Неточные совпадения
Это, говорит, не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова, и
живет с Тоцким, а Тоцкий от нее как отвязаться теперь не знает, потому совсем то
есть лет достиг настоящих, пятидесяти пяти, и жениться на первейшей раскрасавице во всем Петербурге хочет.
— То, стало
быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди
живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может
быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Скажите, чем же вы намереваетесь покамест
прожить и какие
были ваши намерения? — перебил генерал.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей
прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне
было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
— И философия ваша точно такая же, как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, — такая чиновница, вдова, к нам ходит, вроде приживалки. У ней вся задача в жизни — дешевизна; только чтоб
было дешевле
прожить, только о копейках и говорит, и, заметьте, у ней деньги
есть, она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь в тюрьме, а может
быть, и ваше четырехлетнее счастье в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и, кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки.
Минут через двадцать прочтено
было и помилование, и назначена другая степень наказания; но, однако же, в промежутке между двумя приговорами, двадцать минут, или по крайней мере четверть часа, он
прожил под несомненным убеждением, что через несколько минут он вдруг умрет.
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он
будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь
есть и
живет, а через три минуты
будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто же?
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Все это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало
быть, подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну, что же он с этим богатством сделал потом?
Жил ли каждую-то минуту «счетом»?
— Ну, стало
быть, вот вам и опыт, стало
быть, и нельзя
жить взаправду, «отсчитывая счетом». Почему-нибудь да нельзя же.
— То
есть вы думаете, что умнее всех
проживете? — сказала Аглая.
— Если сердитесь, то не сердитесь, — сказал он, — я ведь сам знаю, что меньше других
жил и меньше всех понимаю в жизни. Я, может
быть, иногда очень странно говорю…
— Коли говорите, что
были счастливы, стало
быть,
жили не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво начала Аглая, — и не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно
прожить.
— Видели? — вскричала Аглая. — Я бы должна
была догадаться! Это венчает все дело. Если видели, как же вы говорите, что все время счастливо
прожили? Ну, не правду ли я вам сказала?
Напротив, голова ужасно
живет и работает, должно
быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, всё неконченные и, может
быть, и смешные, посторонние такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между тем все знаешь и все помнишь; одна такая точка
есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и все около нее, около этой точки ходит и вертится.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж
было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то
есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может
быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет
прожил.
— Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ. Да вы, стало
быть, хотите
жить в его доме?
— А весь покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, не
буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому верить? Вы думаете, она
живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!
— Послушайте, как вы намерены
жить здесь? Я скоро достану себе занятий и
буду кое-что добывать, давайте
жить, я, вы и Ипполит, все трое вместе, наймемте квартиру; а генерала
будем принимать к себе.
Как?» — «В Екшайске (городишко такой там
есть, всего в двадцати верстах, и не наш уезд), Трепалов там купец
есть, бородач и богач,
живет со старухой женой, и вместо детей одни канарейки.
И не перебей я у него этот букет, кто знает,
жил бы человек до сих пор,
был бы счастлив, имел бы успехи, и в голову б не пришло ему под турку идти.
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг, обращаясь опять к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго сердца, я его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него говорят, что… того. Чем жить-то
будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме
живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен
быть дом!»
Оказалось, что он с ним
был знаком, что они познакомились где-то недавно и недели две
жили вместе в каком-то городке.
— Вы забыли, maman, ей-богу, носил, в Твери, — вдруг подтвердила Аглая. — Мы тогда
жили в Твери. Мне тогда лет шесть
было, я помню. Он мне стрелку и лук сделал, и стрелять научил, и я одного голубя убила. Помните, мы с вами голубя вместе убили?
Какая, например, мать, нежно любящая свое дитя, не испугается и не заболеет от страха, если ее сын или дочь чуть-чуть выйдут из рельсов: «Нет, уж лучше пусть
будет счастлив и
проживет в довольстве и без оригинальности», — думает каждая мать, закачивая свое дитя.
— Ну, с вами во всяком случае премило дело иметь, даже какое бы ни
было, — заключил Евгений Павлович, — пойдемте, я за ваше здоровье бокал
выпью; я ужасно доволен, что к вам пристал. А! — остановился он вдруг, — этот господин Ипполит к вам
жить переехал?
— Да ведь всеобщая необходимость
жить,
пить и
есть, а полнейшее, научное, наконец, убеждение в том, что вы не удовлетворите этой необходимости без всеобщей ассоциации и солидарности интересов,
есть, кажется, достаточно крепкая мысль, чтобы послужить опорною точкой и «источником жизни» для будущих веков человечества, — заметил уже серьезно разгорячившийся Ганя.
В Москве
жил один старик, один «генерал», то
есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю свою жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых горах ее посетит «старичок генерал».
Какой-нибудь из «несчастных», убивший каких-нибудь двенадцать душ, заколовший шесть штук детей, единственно для своего удовольствия (такие, говорят, бывали), вдруг ни с того, ни с сего, когда-нибудь, и всего-то, может
быть, один раз во все двадцать лет, вдруг вздохнет и скажет: «А что-то теперь старичок генерал,
жив ли еще?» При этом, может
быть, даже и усмехнется, — и вот и только всего-то.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три
жить, может, четыре; но, например, когда
будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы
был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если уж так
будет разбирать меня на добрые дела).
— Когда? У вас? — спросила она, но без большого удивления. — Ведь вчера вечером он
был, кажется, еще
жив? Как же вы могли тут спать после всего этого? — вскричала она, внезапно оживляясь.
Он
жил у Птицына на его содержании, с отцом и матерью, и презирал Птицына открыто, хотя в то же время слушался его советов и
был настолько благоразумен, что всегда почти спрашивал их у него.
Птицын
проживал в Павловске в невзрачном, но поместительном деревянном доме, стоявшем на пыльной улице, и который скоро должен
был достаться ему в полную собственность, так что он уже его, в свою очередь, начинал продавать кому-то.
— Лучше
быть несчастным, но знать, чем счастливым и
жить… в дураках. Вы, кажется, нисколько не верите, что с вами соперничают и… с той стороны?
— О, очень уже давно, — продолжал Иван Петрович, — в Златоверховом, где вы
проживали тогда у моих кузин. Я прежде довольно часто заезжал в Златоверхово, — вы меня не помните? О-очень может
быть, что не помните… Вы
были тогда… в какой-то болезни
были тогда, так что я даже раз на вас подивился…
— Мне кажется, что вас слишком уже поразил случай с вашим благодетелем, — ласково и не теряя спокойствия заметил старичок, — вы воспламенены… может
быть, уединением. Если бы вы
пожили больше с людьми, а в свете, я надеюсь, вам
будут рады, как замечательному молодому человеку, то, конечно, успокоите ваше одушевление и увидите, что всё это гораздо проще… и к тому же такие редкие случаи… происходят, по моему взгляду, отчасти от нашего пресыщения, а отчасти от… скуки…
Они
жили недалеко, в маленьком домике; маленькие дети, брат и сестра Ипполита,
были по крайней мере тем рады даче, что спасались от больного в сад; бедная же капитанша оставалась во всей его воле и вполне его жертвой; князь должен
был их делить и мирить ежедневно, и больной продолжал называть его своею «нянькой», в то же время как бы не смея и не презирать его за его роль примирителя.
Ему известно
было, что она, переехав, по его просьбе, три недели назад из Павловска, поселилась в Измайловском полку у одной бывшей своей доброй знакомой, вдовы-учительши, семейной и почтенной дамы, которая отдавала от себя хорошую меблированную квартиру, чем почти и
жила.
Если же его нет дома (о чем узнать наверно), или он не захочет сказать, то съездить в Семеновский полк, к одной даме, немке, знакомой Настасьи Филипповны, которая
живет с матерью: может
быть, Настасья Филипповна, в своем волнении и желая скрыться, заночевала у них.