Неточные совпадения
Как ни стараются они провести между собою разграничительную черту, как ни уверяют друг друга, что такие-то мнения
может иметь лишь несомненный жулик, а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается, что мотив у них один и тот же, что вся разница в том, что один
делает руладу вверх, другой же обращает ее вниз, и что нет даже повода задумываться над тем, кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.
Он несет их без услад, которые
могли бы обмануть его насчет свойств лежащего на нем бремени, без надежды на возможность хоть временных экскурсий в область запретного; несет потому, что вся жизнь его так сложилась, чтоб
сделать из него живулю, способную выдерживать всевозможные обуздательные опыты.
Он не имеет надежной крепости, из которой
мог бы
делать набеги на бунтующую плоть; не имеет и укромной лазейки, из которой
мог бы послать «бодрому духу» справедливый укор, что вот как ни дрянна и ни немощна плоть, а все-таки почему-нибудь да берет же она над тобою, «бодрым духом», верх.
— Ну, до этого-то еще далеко! Они объясняют это гораздо проще; во-первых, дробностью расчетов, а во-вторых, тем, что из-за какого-нибудь гривенника не стоит хлопотать. Ведь при этой системе всякий старается
сделать все, что
может, для увеличения чистой прибыли, следовательно, стоит ли усчитывать человека в том, что он одним-двумя фунтами травы накосил меньше, нежели другой.
— Позвольте, господа! не в том совсем вопрос! Что же собственно
делает господин Парначев, что
могло в такой степени возбудить ваше негодование? Объясните сначала вы, капитан!
— И вы
можете доказать, что господин Парначев все то
делал, что вы о нем сейчас рассказали? — обратился, между тем, Колотов к Терпибедову.
Опять и это: «Всякий будто человек
может сам себе удовлетворение
сделать» — где же это видано! в каких бессудных землях-с! «Ах! думаю, далеконько вы, Валериан Павлыч, камешок-то забрасываете, да как бы самим потом вытаскивать его не пришлось!» И сейчас же мне, сударь, после того мысль вошла.
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же
делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас
может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Вы знаете мои правила! Вам известно, что я не
могу быть предан не всецело! Ежели я кому-нибудь предаюсь, то
делаю это безгранично… беззаветно! Я весь тут. Я люблю, чтоб начальник ласкал меня, и ежели он ласкает, то отдаюсь ему совсем! Если сегодня я отдаюсь душой судебному генералу, то его одного и люблю, и всех его соперников ненавижу! Но ежели завтра меня полюбит контрольный генерал, то я и его буду любить одного, и всех его соперников буду ненавидеть!
Теперь он взирает на нас с высот небесных, а
может быть, и доднесь душа его между нами витает и видит как горесть нашу, так и приготовления, которые мы к погребению его
делаем.
— Нет, как хочешь, а нанять тройку и без всякой причины убить ямщика — тут есть своего рода дикая поэзия! я за себя не ручаюсь…
может быть, и я
сделал бы то же самое!
Читатель! размысли, не имеет ли притча сия отношения к тем нашим реформаторам-нигилистам (увы! генерал все еще не
мог забыть мировых посредников начала шестидесятых годов!), кои полученное от отцов наследие в котле переформировок варят, но варевом сим никому удовольствия не
делают, а токмо смрад!"
— Но объясните же наконец, каким образом это
могло случиться? Говорите же! что такое вы тут
делали? балы, что ли, для уездных кокоток устроивали? Говорите! я желаю знать!
— Это
делает вам честь, сударыня. Что же! со временем, когда дела Антона Валерьяновича разовьются,
может быть, вам и представится случай удовлетворить вашему похвальному чувству.
Что
может тут
сделать мораль, когда ее отправные пункты давным-давно всеми внутренно осмеяны и оставлены, в виде реторической шумихи, в назидание… дуракам!
— «Слушайте! — говорит, — я человек спокойный, в судах никогда не бывал и теперь должен судиться, нанимать адвокатов… поймите, как это неприятно!» — «Совершенно понимаю-с, но интересы моих клиентов для меня священны, и я, к сожалению, ничего не
могу сделать для вашего спокойствия».
Быть
может, в другом месте мы не
сделали бы этого, но здесь, в виду этого поганого городишки, в среде этих людей, считающих лакомством вяленую воблу, мы, забыв всякий стыд, чувствовали себя далеко не шуточными деятелями русской земли.
По старой привычке, мне все еще кажется, что во всяких желаниях найдется хоть крупица чего-то подлежащего удовлетворению (особливо если тщательно рассортировывать желания настоящие, разумные от излишних и неразумных, как это
делаю я) и что если я люблю на досуге послушать, какие бывают на свете вольные мысли, то ведь это ни в каком случае никому и ничему повредить не
может.
— Смею думать, ваше сиятельство, — доложил он, — что и заблуждающийся человек
может от времени до времени что-нибудь полезное
сделать, потому что заблуждения не такая же специальность, чтобы человек только и
делал всю жизнь, что заблуждался.
Он прямо в настоящую точку ударит, он
сделает это уже по тому одному, что самое воссоединение его в лоно князя Ивана Семеныча
может произойти лишь ценою сожжения тебеньковских кораблей.
— Я не знаю, милая маменька, что я такое
сделал, чем я
мог вас огорчить?
— Вот если б онвздумал такую проделку
сделать, — продолжает Феденька, указывая на Сенечку, — ну, это точно: сейчас бы его, раба божьего, сграбастали… нет, да ведь я позабыть не
могу, каким он фофаном давеча ехал!
Я давно уж освоилась с мыслью, что для меня возможна только роль старухи; Butor слишком часто произносит это слово в применении ко мне (и с какою язвительностью он
делает это, если б ты знал!), чтобы я
могла сохранять какие-нибудь сомнения на этот счет…
Когда я думаю, что об этом узнает Butor, то у меня холодеет спина. Голубушка! брось ты свою меланхолию и помирись с Butor'ом. Au fond, c'est un brave homme! [В сущности, он славный парень! (франц.)] Ведь ты сама перед ним виновата — право, виновата! Ну, что тебе стоит
сделать первый шаг? Он глуп и все забудет! Не
могу же я погибнуть из-за того только, что ты там какие-то меланхолии соблюдаешь!
— Это в древности было, голубчик! Тогда действительно было так, потому что в то время все было дешево. Вот и покойный Савва Силыч говаривал:"Древние христиане
могли не жать и не сеять, а мы не
можем". И батюшку, отца своего духовного, я не раз спрашивала, не грех ли я
делаю, что присовокупляю, — и он тоже сказал, что по нынешнему дорогому времени некоторые грехи в обратном смысле понимать надо!
— Оставь,
сделай милость, нынешнее время в покое. Сколько бы мы с тобой об нем ни судачили — нам его не переменить. Что же касается до того, кто умнее и кто глупее, то, по мнению моему, всякий «умнее» там, где
может судить и действовать с большим знанием дела. Вот почему я и полагаю, что в настоящем случае Коронат — умнее.Ведь правда? ведь не
можешь же ты не понимать, что поднятый им вопрос гораздо ближе касается его, нежели тебя?
— А вы принудьте себя. Не всё склонность, надо и другим удовольствие
сделать. Вот папенька: ему только слово сказали — он и готов, а вы… фи, какой вы недобрый!
Может быть, вы любите, чтобы вас упрашивали?
— Отчего же? Ведь доискаться, что человек между грядами спрятался, или допросить его так, чтоб ему тепло сделалось, — право, все это становой
может сделать если не лучше (не забудьте, на его стороне опыт прежних лет!), то отнюдь не хуже, нежели любой юрист.
Что столкновение с ним
может сделать из нас западников, славянофилов, прогрессистов, консерваторов, федералистов, централизаторов и т. д.
Я ничего не буду говорить о себе, кроме того, что во всех этих спорах и пререканиях я почти исключительно играю роль свидетеля. Но считаю нелишним обратить внимание читателей на Тебенькова и Плешивцева, как на живое доказательство того, что даже самое глубокое разномыслие не
может людям препятствовать
делать одно и то же дело, если этого требует начальство.
А между тем этот человек существует (cogito ergo sum [мыслю — значит, существую (лат.)]), получает жалованье, устроивает, как
может, свои дела, и я даже положительно знаю, что 20-го февраля он подал голос за республиканца. И все это он
делает, ни разу в жизни не спросив себя: «Что такое государство?»
По холодному блеску глаз, которыми взглянул на него Василий Иваныч, он убеждается, что
сделал какой-то непозволительный промах. Утица, да еще кряковная… что такое утица? Филе де-каннетон — еще пожалуй! это, быть
может, даже на дело похоже! Крряковная! Даже Павел Матвеич, и тот как-то добродушно сконфузился при этом напоминании.