Неточные совпадения
С другой стороны, было очевидно, что и сама Настасья Филипповна почти ничего не в состоянии
сделать вредного, в смысле, например, хоть юридическом; даже и скандала не
могла бы
сделать значительного, потому что так легко ее можно было всегда ограничить.
— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и,
может быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать, князь, так
сделайте честь… А я уж, извините, опоздал, спешу…
Аделаида — пейзажи и портреты пишет (и ничего кончить не
может), а Аглая сидит, ничего не
делает.
«Конечно, скверно, что я про портрет проговорился, — соображал князь про себя, проходя в кабинет и чувствуя некоторое угрызение… — Но…
может быть, я и хорошо
сделал, что проговорился…» У него начинала мелькать одна странная идея, впрочем, еще не совсем ясная.
Что если бы вы
сделали это, не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами, не прося у ней вперед гарантии, то она,
может быть, и стала бы вашим другом.
— Да за что же, черт возьми! Что вы там такое
сделали? Чем понравились? Послушайте, — суетился он изо всех сил (все в нем в эту минуту было как-то разбросано и кипело в беспорядке, так что он и с мыслями собраться не
мог), — послушайте, не
можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?
Я, голубчик князь,
может, и в самом деле дурно
делаю, что вам доверяюсь.
Вы видели сами, вы были свидетелем в это утро: я
сделал всё, что
мог сделать отец, — но отец кроткий и снисходительный; теперь же на сцену выйдет отец иного сорта и тогда — увидим, посмотрим: заслуженный ли старый воин одолеет интригу, или бесстыдная камелия войдет в благороднейшее семейство.
Один лишь генерал Епанчин, только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более
мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и человек, как он, и без того уже слишком снизошел, решившись сесть рядом с Птицыным и Фердыщенком; но что
могла сделать сила страсти, то
могло быть, наконец, побеждено чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий
сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться не
мог от развивавшейся пред ним картины.
Но вы видели, однако же, сами, милейший Иван Петрович, что я
сделал всё, что
мог; не
могу же я сверх возможного, согласитесь сами?
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он
может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось
сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Вы
можете это
сделать, вы в силе.
«Требуем, а не просим, и никакой благодарности от нас не услышите, потому что вы для удовлетворения своей собственной совести
делаете!» Экая мораль: да ведь коли от тебя никакой благодарности не будет, так ведь и князь
может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву не чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев
делал добро для удовлетворения собственной совести.
Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что
делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные, и который,
может быть, в сущности, самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!).
Я сказал этим бедным людям, чтоб они постарались не иметь никаких на меня надежд, что я сам бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я пойду сейчас же на Васильевский остров к моему товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его дядя, действительный статский советник, холостяк и не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти, видя в нем последнюю отрасль своей фамилии, то, «
может быть, мой товарищ и
сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего дяди…»
Он уселся с удивлением, и я тотчас же изложил ему всю историю доктора и объяснил, что сам он, имея чрезвычайное влияние на дядю,
может быть,
мог бы что-нибудь
сделать.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить,
может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел
сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Видите, князь, мне хоть раз в жизни хочется
сделать совершенно честное дело, то есть совершенно без задней мысли, ну, а я думаю, что я теперь, в эту минуту, не совсем способен к совершенно честному делу, да и вы,
может быть, тоже… то… и… ну, да мы потом объяснимся.
— Да, для нее, — тихо ответил князь, грустно и задумчиво склонив голову и не подозревая, каким сверкающим взглядом глянула на него Аглая, — для нее, чтобы только узнать… Я не верю в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я не знаю, что бы я
мог тут для нее
сделать и чем помочь, но я приехал.
Но всего тут ужаснее то, что она и сама,
может быть, не знала того, что только мне хочет доказать это, а бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелось
сделать позорное дело, чтобы самой себе сказать тут же: «Вот ты
сделала новый позор, стало быть, ты низкая тварь!» О,
может быть, вы этого не поймете, Аглая!
— Что же мне тут
делать? Что вы мне посоветуете? Не
могу же я получать эти письма!
— Бог видит, Аглая, чтобы возвратить ей спокойствие и
сделать ее счастливою, я отдал бы жизнь мою, но… я уже не
могу любить ее, и она это знает!
А если,
может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг
сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Мало ли что Ивану Федоровичу
могло померещиться, не из мухи же
делать слона?» и пр., и пр.
— Ну, вы
сделали так, что я теперь непременно «заговорю» и даже…
может быть… и вазу разобью. Давеча я ничего не боялся, а теперь всего боюсь. Я непременно срежусь.
— Что же вы над собой
делаете? — в испуге вскричал Евгений Павлович. — Стало быть, вы женитесь с какого-то страху? Тут понять ничего нельзя… Даже и не любя,
может быть?
Рогожин изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и смеяться; князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрогивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки… больше он ничего не
мог сделать!