Неточные совпадения
Я то есть тогда не сказался,
что это я самый и есть; а «от Парфена, дескать, Рогожина», говорит Залёжев, «вам
в память встречи вчерашнего
дня; соблаговолите принять».
Хоть и действительно он имел и практику, и опыт
в житейских
делах, и некоторые, очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи,
чем с своим царем
в голове, человеком «без лести преданным» и — куда не идет век? — даже русским и сердечным.
Наконец, на неоднократное и точное заявление,
что он действительно князь Мышкин и
что ему непременно надо видеть генерала по
делу необходимому, недоумевающий человек препроводил его рядом,
в маленькую переднюю, перед самою приемной, у кабинета, и сдал его с рук на руки другому человеку, дежурившему по утрам
в этой передней и докладывавшему генералу о посетителях.
А так как люди гораздо умнее,
чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло
в голову,
что тут два
дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому
что умный князь и с амбицией не стал бы
в передней сидеть и с лакеем про свои
дела говорить, а стало быть, и
в том и
в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
— Вот
что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы
в самом
деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит,
что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден,
что вы превосходно воспитаны,
что… А сколько вам лет, князь?
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился
в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так
что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось.
Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь
в совете, но…
— Сейчас, когда я был с поздравлением, дала. Я давно уже просил. Не знаю, уж не намек ли это с ее стороны,
что я сам приехал с пустыми руками, без подарка,
в такой
день, — прибавил Ганя, неприятно улыбаясь.
— Еще бы ты-то отказывался! — с досадой проговорил генерал, не желая даже и сдерживать досады. — Тут, брат,
дело уж не
в том,
что ты не отказываешься, а
дело в твоей готовности,
в удовольствии,
в радости, с которою примешь ее слова…
Что у тебя дома делается?
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы
в чужие
дела не совались. И, однако, до сих пор всё тем только у нас
в доме и держится,
что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось,
что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть,
что с первых же
дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Понимаешь,
что я относительно моей собственной выгоды, которая тут сидит, уже давно обеспечен; я, так или иначе, а
в свою пользу
дело решу.
На третий
день по прибытии его
в город явился к нему из его деревеньки его староста, верхом, с обожженною щекой и обгоревшею бородой, и возвестил ему,
что «вотчина сгорела», вчера,
в самый полдень, причем «изволили сгореть и супруга, а деточки целы остались».
Дело в том,
что Афанасию Ивановичу
в то время было уже около пятидесяти лет, и человек он был
в высшей степени солидный и установившийся.
С другой стороны, опытность и глубокий взгляд на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно,
что он имеет теперь
дело с существом совершенно из ряду вон,
что это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и, главное, ни пред
чем решительно не остановится, тем более
что решительно ничем
в свете не дорожит, так
что даже и соблазнить его невозможно.
Тоцкий до того было уже струсил,
что даже и Епанчину перестал сообщать о своих беспокойствах; но бывали мгновения,
что он, как слабый человек, решительно вновь ободрялся и быстро воскресал духом: он ободрился, например, чрезвычайно, когда Настасья Филипповна дала, наконец, слово обоим друзьям,
что вечером,
в день своего рождения, скажет последнее слово.
Известно было,
что генерал приготовил ко
дню рождения Настасьи Филипповны от себя
в подарок удивительный жемчуг, стоивший огромной суммы, и подарком этим очень интересовался, хотя и знал,
что Настасья Филипповна — женщина бескорыстная.
— Ах, друг мой, не придавай такого смыслу… впрочем, ведь как тебе угодно; я имел
в виду обласкать его и ввести к нам, потому
что это почти доброе
дело.
— А князь найдется, потому
что князь чрезвычайно умен и умнее тебя по крайней мере
в десять раз, а может, и
в двенадцать. Надеюсь, ты почувствуешь после этого. Докажите им это, князь; продолжайте. Осла и
в самом
деле можно наконец мимо. Ну,
что вы, кроме осла за границей видели?
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил
в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко;
чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый
день становился дорог, и
чем дальше, тем дороже, так
что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
Большие не знают,
что ребенок даже
в самом трудном
деле может дать чрезвычайно важный совет.
Мать
в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и
в самом
деле померла; она знала,
что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать
в сени, даже почти не кормила.
Два
дня ухаживали за ней одни дети, забегая по очереди, но потом, когда
в деревне прослышали,
что Мари уже
в самом
деле умирает, то к ней стали ходить из деревни старухи сидеть и дежурить.
Но одно только правда: я и
в самом
деле не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими, — и это я давно заметил, — не люблю, потому
что не умею.
— Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, — сказал вдруг князь, —
что я прежде действительно был так нездоров,
что и
в самом
деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом
в глаза.
— Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими…
делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это не
в большую натугу будет, — не болтайте ни здесь, о том,
что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том,
что вы здесь найдете; потому
что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
— Да ведь это лучше же, Ганя, тем более
что, с одной стороны,
дело покончено, — пробормотал Птицын и, отойдя
в сторону, сел у стола, вынул из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и стал ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и не подумал извиниться.
— А как вы узнали,
что это я? Где вы меня видели прежде?
Что это,
в самом
деле, я как будто его где-то видела? И позвольте вас спросить, почему вы давеча остолбенели на месте?
Что во мне такого остолбеняющего?
Да и
в самом
деле,
что значит ее теперешний визит, как не это?
— Два года назад, да! без малого, только
что последовало открытие новой — ской железной дороги, я (и уже
в штатском пальто), хлопоча о чрезвычайно важных для меня
делах по сдаче моей службы, взял билет,
в первый класс: вошел, сижу, курю.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и
в самом
деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до
чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет
в обморок.
— Я ведь и
в самом
деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла на этот раз так быстро,
что никто и сообразить не успел, зачем это она возвращалась. Видели только,
что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и с удивлением проводила ее глазами.
— Ну, старшая, пошла! Вот это-то
в ней и скверно. А кстати, я ведь думал,
что отец наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно быть, теперь. Посмотреть,
что с ним
в самом
деле, — прибавил Коля, выходя.
— Если знаете сами, — спросил князь довольно робко, — как же вы этакую муку выбрали, зная,
что она
в самом
деле семидесяти пяти тысяч не стоит?
Я, голубчик князь, может, и
в самом
деле дурно делаю,
что вам доверяюсь.
Коля провел князя недалеко, до Литейной,
в одну кафе-биллиардную,
в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо,
в углу,
в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и
в самом
деле с «Indеpendance Belge»
в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал было горячее и многословное объяснение,
в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому
что генерал был уж почти
что готов.
В самом
деле, если бы, говоря к примеру, Настасья Филипповна выказала вдруг какое-нибудь милое и изящное незнание, вроде, например, того,
что крестьянки не могут носить батистового белья, какое она носит, то Афанасий Иванович, кажется, был бы этим чрезвычайно доволен.
— Да меня для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил
в этом духе. Ну возможно ли
в самом
деле такого, как я, принимать? Ведь я понимаю же это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование: для того и сажают,
что это и вообразить невозможно.
— Но, однако,
что же удивительного
в появлении князя? — закричал громче всех Фердыщенко. —
Дело ясное,
дело само за себя говорит!
—
Дело слишком ясное и слишком за себя говорит, — подхватил вдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с самого мгновения, когда он давеча
в первый раз поглядел на портрет Настасьи Филипповны, на столе у Ивана Федоровича. Я очень хорошо помню,
что еще давеча о том подумал,
в чем теперь убежден совершенно, и
в чем, мимоходом сказать, князь мне сам признался.
— Представьте себе, господа, своим замечанием,
что я не мог рассказать о моем воровстве так, чтобы стало похоже на правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает,
что я и не мог
в самом
деле украсть (потому
что это вслух говорить неприлично), хотя, может быть, совершенно уверен сам про себя,
что Фердыщенко и очень бы мог украсть!
Ну, господа, конечно, я обязан подать благородный пример, но всего более жалею
в настоящую минуту о том,
что я так ничтожен и ничем не замечателен; даже чин на мне самый премаленький; ну,
что в самом
деле интересного
в том,
что Фердыщенко сделал скверный поступок?
Дело, впрочем, чрезвычайно глупое: был я тогда еще только
что прапорщиком и
в армии лямку тянул.
Проходят
дня три, прихожу с ученья, Никифор докладывает, «
что напрасно, ваше благородие, нашу миску у прежней хозяйки оставили, не
в чем суп подавать».
Разумеется, тут одно оправдание:
что поступок
в некотором роде психологический, но все-таки я не мог успокоиться, покамест не завел, лет пятнадцать назад, двух постоянных больных старушонок, на свой счет,
в богадельне, с целью смягчить для них приличным содержанием последние
дни земной жизни.
Понятно,
что если бы Пете промыслить где-нибудь
в эту интересную минуту букет, то
дела его могли бы очень сильно подвинуться; благодарность женщины
в таких случаях безгранична.
Что же касается Афанасия Ивановича, то, конечно, он себя компрометировать
в таких приключениях не мог; но он слишком был заинтересован
в деле, хотя бы и принимавшем такой сумасшедший оборот; да и Настасья Филипповна выронила на его счет два-три словечка таких,
что уехать никак нельзя было, не разъяснив окончательно
дела.
С виду подпоручик обещал брать «
в деле» более ловкостью и изворотливостью,
чем силой, да и ростом был пониже кулачного господина.
Сам же он почти совсем успел отрезвиться, но зато чуть не одурел от всех вынесенных им впечатлений
в этот безобразный и ни на
что не похожий
день из всей его жизни.
Один только Лебедев был из числа наиболее ободренных и убежденных и выступал почти рядом с Рогожиным, постигая,
что в самом
деле значит миллион четыреста тысяч чистыми деньгами и сто тысяч теперь, сейчас же,
в руках.
Надо, впрочем, заметить,
что все они, не исключая даже знатока Лебедева, несколько сбивались
в познании границ и пределов своего могущества, и
в самом ли
деле им теперь всё дозволено или нет?