерины Николавны, по-видимому, влюбилась
в Версилова, или чем-то
в нем поразилась, или воспламенилась его речью, или уж я этого ничего не знаю; но известно,
что Версилов одно время все почти
дни проводил около этой девушки.
Но после похорон девицы молодой князь Сокольский, возвратившийся из Парижа
в Эмс, дал Версилову пощечину публично
в саду и тот не ответил вызовом; напротив, на другой же
день явился на променаде как ни
в чем не бывало.
— Есть. До свиданья, Крафт; благодарю вас и жалею,
что вас утрудил! Я бы, на вашем месте, когда у самого такая Россия
в голове, всех бы к черту отправлял: убирайтесь, интригуйте, грызитесь про себя — мне какое
дело!
Минута для меня роковая. Во
что бы ни стало надо было решиться! Неужели я не способен решиться?
Что трудного
в том, чтоб порвать, если к тому же и сами не хотят меня? Мать и сестра? Но их-то я ни
в каком случае не оставлю — как бы ни обернулось
дело.
Оно доказывало лишь то, думал я тогда,
что я не
в силах устоять даже и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту,
что у меня есть «свое место», есть свое
дело и
что если б у меня было три жизни, то и тогда бы мне было их мало.
То,
что я бросил мою идею и затянулся
в дела Версилова, — это еще можно было бы чем-нибудь извинить; но то,
что я бросаюсь, как удивленный заяц, из стороны
в сторону и затягиваюсь уже
в каждые пустяки,
в том, конечно, одна моя глупость.
— Вы уверяете,
что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда,
в одном и вы справедливы: если я сказал,
что это
дело «очень простое», то забыл прибавить,
что и самое трудное. Все религии и все нравственности
в мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков».
Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
Вообще же настоящий приступ к
делу у меня был отложен, еще с самого начала,
в Москве, до тех пор пока я буду совершенно свободен; я слишком понимал,
что мне надо было хотя бы, например, сперва кончить с гимназией.
Бесспорно, я ехал
в Петербург с затаенным гневом: только
что я сдал гимназию и стал
в первый раз свободным, я вдруг увидел,
что дела Версилова вновь отвлекут меня от начала
дела на неизвестный срок!
Этот вопрос об еде я обдумывал долго и обстоятельно; я положил, например, иногда по два
дня сряду есть один хлеб с солью, но с тем чтобы на третий
день истратить сбережения, сделанные
в два
дня; мне казалось,
что это будет выгоднее для здоровья,
чем вечный ровный пост на минимуме
в пятнадцать копеек.
Мало того, еще
в Москве, может быть с самого первого
дня «идеи», порешил,
что ни закладчиком, ни процентщиком тоже не буду: на это есть жиды да те из русских, у кого ни ума, ни характера.
Раз заведя, я был уверен,
что проношу долго; я два с половиной года нарочно учился носить платье и открыл даже секрет: чтобы платье было всегда ново и не изнашивалось, надо чистить его щеткой сколь возможно чаще, раз по пяти и шести
в день.
Но, взамен того, мне известно как пять моих пальцев,
что все эти биржи и банкирства я узнаю и изучу
в свое время, как никто другой, и
что наука эта явится совершенно просто, потому только,
что до этого дойдет
дело.
Даже про Крафта вспоминал с горьким и кислым чувством за то,
что тот меня вывел сам
в переднюю, и так было вплоть до другого
дня, когда уже все совершенно про Крафта разъяснилось и сердиться нельзя было.
В том-то и
дело,
что так непременно поступила бы ординарность.
Я особенно оценил их деликатность
в том,
что они оба не позволили себе ни малейшей шутки надо мною, а стали, напротив, относиться к
делу так же серьезно, как и следовало.
— Кстати, известно вам, мама,
что сегодня
в суде решилось
дело Андрея Петровича с Сокольскими?
Это правда, он готов был носить белье по два
дня,
что даже огорчало мать; это у них считалось за жертву, и вся эта группа преданных женщин прямо видела
в этом подвиг.
— Конечно, вы знаете мою мысль, Андрей Петрович, они бы прекратили иск, если б вы предложили
поделить пополам
в самом начале; теперь, конечно, поздно. Впрочем, не смею судить… Я ведь потому,
что покойник, наверно, не обошел бы их
в своем завещании.
— Я, конечно, не нахожу унизительного, но мы вовсе не
в таком соглашении, а, напротив, даже
в разногласии, потому
что я на
днях, завтра, оставляю ходить к князю, не видя там ни малейшей службы…
— Это, конечно, премило, если только
в самом
деле будет смешно, — заметил он, проницательно
в меня вглядываясь, — ты немного огрубел, мой друг, там, где ты рос, а впрочем, все-таки ты довольно еще приличен. Он очень мил сегодня, Татьяна Павловна, и вы прекрасно сделали,
что развязали наконец этот кулек.
— Мама, а не помните ли вы, как вы были
в деревне, где я рос, кажется, до шести — или семилетнего моего возраста, и, главное, были ли вы
в этой деревне
в самом
деле когда-нибудь, или мне только как во сне мерещится,
что я вас
в первый раз там увидел? Я вас давно уже хотел об этом спросить, да откладывал; теперь время пришло.
— Он мне напомнил! И признаюсь, эти тогдашние несколько
дней в Москве, может быть, были лучшей минутой всей жизни моей! Мы все еще тогда были так молоды… и все тогда с таким жаром ждали… Я тогда
в Москве неожиданно встретил столько… Но продолжай, мой милый: ты очень хорошо сделал на этот раз,
что так подробно напомнил…
Если б я был капельку опытнее, я бы догадался,
что малейшее сомнение
в таком
деле надо толковать к худшему.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и там за все,
что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant,
что же из этого выйдет? Ты так умен,
что не захочешь сам очутиться
в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том,
что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков:
в самом
деле,
в чем ты, собственно, меня обвиняешь?
В том,
что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
— Почему нет? Я вот только не верю тому,
что вы сами-то
в ее ум верите
в самом
деле, и не притворяясь.
И неужели он не ломался, а и
в самом
деле не
в состоянии был догадаться,
что мне не дворянство версиловское нужно было,
что не рождения моего я не могу ему простить, а
что мне самого Версилова всю жизнь надо было, всего человека, отца, и
что эта мысль вошла уже
в кровь мою?
Петербуржец, среди
дня или к вечеру, становится менее сообщителен и, чуть
что, готов и обругать или насмеяться; совсем другое рано поутру, еще до
дела,
в самую трезвую и серьезную пору.
Короче, я объяснил ему кратко и ясно,
что, кроме него, у меня
в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог послать, ввиду чрезвычайного
дела чести, вместо секунданта;
что он старый товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а
что вызвать я желаю гвардии поручика князя Сокольского за то,
что, год с лишком назад, он,
в Эмсе, дал отцу моему, Версилову, пощечину.
— Так какое же ты право имеешь вмешиваться
в дела его? Это во-первых. А во-вторых,
что ты этим хочешь доказать?
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев,
что Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его
в плечо правой рукой, или, лучше сказать, правым кулаком. Тогда он взял меня за плечи, обернул лицом
в поле и — доказал мне на
деле,
что он действительно сильнее всех у нас
в гимназии.
Пусть Ефим, даже и
в сущности
дела, был правее меня, а я глупее всего глупого и лишь ломался, но все же
в самой глубине
дела лежала такая точка, стоя на которой, был прав и я, что-то такое было и у меня справедливого и, главное,
чего они никогда не могли понять.
Я рассуждал так:
дело с письмом о наследстве есть
дело совести, и я, выбирая Васина
в судьи, тем самым выказываю ему всю глубину моего уважения,
что, уж конечно, должно было ему польстить.
Должно быть, я попал
в такой молчальный
день, потому
что она даже на вопрос мой: «Дома ли барыня?» — который я положительно помню,
что задал ей, — не ответила и молча прошла
в свою кухню.