Неточные совпадения
— В брюхе-то
у меня, братцы, сегодня Иван-Таскун да Марья-Икотишна; [В брюхе-то
у меня, братцы, сегодня Иван-Таскун да Марья-Икотишна… — Этнограф С. Максимов писал, что так называли в арестантской среде болезни, зависящие от дурной и преимущественно сухой, «без приварка», пищи.] а где он, богатый мужик,
живет?
Она
жила где-то в форштадте,
у одного из своих близких родственников.
«Всё это моя среда, мой теперешний мир, — думал я, — с которым, хочу не хочу, а должен
жить…» Я пробовал было расспрашивать и разузнавать об них
у Акима Акимыча, с которым очень любил пить чай, чтоб не быть одному.
Страннее всего то, что дела
у него не было никогда, никакого;
жил он в совершенной праздности (кроме казенных работ, разумеется).
Пелись же большею частью песни так называемые
у нас арестантские, впрочем все известные. Одна из них: «Бывало…» — юмористическая, описывающая, как прежде человек веселился и
жил барином на воле, а теперь попал в острог. Описывалась, как он подправлял прежде «бламанже шенпанским», а теперь —
Он действительно часто кричал по ночам и кричал, бывало, во все горло, так что его тотчас будили толчками арестанты: «Ну, что, черт, кричишь!» Был он парень здоровый, невысокого росту, вертлявый и веселый, лет сорока пяти,
жил со всеми ладно, и хоть очень любил воровать и очень часто бывал
у нас бит за это, но ведь кто ж
у нас не проворовывался и кто ж
у нас не был бит за это?
Салфет вашей милости, чисто ходишь, где берешь, дай подписку, с кем
живешь!» — да только и сказал; а она как посмотрела на меня, такие
у ней большие глаза-то были, а сама похудела, как щепка.
Ломовы хоть и разорились под судом, но
жили в остроге богачами.
У них, видимо, были деньги. Они держали самовар, пили чай. Наш майор знал об этом и ненавидел обоих Ломовых до последней крайности. Он видимо для всех придирался к ним и вообще добирался до них. Ломовы объясняли это майорским желанием взять с них взятку. Но взятки они не давали.
Жил он
у нас в особом отделении.
В остроге во все мое время перебывало, однако же, случайно несколько животных. Кроме Гнедка, были
у нас собаки, гуси, козел Васька, да
жил еще некоторое время орел.
Я уже упоминал, что все арестанты
жили здесь как бы не
у себя дома, а как будто на постоялом дворе, на походе, на этапе каком-то.
Совершенно равнодушных, то есть таких, которым было бы все равно
жить что на воле, что в каторге,
у нас, разумеется, не было и быть не могло, но Аким Акимыч, кажется, составлял исключение.
У нас, впрочем, и до этой перемены было отделение арестантов военного разряда, но они
жили с нами потому, что им не было другого места.
— И чего это мы, братцы, взаправду
живем здесь? — прерывает молчание четвертый, скромно сидящий
у кухонного окошка, говоря несколько нараспев от какого-то расслабленного, но втайне самодовольного чувства и подпирая ладонью щеку. — Что мы здесь?
Жили — не люди, померли — не покойники. Э-эх!
— Мужик-от тут, братцы, лихой
живет. У-у-у мужик!
— Вздор, — говорили наши подсмеиваясь, —
у них, верно, есть такой человек,
у которого они теперь
проживают.
Неточные совпадения
И я теперь
живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только, с которой начать, — думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные //
У нас труду не учатся. //
У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, //
Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
Так вот, друзья, и
жили мы, // Как
у Христа за пазухой, // И знали мы почет.
У нас они венчалися, //
У нас крестили детушек, // К нам приходили каяться, // Мы отпевали их, // А если и случалося, // Что
жил помещик в городе, // Так умирать наверное // В деревню приезжал.
Коли окажется, // Что счастливо
живешь, //
У нас ведро готовое: