Неточные совпадения
В последние два года он часто удивлялся изменению цвета
лица Настасьи Филипповны; она становилась ужасно бледна и — странно — даже хорошела
от этого.
Она уже была так слаба
от чахотки, что все больше сидела с закрытыми глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша;
лицо ее похудело, как у скелета, и пот проступал на лбу и на висках.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала
от него отчета, — каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в
лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В
лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы
от полного непонимания того, что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
Ганя топнул ногой
от нетерпения.
Лицо его даже почернело
от бешенства. Наконец, оба вышли на улицу, князь с своим узелком в руках.
Прошло несколько мгновений этого смеха, и
лицо Гани действительно очень исказилось: его столбняк, его комическая, трусливая потерянность вдруг сошла с него; но он ужасно побледнел; губы закривились
от судорги; он молча, пристально и дурным взглядом, не отрываясь, смотрел в
лицо своей гостьи, продолжавшей смеяться.
Тут был и еще наблюдатель, который тоже еще не избавился
от своего чуть не онемения при виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял «столбом», на прежнем месте своем, в дверях гостиной, однако успел заметить бледность и злокачественную перемену
лица Гани. Этот наблюдатель был князь. Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.
Коля прошел в дверь совсем и подал князю записку. Она была
от генерала, сложена и запечатана. По
лицу Коли видно было, как было ему тяжело передавать. Князь прочел, встал и взял шляпу.
Одним словом, Фердыщенко совершенно не выдержал и вдруг озлобился, даже до забвения себя, перешел чрез мерку; даже всё
лицо его покривилось. Как ни странно, но очень могло быть, что он ожидал совершенно другого успеха
от своего рассказа. Эти «промахи» дурного тона и «хвастовство особого рода», как выразился об этом Тоцкий, случались весьма часто с Фердыщенком и были совершенно в его характере.
В одно прекрасное утро является к нему один посетитель, с спокойным и строгим
лицом, с вежливою, но достойною и справедливою речью, одетый скромно и благородно, с видимым прогрессивным оттенком в мысли, и в двух словах объясняет причину своего визита: он — известный адвокат; ему поручено одно дело одним молодым человеком; он является
от его имени.
—
От вас? Чего ждал? Во-первых, на одно ваше простодушие посмотреть приятно; с вами посидеть и поговорить приятно; я по крайней мере знаю, что предо мной добродетельнейшее
лицо, а во-вторых… во-вторых…
— Иногда вдруг он начинал приглядываться к Аглае и по пяти минут не отрывался взглядом
от ее
лица; но взгляд его был слишком странен: казалось, он глядел на нее как на предмет, находящийся
от него за две версты, или как бы на портрет ее, а не на нее самоё.
Но в толпе, недалеко
от того места, где он сидел, откуда-то сбоку — он бы никак не указал, в каком именно месте и в какой точке, — мелькнуло одно
лицо, бледное
лицо, с курчавыми темными волосами, с знакомыми, очень знакомыми улыбкой и взглядом, — мелькнуло и исчезло.
Можно было предположить, что между ними многие и хмельные, хотя на вид некоторые были в франтовских и изящных костюмах; но тут же были люди и весьма странного вида, в странном платье, с странно воспламененными
лицами; между ними было несколько военных; были и не из молодежи; были комфортно одетые, в широко и изящно сшитом платье, с перстнями и запонками, в великолепных смоляно-черных париках и бакенбардах и с особенно благородною, хотя несколько брезгливою осанкой в
лице, но
от которых, впрочем, сторонятся в обществе как
от чумы.
Несколько раз припоминал он в эти шесть месяцев то первое ощущение, которое произвело на него
лицо этой женщины, еще когда он увидал его только на портрете; но даже во впечатлении
от портрета, припоминал он, было слишком много тяжелого.
Глаза ее сверкнули; она бросилась к стоявшему в двух шагах
от нее и совсем незнакомому ей молодому человеку, державшему в руке тоненькую, плетеную тросточку, вырвала ее у него из рук и изо всей силы хлестнула своего обидчика наискось по
лицу.
Ганя, еще до того времени, как встали из-за стола, вдруг перестал пить и отодвинул
от себя бокал; что-то мрачное прошло по
лицу его.
И вот, наконец, она стояла пред ним
лицом к
лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло
от боли. О, никогда потом не мог он забыть эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча в его сне, слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
Как ни хотелось пофанфаронить в эту минуту Гане, но не мог же он не выказать своего торжества, да еще после таких унизительных предреканий Ипполита. Самодовольная улыбка откровенно засияла на его
лице, да и Варя сама вся просветлела
от радости.
— Я оставляю дом Лебедева потому, милый князь, потому что с этим человеком порвал; порвал вчера вечером, с раскаянием, что не раньше. Я требую уважения, князь, и желаю получать его даже и
от тех
лиц, которым дарю, так сказать, мое сердце. Князь, я часто дарю мое сердце и почти всегда бываю обманут. Этот человек был недостоин моего подарка.
— О, это так! — вскричал князь. — Эта мысль и меня поражала, и даже недавно. Я знаю одно истинное убийство за часы, оно уже теперь в газетах. Пусть бы выдумал это сочинитель, — знатоки народной жизни и критики тотчас же крикнули бы, что это невероятно; а прочтя в газетах как факт, вы чувствуете, что из таких-то именно фактов поучаетесь русской действительности. Вы это прекрасно заметили, генерал! — с жаром закончил князь, ужасно обрадовавшись, что мог ускользнуть
от явной краски в
лице.
Я не мог оторваться
от его
лица, сердце мое билось.
Аглая отвернула свое счастливое и заплаканное личико
от мамашиной груди, взглянула на папашу, громко рассмеялась, прыгнула к нему, крепко обняла его и несколько раз поцеловала. Затем опять бросилась к мамаше и совсем уже спряталась
лицом на ее груди, чтоб уж никто не видал, и тотчас опять заплакала. Лизавета Прокофьевна прикрыла ее концом своей шали.
Князь, однако же, сообразил, сколько мог, что письмо было передано рано утром, чрез служанку, Вере Лебедевой, для передачи по адресу… «так же как и прежде… так же как и прежде, известному персонажу и
от того же лица-с… (ибо одну из них я обозначаю названием „
лица“-с, а другую лишь только „персонажа“, для унижения и для различия; ибо есть великая разница между невинною и высокоблагородною генеральскою девицей и… камелией-с), итак, письмо было
от „
лица“-с, начинающегося с буквы А…»
Тут она откланялась, и оба они ушли, — не знаю, в дураках или с торжеством; Ганечка, конечно, в дураках; он ничего не разобрал и покраснел как рак (удивительное у него иногда выражение
лица!), но Варвара Ардалионовна, кажется, поняла, что надо поскорее улепетывать и что уж и этого слишком довольно
от Аглаи Ивановны, и утащила брата.
Какое-то зловещее ощущение прошло наконец по
лицу Настасьи Филипповны; взгляд ее становился упорен, тверд и почти ненавистен, ни на одну минуту не отрывался он
от гостьи.
(Аглая с наслаждением выговаривала эти слишком уж поспешно выскакивавшие, но давно уже приготовленные и обдуманные слова, тогда еще обдуманные, когда и во сне не представлялось теперешнего свидания; она ядовитым взглядом следила за эффектом их на искаженном
от волнения
лице Настасьи Филипповны.)
И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные, смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого вызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное
лицо,
от которого, как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда сердце». Он не мог более вынести и с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну...
Рассказывали, будто он нарочно ждал торжественного званого вечера у родителей своей невесты, на котором он был представлен весьма многим значительным
лицам, чтобы вслух и при всех заявить свой образ мыслей, обругать почтенных сановников, отказаться
от своей невесты публично и с оскорблением и, сопротивляясь выводившим его слугам, разбить прекрасную китайскую вазу.
Гаврила Ардалионович был, говорили, ошеломлен предложением и до того не нашелся, выразил до того чрезвычайное недоумение в своем
лице, что Аглая расхохоталась на него как в истерике и убежала
от него наверх к Нине Александровне, где уже и нашли ее родители.