Неточные совпадения
—
В Петербурге? Совсем почти нет, так, только проездом. И прежде ничего здесь не знал, а теперь столько, слышно, нового,
что, говорят,
кто и знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много говорят.
Тот,
кого убивают разбойники, режут ночью,
в лесу или как-нибудь, непременно еще надеется,
что спасется, до самого последнего мгновения.
Кто сказал,
что человеческая природа
в состоянии вынести это без сумасшествия?
Эта новая женщина объявляла,
что ей
в полном смысле все равно будет, если он сейчас же и на
ком угодно женится, но
что она приехала не позволить ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому,
что ей так хочется, и
что, следственно, так и быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому
что теперь и я наконец смеяться хочу».
Тут, очевидно, было что-то другое, подразумевалась какая-то душевная и сердечная бурда, — что-то вроде какого-то романического негодования, бог знает на
кого и за
что, какого-то ненасытимого чувства презрения, совершенно выскочившего из мерки, — одним словом, что-то
в высшей степени смешное и недозволенное
в порядочном обществе и с
чем встретиться для всякого порядочного человека составляет чистейшее божие наказание.
Во всяком случае, она ни у
кого не намерена просить прощения ни
в чем и желает, чтоб это знали.
«Вот
кто была причиной смерти этой почтенной женщины» (и неправда, потому
что та уже два года была больна), «вот она стоит пред вами и не смеет взглянуть, потому
что она отмечена перстом божиим; вот она босая и
в лохмотьях, — пример тем, которые теряют добродетель!
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может быть, ответит… Поверьте,
что я только
в крайнем,
в самом крайнем случае мог обратиться… С
кем же мне послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня важно…
— А, опять она! — вскричал Ганя, насмешливо и ненавистно смотря на сестру. — Маменька! клянусь вам
в том опять,
в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я жив. О
ком бы ни шла речь, а я настою на полнейшем к вам уважении,
кто бы ни перешел чрез наш порог…
— Да
что это за идиот? —
в негодовании вскрикнула, топнув на него ногой, Настасья Филипповна. — Ну, куда ты идешь? Ну,
кого ты будешь докладывать?
В вознаграждение я и выпросил позволение говорить правду, так как всем известно,
что правду говорят только те, у
кого нет остроумия.
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал генерал
в припадке рыцарского великодушия, —
кому вы говорите? Да я из преданности одной останусь теперь подле вас, и если, например, есть какая опасность… К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того хотел,
что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
Что я
в театре-то Французском,
в ложе, как неприступная добродетель бельэтажная сидела, да всех,
кто за мною гонялись пять лет, как дикая бегала, и как гордая невинность смотрела, так ведь это всё дурь меня доехала!
— Значит,
в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да
что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг
в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
Если бы
кто теперь взглянул на него из прежде знавших его полгода назад
в Петербурге,
в его первый приезд, то, пожалуй бы, и заключил,
что он наружностью переменился гораздо к лучшему.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить;
в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И
кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то,
что пятьдесят рублей обещал ему дать…
В «Весах» сказали ему,
что Николай Ардалионович «вышли еще поутру-с, но, уходя, предуведомили,
что если на случай придут
кто их спрашивать, то чтоб известить,
что они-с к трем часам, может быть, и придут-с.
— Отчего же нет? Всех,
кому угодно! Уверяю вас, Лебедев,
что вы что-то не так поняли
в моих отношениях
в самом начале; у вас тут какая-то беспрерывная ошибка. Я не имею ни малейших причин от кого-нибудь таиться и прятаться, — засмеялся князь.
— Просто-запросто есть одно странное русское стихотворение, — вступился наконец князь Щ., очевидно, желая поскорее замять и переменить разговор, — про «рыцаря бедного», отрывок без начала и конца. С месяц назад как-то раз смеялись все вместе после обеда и искали, по обыкновению, сюжета для будущей картины Аделаиды Ивановны. Вы знаете,
что общая семейная задача давно уже
в том, чтобы сыскать сюжет для картины Аделаиды Ивановны. Тут и напали на «рыцаря бедного»,
кто первый, не помню…
— Мы не боимся, князь, ваших друзей,
кто бы они ни были, потому
что мы
в своем праве, — заявил опять племянник Лебедева.
— Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил
в этом роде: «Естественно, говорит,
что моему клиенту по бедности пришло
в голову совершить это убийство шести человек, да и
кому же на его месте не пришло бы это
в голову?»
В этом роде что-то, только очень забавное.
— Это помешанная! — крикнул наконец Евгений Павлович, покраснев от негодования и
в недоумении оглядываясь кругом. — Я знать не знаю,
что она говорила! Какие векселя?
Кто она такая?
Если бы
кто сказал ему
в эту минуту,
что он влюбился, влюблен страстною любовью, то он с удивлением отверг бы эту мысль и, может быть, даже с негодованием.
— Вы всё про спанье; вы, князь, моя нянька! Как только солнце покажется и «зазвучит» на небе (
кто это сказал
в стихах: «на небе солнце зазвучало»? бессмысленно, но хорошо!) — так мы и спать. Лебедев! Солнце ведь источник жизни?
Что значат «источники жизни»
в Апокалипсисе? Вы слыхали о «звезде Полынь», князь?
Правда, это лицо человека, только
что снятого со креста, то есть сохранившее
в себе очень много живого, теплого; ничего еще не успело закостенеть, так
что на лице умершего даже проглядывает страдание, как будто бы еще и теперь им ощущаемое (это очень хорошо схвачено артистом); но зато лицо не пощажено нисколько; тут одна природа, и воистину таков и должен быть труп человека,
кто бы он ни был, после таких мук.
Я положил умереть
в Павловске, на восходе солнца и сойдя
в парк, чтобы не обеспокоить никого на даче. Мое «Объяснение» достаточно объяснит всё дело полиции. Охотники до психологии и те,
кому надо, могут вывести из него всё,
что им будет угодно. Я бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была гласности. Прошу князя сохранить экземпляр у себя и сообщить другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова моя воля. Завещаю мой скелет
в Медицинскую академию для научной пользы.
Еще недавно рассмешило меня предположение:
что если бы мне вдруг вздумалось теперь убить
кого угодно, хоть десять человек разом, или сделать что-нибудь самое ужасное,
что только считается самым ужасным на этом свете, то
в какой просак поставлен бы был предо мной суд с моими двумя-тремя неделями сроку и с уничтожением пыток и истязаний?
Но если я и не признаю суда над собой, то все-таки знаю,
что меня будут судить, когда я уже буду ответчиком глухим и безгласным. Не хочу уходить, не оставив слова
в ответ, — слова свободного, а не вынужденного, — не для оправдания, — о нет! просить прощения мне не у
кого и не
в чем, — а так, потому
что сам желаю того.
— Господа, если
кто из вас еще раз, вслух, при мне, усомнится
в том,
что капсюль забыт нарочно, и станет утверждать,
что несчастный молодой человек играл только комедию, — то таковой из вас будет иметь дело со мной.
В таких случаях,
чем более она краснела, тем более, казалось, и сердилась на себя за это,
что видимо выражалось
в ее сверкавших глазах; обыкновенно, минуту спустя, она уже переносила свой гнев на того, с
кем говорила, был или не был тот виноват, и начинала с ним ссориться.
—
В уме ли вы? — чуть не вскочил князь с места. —
В чем вас обвиняют,
кто обвиняет?
Иногда я доводил ее до того,
что она как бы опять видела кругом себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила,
что меня же с горечью обвиняла за то,
что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и
в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака,
что она ни от
кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до себя».
— Видите, Лукьян Тимофеич, тут страшное дело
в ошибке. Этот Фердыщенко… я бы не желал говорить про него дурного… но этот Фердыщенко… то есть,
кто знает, может быть, это и он!.. Я хочу сказать,
что, может быть, он и
в самом деле способнее к тому,
чем…
чем другой.
Правда, и она была из числа «обыкновенных» людей, мечтающих об оригинальности, но зато она очень скоро успела сознать,
что в ней нет ни капли особенной оригинальности, и горевала об этом не слишком много, —
кто знает, может быть, из особого рода гордости.
— К
чему снисхождение? К
кому? — вспыхнул Ганя, — к его мерзостям? Нет, уж как хочешь, этак нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя! И какая манера: сам виноват и еще пуще куражится. «Не хочу
в ворота, разбирай забор!..»
Что ты такая сидишь? На тебе лица нет?
— Ну вот, так я испугался вашего проклятия! И
кто в том виноват,
что вы восьмой день как помешанный? Восьмой день, видите, я по числам знаю… Смотрите, не доведите меня до черты; всё скажу… Вы зачем к Епанчиным вчера потащились? Еще стариком называется, седые волосы, отец семейства! Хорош!
— Приятнее сидеть с бобами,
чем на бобах, — пробормотал генерал, — этим… каламбуром я возбудил восторг…
в офицерском обществе… сорок четвертого… Тысяча… восемьсот… сорок четвертого года, да!.. Я не помню… О, не напоминай, не напоминай! «Где моя юность, где моя свежесть!» Как вскричал…
кто это вскричал, Коля?
По ее мнению, всё происшедшее было «непростительным и даже преступным вздором, фантастическая картина, глупая и нелепая!» Прежде всего уж то,
что «этот князишка — больной идиот, второе — дурак, ни света не знает, ни места
в свете не имеет:
кому его покажешь, куда приткнешь? демократ какой-то непозволительный, даже и чинишка-то нет, и… и…
что скажет Белоконская?
Воротилась она к себе
в Павловск еще
в большем раздражении,
чем когда поехала, и тотчас же всем досталось, главное за то,
что «с ума сошли»,
что ни у
кого решительно так не ведутся дела, только у них одних; «
чего заторопились?
— Мало того,
что любит, влюблена! — отозвалась Александра Ивановна. — Только
в кого бы, кажется?
— Знаете ли, — сказала ему раз Аглая, прерывая газету, — я заметила,
что вы ужасно необразованны; вы ничего хорошенько не знаете, если справляться у вас: ни
кто именно, ни
в котором году, ни по какому трактату? Вы очень жалки.
— А вот все-таки умирать! — проговорил он, чуть не прибавив: «такому человеку как я!» — И вообразите, как меня допекает ваш Ганечка; он выдумал,
в виде возражения,
что, может быть, из тех,
кто тогда слушал мою тетрадку, трое-четверо умрут, пожалуй, раньше меня!
Правда, дело устроилось слишком поспешно и даже с некоторым, совсем бы ненужным, волнением, и именно потому,
что в этом семействе «всё делалось так, как ни у
кого».
— Вот
что, — обернулась вдруг Лизавета Прокофьевна, — мы теперь мимо него проходим. Как бы там ни думала Аглая и
что бы там ни случилось потом, а он нам не чужой, а теперь еще вдобавок и
в несчастии и болен; я по крайней мере зайду навестить.
Кто хочет со мной, тот иди,
кто не хочет — проходи мимо; путь не загорожен.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у
кого рука не подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал,
что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад,
что знаю, о
чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато задушить его можно подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на лице написано,
что вы это думаете,
в эту самую секунду.
— Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне прийти.
Кого боишься, того не презираешь. И подумать,
что я вас уважала, даже до этой самой минуты! А знаете, почему вы боитесь меня и
в чем теперь ваша главная цель? Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня,
чем вас, любит, или нет, потому
что вы ужасно ревнуете…
Выйдя от князя, доктор сообщил Лебедеву,
что если всё таких брать
в опеку, так
кого же бы приходилось делать опекунами?
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил,
что, не говоря уже о том, «мало ли
кто на
ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты,
что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей
в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
Он стоял с минуту, и — странно — вдруг ему показалось,
что край одной сторы приподнялся и мелькнуло лицо Рогожина, мелькнуло и исчезло
в то же мгновение. Он подождал еще и уже решил было идти и звонить опять, но раздумал и отложил на час: «А
кто знает, может, оно только померещилось…»
Он тотчас догадался,
что им совершенно известно,
кто он такой, и
что они отлично знают,
что вчера должна была быть его свадьба, и умирают от желания расспросить и о свадьбе, и о том чуде,
что вот он спрашивает у них о той, которая должна бы быть теперь не иначе как с ним вместе,
в Павловске, но деликатятся.