Неточные совпадения
В каторге почти
все были воры, но
вдруг все почему-то уверились, что старик никак не может украсть.
Но, кроме труда уберечь их, в остроге было столько тоски; арестант же, по природе своей, существо до того жаждущее свободы и, наконец, по социальному своему положению, до того легкомысленное и беспорядочное, что его, естественно, влечет
вдруг «развернуться на
все», закутить на
весь капитал, с громом и с музыкой, так, чтоб забыть, хоть на минуту, тоску свою.
Правда,
все эти хорошие вещи как-то
вдруг исчезали от хозяина, иногда в тот же вечер закладывались и спускались за бесценок.
Человек десять из его казармы бросались
вдруг на него
все разом и начинали бить.
Это дикое любопытство, с которым оглядывали меня мои новые товарищи-каторжники, усиленная их суровость с новичком из дворян,
вдруг появившимся в их корпорации, суровость, иногда доходившая чуть не до ненависти, —
все это до того измучило меня, что я сам желал уж поскорее работы, чтоб только поскорее узнать и изведать
все мое бедствие разом, чтоб начать жить, как и
все они, чтоб войти со
всеми поскорее в одну колею.
А между тем, может быть, вся-то причина этого внезапного взрыва в том человеке, от которого
всего менее можно было ожидать его, — это тоскливое, судорожное проявление личности, инстинктивная тоска по самом себе, желание заявить себя, свою приниженную личность,
вдруг появляющееся и доходящее до злобы, до бешенства, до омрачения рассудка, до припадка, до судорог.
«Сколько тысяч еще таких дней впереди, — думал я, —
все таких же,
все одних и тех же!» Молча, уже в сумерки, скитался я один за казармами, вдоль забора и
вдруг увидал нашего Шарика, бегущего прямо ко мне.
Конечно, это были только вспышки, когда натура объявлялась
вдруг вся, целиком.
Вдруг разом во
всей шумной и крикливой казарме
все затихли; муху было бы слышно.
— И пресмешной же тут был один хохол, братцы, — прибавил он
вдруг, бросая Кобылина и обращаясь ко
всем вообще. — Рассказывал, как его в суде порешили и как он с судом разговаривал, а сам заливается-плачет; дети, говорит, у него остались, жена. Сам матерой такой, седой, толстый. «Я ему, говорит, бачу: ни! А вин, бисов сын,
всё пишет,
всё пишет. Ну, бачу соби, да щоб ты здох, а я б подывився! А вин
всё пишет,
всё пишет, да як писне!.. Тут и пропала моя голова!» Дай-ка, Вася, ниточку; гнилые каторжные.
«Да, вот как», — говорю; да как кинусь на него
вдруг да в самый живот ему так-таки
весь нож и впустил. Ловко пришлось. Покатился, да только ногами задрыгал. Я нож бросил.
Долго кряхтя под лямкой и перейдя
все степени подчиненности, они
вдруг видят себя офицерами, командирами, благородными и с непривычки и первого упоения преувеличивают понятие о своем могуществе и значении; разумеется, только относительно подчиненных им нижних чинов.
Исай Фомич, который при входе в острог сробел до того, что даже глаз не смел поднять на эту толпу насмешливых, изуродованных и страшных лиц, плотно обступивших его кругом, и от робости еще не успел сказать ни слова, увидев заклад,
вдруг встрепенулся и бойко начал перебирать пальцами лохмотья. Даже прикинул на свет.
Все ждали, что он скажет.
Мясистый друг несколько отшатывается назад, тупо глядит своими пьяными глазами на самодовольного писаришку и
вдруг, совершенно неожиданно, изо
всей силы ударяет своим огромным кулаком по маленькому лицу писаря. Тем и кончается дружба за целый день. Милый друг без памяти летит под нары…
— Да нет, — отвечал он,
вдруг засмеявшись сам и
все ближе и ближе приближая свой нос к самому моему лицу. — А у меня, Александр Петрович, здесь полюбовница есть…
Он расхаживал по казармам, хвастался немилосердно и бесстыдно, а вместе с тем и совершенно добродушно, а иногда
вдруг, бывало, отпустит что-нибудь «по-тиатральному», то есть из своей роли, — и
все хохочут, смешно или не смешно то, что он отпустил.
Вот один подталкивает товарища и наскоро сообщает ему свои впечатления, даже не заботясь и, пожалуй, не видя, кто стоит подле него; другой, при какой-нибудь смешной сцене,
вдруг с восторгом оборачивается к толпе, быстро оглядывает
всех, как бы вызывая
всех смеяться, машет рукой и тотчас же опять жадно обращается к сцене.
Представьте острог, кандалы, неволю, долгие грустные годы впереди, жизнь, однообразную, как водяная капель в хмурый, осенний день, — и
вдруг всем этим пригнетенным и заключенным позволили на часок развернуться, повеселиться, забыть тяжелый сон, устроить целый театр, да еще как устроить: на гордость и на удивление
всему городу, — знай, дескать, наших, каковы арестанты!
И вот он выступает, как, говорят, выступали в старину на театрах классические герои: ступит длинный шаг и, еще не придвинув другой ноги,
вдруг остановится, откинет назад
весь корпус, голову, гордо поглядит кругом, и — ступит другой шаг.
Помню, эти слова меня точно пронзили… И для чего он их проговорил и как пришли они ему в голову? Но вот труп стали поднимать, подняли вместе с койкой; солома захрустела, кандалы звонко, среди всеобщей тишины, брякнули об пол… Их подобрали. Тело понесли.
Вдруг все громко заговорили. Слышно было, как унтер-офицер, уже в коридоре, посылал кого-то за кузнецом. Следовало расковать мертвеца…
Помню, что тогда же я
вдруг и нетерпеливо стал вникать во
все подробности этих новых явлений, слушать разговоры и рассказы на эту тему других арестантов, сам задавал им вопросы, добивался решений.
Этот несчастный солдат, которому, может быть, во
всю жизнь ни разу и не подумалось о барышнях, выдумал
вдруг целый роман, инстинктивно хватаясь хоть за эту соломинку.
Это случалось в палатах: иногда дни и месяцы лежат один подле другого и не скажут ни слова, и
вдруг как-нибудь разговорятся в ночной вызывающий час, и один начнет перед другим выкладывать
все свое прошедшее.
Чаще слышался шум, крик, гам, затевались истории; а вместе с тем, случалось, подметишь
вдруг где-нибудь на работе чей-нибудь задумчивый и упорный взгляд в синеющую даль, куда-нибудь туда, на другой берег Иртыша, где начинается необъятною скатертью, тысячи на полторы верст, вольная киргизская степь; подметишь чей-нибудь глубокий вздох,
всей грудью, как будто так и тянет человека дохнуть этим далеким, свободным воздухом и облегчить им придавленную, закованную душу.
Через минуту он уже и забывает свое внезапное ощущение и начинает смеяться или ругаться, судя по характеру; а то
вдруг с необыкновенным, вовсе не соразмерным с потребностью жаром схватится за рабочий урок, если он задан ему, и начинает работать — работать изо
всех сил, точно желая задавить в себе тяжестью работы что-то такое, что само его теснит и давит изнутри.
Иной даже женится, заводит детей, лет пять живет на одном месте и
вдруг в одно прекрасное утро исчезает куда-нибудь, оставляя в недоумении жену, детей и
всю волость, к которой приписан.
Они
вдруг вздумали, что на них уж более нет управы, и стали
все сильнее и сильнее рисковать в разных беззаконных предприятиях.
Он держал любовницу в форштадте, ходил в плисовой поддевке, носил серебряное кольцо, серьгу и собственные сапоги с оторочкой, и
вдруг, за неимением доходов, он вынужден был сделаться целовальником, и потому
все ждали, что теперь при покупке нового Гнедка враги, чего доброго, пожалуй, еще подерутся.
Я попробовал раз ее приласкать; это было для нее так ново и неожиданно, что она
вдруг вся осела к земле, на
все четыре лапы,
вся затрепетала и начала громко визжать от умиления.
Характера он был пылкого и восторженного, как и всякий щенок, который от радости, что видит хозяина, обыкновенно навизжит, накричит, полезет лизать в самое лицо и тут же перед вами готов не удержать и
всех остальных чувств своих: «Был бы только виден восторг, а приличия ничего не значат!» Бывало, где бы я ни был, но по крику: «Культяпка!» — он
вдруг являлся из-за какого-нибудь угла, как из-под земли, и с визгливым восторгом летел ко мне, катясь, как шарик, и перекувыркиваясь дорогою.
Они уже долго стукались лбами, — это была любимая забава арестантов с козлом, — как
вдруг Васька вспрыгнул на самую верхнюю ступеньку крыльца и, только что Бабай отворотился в сторону, мигом поднялся на дыбки, прижал к себе передние копытцы и со
всего размаха ударил Бабая в затылок, так что тот слетел кувырком с крыльца, к восторгу
всех присутствующих и первого Бабая.
Наконец, арестанты точно вспомнили о нем, и хоть никто не заботился, никто и не поминал о нем месяца два, но
вдруг во
всех точно явилось к нему сочувствие.
И если, например, выскакивал
вдруг, из них же, какой-нибудь понаивнее и нетерпеливее и высказывал иной раз вслух то, что у
всех было про себя на уме, пускался в мечты и надежды, то его тотчас же грубо осаживали, обрывали, осмеивали; но сдается мне, что самые рьяные из преследователей были именно те, которые, может быть, сами-то еще дальше него пошли в своих мечтах и надеждах.
Однажды, в это же лето, уже к августу месяцу, в будний ясный и жаркий день, в первом часу пополудни, когда по обыкновению
все отдыхали перед послеобеденной работой,
вдруг вся каторга поднялась, как один человек, и начала строиться на острожном дворе.