Неточные совпадения
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что
сделал он
такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время на изучение фактов его жизни?
И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки
сделал гору, — знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…
— Но что же
делать? Что же в
таком случае
делать? Тут надо в отчаяние прийти?
— Отрезав это, Дмитрий Федорович еще раз поклонился, затем, вдруг обернувшись в сторону своего «батюшки»,
сделал и тому
такой же почтительный и глубокий поклон.
Ведь это он только из-за нее одной в келье сейчас скандал
такой сделал, за то только, что Миусов ее беспутною тварью назвать осмелился.
«За что вы такого-то
так ненавидите?» И он ответил тогда, в припадке своего шутовского бесстыдства: «А вот за что: он, правда, мне ничего не
сделал, но зато я
сделал ему одну бессовестнейшую пакость, и только что
сделал, тотчас же за то и возненавидел его».
Он еще не знал хорошо, что
сделает, но знал, что уже не владеет собою и — чуть толчок — мигом дойдет теперь до последнего предела какой-нибудь мерзости, — впрочем, только мерзости, а отнюдь не какого-нибудь преступления или
такой выходки, за которую может суд наказать.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к другому и говорит:
сделай мне то и то,
такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если друг, если брат?
Что ж, я закутил пока на мои остальные рубли,
так что и новый майор мне выговор наконец принужден был
сделать.
— Иван, Иван! скорей ему воды. Это как она, точь-в-точь как она, как тогда его мать! Вспрысни его изо рта водой, я
так с той
делал. Это он за мать свою, за мать свою… — бормотал он Ивану.
Брат Иван
сделал к нему шаг, чего
так давно желал Алеша, и вот сам он отчего-то чувствует теперь, что его испугал этот шаг сближения.
— Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил,
так, пожалуй, бросит его, да ко мне придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены — только чтобы насупротив
делать. Я ее насквозь знаю! А что, коньячку не выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо это, брат, для вкуса.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня
делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он
так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
— Ну хорошо, — сказал он, — видите, как вы меня больно укусили, ну и довольно ведь,
так ли? Теперь скажите, что я вам
сделал?
— Я хоть вас совсем не знаю и в первый раз вижу, — все
так же спокойно продолжал Алеша, — но не может быть, чтоб я вам ничего не
сделал, — не стали бы вы меня
так мучить даром.
Так что же я
сделал и чем я виноват пред вами, скажите?
— О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, —
такой друг, как вы, не может этого подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя милую тетушку,
так, как сами сумеете это
сделать.
Таким образом, увлекшись посторонними соображениями, он развлекся и решил не «думать» о сейчас наделанной им «беде», не мучить себя раскаянием, а
делать дело, а там что будет, то и выйдет.
Я имею право вам открыть про ее оскорбление, я даже должен
так сделать, потому что она, узнав про вашу обиду и узнав все про ваше несчастное положение, поручила мне сейчас… давеча… снести вам это вспоможение от нее… но только от нее одной, не от Дмитрия, который и ее бросил, отнюдь нет, и не от меня, от брата его, и не от кого-нибудь, а от нее, только от нее одной!
Я сама только и
делаю, что щажу ее, потому что она
такая умненькая — верите ли вы?
— Не погибнут, потому что эти двести рублей их все-таки не минуют. Он все равно возьмет их завтра. Завтра-то уж наверно возьмет, — проговорил Алеша, шагая в раздумье. — Видите ли, Lise, — продолжал он, вдруг остановясь пред ней, — я сам тут
сделал одну ошибку, но и ошибка-то вышла к лучшему.
Это именно вот в
таком виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как раз я эту ошибку
сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
— Подойдите сюда, Алексей Федорович, — продолжала Lise, краснея все более и более, — дайте вашу руку, вот
так. Слушайте, я вам должна большое признание
сделать: вчерашнее письмо я вам не в шутку написала, а серьезно…
—
Делайте. Ничего за мной
такого не подглядите, — засмеялся Алеша.
— С большою охотой, Lise, и непременно, только не в самом главном. В самом главном, если вы будете со мной несогласны, то я все-таки
сделаю, как мне долг велит.
— Продолжает лежать в бреду, она не очнулась; ее тетки здесь и только ахают и надо мной гордятся, а Герценштубе приехал и
так испугался, что я не знала, что с ним и
делать и чем его спасти, хотела даже послать за доктором.
И не то странно, не то было бы дивно, что Бог в самом деле существует, но то дивно, что
такая мысль — мысль о необходимости Бога — могла залезть в голову
такому дикому и злому животному, как человек, до того она свята, до того она трогательна, до того премудра и до того она
делает честь человеку.
И уж конечно,
так делая, никто из них не задумывался и не раскаивался, напротив, считал себя в полном праве, ибо Ришар подарен им был как вещь, и они даже не находили необходимым кормить его.
Не ты ли
так часто тогда говорил: „Хочу
сделать вас свободными“.
Но это
сделали мы, а того ль ты желал,
такой ли свободы?»
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только
такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы
сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для
таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
— Если бы я даже эту самую штуку и мог-с, то есть чтобы притвориться-с, и
так как ее
сделать совсем нетрудно опытному человеку, то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей от смерти; ибо когда я в болезни лежу, то хотя бы Аграфена Александровна пришла к ихнему родителю, не могут они тогда с больного человека спросить: «Зачем не донес?» Сами постыдятся.
— Только Москва дальше, а Чермашня ближе,
так ты о прогонных деньгах жалеешь, что ли, настаивая в Чермашню, аль меня жалеешь, что я крюк большой
сделаю?
—
Так ведь и я тут ничего не
сделаю, у меня тоже глазу нет.
Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелию от Луки (
так я
делал), а потом из Деяний апостольских обращение Савла (это непременно, непременно!), а наконец, и из Четьи-Миней хотя бы житие Алексея человека Божия и великой из великих радостной страдалицы, боговидицы и христоносицы матери Марии Египтяныни — и пронзишь ему сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то лишь час в неделю, невзирая на малое свое содержание, один часок.
Себялюбие, однако же, помешало мне
сделать предложение руки в то время: тяжело и страшно показалось расстаться с соблазнами развратной, холостой и вольной жизни в
таких юных летах, имея вдобавок и деньги.
Затем с адским и с преступнейшим расчетом устроил
так, чтобы подумали на слуг: не побрезгал взять ее кошелек, отворил ключами, которые вынул из-под подушки, ее комод и захватил из него некоторые вещи, именно
так, как бы
сделал невежа слуга, то есть ценные бумаги оставил, а взял одни деньги, взял несколько золотых вещей покрупнее, а драгоценнейшими в десять раз, но малыми вещами пренебрег.
— Каждый раз, как вхожу к вам, вы смотрите с
таким любопытством: «Опять, дескать, не объявил?» Подождите, не презирайте очень. Не
так ведь оно легко
сделать, как вам кажется. Я, может быть, еще и не
сделаю вовсе. Не пойдете же вы на меня доносить тогда, а?
Без слуг невозможно в миру, но
так сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее духом, чем если бы был не слугой.
Друг, да ведь это и вправду
так, ибо чуть только
сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно
так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват.
О гордости же сатанинской мыслю
так: трудно нам на земле ее и постичь, а потому сколь легко впасть в ошибку и приобщиться ей, да еще полагая, что нечто великое и прекрасное
делаем.
— Извергая извергну! — и тотчас же начал, обращаясь во все четыре стороны попеременно, крестить стены и все четыре угла кельи рукой. Это действие отца Ферапонта тотчас же поняли сопровождавшие его; ибо знали, что и всегда
так делал, куда ни входил, и что и не сядет и слова не скажет, прежде чем не изгонит нечистую силу.
— Да что это у тебя за минута, и какая
такая там «весть», можно спросить, аль секрет? — с любопытством ввернул опять Ракитин, изо всей силы
делая вид, что и внимания не обращает на щелчки, которые в него летели беспрерывно.
— Шампанское принесли! — прокричал Ракитин, — возбуждена ты, Аграфена Александровна, и вне себя. Бокал выпьешь, танцевать пойдешь. Э-эх; и того не сумели
сделать, — прибавил он, разглядывая шампанское. — В кухне старуха разлила, и бутылку без пробки принесли, и теплое. Ну давай хоть
так.
Да как вспомню вдруг, что ничего-то я ему не
сделаю, а он-то надо мной смеется теперь, а может, и совсем забыл и не помнит,
так кинусь с постели на пол, зальюсь бессильною слезой и трясусь-трясусь до рассвета.
— Что я тебе
такого сделал? — умиленно улыбаясь, отвечал Алеша, нагнувшись к ней и нежно взяв ее за руки, — луковку я тебе подал, одну самую малую луковку, только, только!..
Отмечаю этот факт заранее, потом разъяснится, для чего
так делаю.
«Он пьян, — решил Митя, — но что же мне
делать, Господи, что же мне
делать!» И вдруг в страшном нетерпении принялся дергать спящего за руки, за ноги, раскачивать его за голову, приподымать и садить на лавку и все-таки после весьма долгих усилий добился лишь того, что тот начал нелепо мычать и крепко, хотя и неясно выговаривая, ругаться.
Митя, у которого в руке все еще скомканы были кредитки, очень всеми и особенно панами замеченные, быстро и конфузливо сунул их в карман. Он покраснел. В эту самую минуту хозяин принес откупоренную бутылку шампанского на подносе и стаканы. Митя схватил было бутылку, но
так растерялся, что забыл, что с ней надо
делать. Взял у него ее уже Калганов и разлил за него вино.