Неточные совпадения
Ведь знал
же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако
же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в
ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно
ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Что
же до обоюдной любви, то
ее вовсе, кажется, не было — ни со стороны невесты, ни с его стороны, несмотря даже на красивость Аделаиды Ивановны.
Аделаида Ивановна, тотчас
же после увоза, мигом разглядела, что мужа своего
она только презирает, и больше ничего.
Рассказывали, что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который, как известно теперь, подтибрил у
нее тогда
же, разом, все
ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что
она их получила, так что тысячки эти с тех пор решительно как бы канули для
нее в воду.
Деревеньку
же и довольно хороший городской дом, которые тоже пошли
ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из одного, так сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной
ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
Московская
же барыня умерла, и Митя перешел к одной из замужних
ее дочерей.
Не взяв
же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой не церемонился и, пользуясь тем, что
она, так сказать, пред ним «виновата» и что он
ее почти «с петли снял», пользуясь, кроме того,
ее феноменальным смирением и безответностью, даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия.
Родила
она, однако
же, Федору Павловичу двух сыновей, Ивана и Алексея, первого в первый год брака, а второго три года спустя.
По смерти
ее с обоими мальчиками случилось почти точь-в-точь то
же самое, что и с первым, Митей: они были совершенно забыты и заброшены отцом и попали все к тому
же Григорию и также к нему в избу.
С первого взгляда заметив, что они не вымыты и в грязном белье,
она тотчас
же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих детей к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед, посадила в карету и увезла в свой город.
Странное
же и мгновенное исцеление беснующейся и бьющейся женщины, только лишь, бывало,
ее подведут к дарам, которое объясняли мне притворством и сверх того фокусом, устраиваемым чуть ли не самими «клерикалами», происходило, вероятно, тоже самым натуральным образом, и подводившие
ее к дарам бабы, а главное, и сама больная, вполне веровали, как установившейся истине, что нечистый дух, овладевший больною, никогда не может вынести, если
ее, больную, подведя к дарам, наклонят пред ними.
Был
же он великий святой и неправды
ей поведать не мог.
Назвалась
она унтер-офицерскою вдовой, не издалека, всего из нашего
же города.
—
Она меня просит зайти? К
ней меня… Зачем
же? — с глубоким удивлением пробормотал Алеша. Лицо его вдруг стало совсем озабоченное.
— Я видел
ее всего только один раз, — продолжал все в том
же недоумении Алеша.
— Как
же вы дерзаете делать такие дела? — спросил вдруг монах, внушительно и торжественно указывая на Lise. Он намекал на
ее «исцеление».
— Lise, Lise, благословите
же ее, благословите! — вдруг вспорхнулась
она вся.
Она пристально ждала и ловила его взгляд: не выдерживая упорно направленного на него взгляда, Алеша нет-нет и вдруг невольно, непреодолимою силой, взглядывал на
нее сам, и тотчас
же она усмехалась торжествующею улыбкой прямо ему в глаза.
И
она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом. Старец выслушал
ее улыбаясь и с нежностью благословил; когда
же она стала целовать его руку, то вдруг прижала
ее к глазам своим и заплакала...
Христова
же церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла
она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные
ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир, а стало быть, и все древнее языческое государство в церковь.
Если
же не хочет того и сопротивляется, то отводится
ей в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и это повсеместно в наше время в современных европейских землях.
Но церковь, как мать нежная и любящая, от деятельной кары сама устраняется, так как и без
ее кары слишком больно наказан виновный государственным судом, и надо
же его хоть кому-нибудь пожалеть.
Вы
же теперь меня упрекаете тем, что я имею слабость к этой госпоже, тогда как сами
же учили
ее заманить меня!
— На дуэль! — завопил опять старикашка, задыхаясь и брызгая с каждым словом слюной. — А вы, Петр Александрович Миусов, знайте, сударь, что, может быть, во всем вашем роде нет и не было выше и честнее — слышите, честнее — женщины, как эта, по-вашему, тварь, как вы осмелились сейчас назвать
ее! А вы, Дмитрий Федорович, на эту
же «тварь» вашу невесту променяли, стало быть, сами присудили, что и невеста ваша подошвы
ее не стоит, вот какова эта тварь!
— Меня не было, зато был Дмитрий Федорович, и я слышал это своими ушами от Дмитрия
же Федоровича, то есть, если хочешь, он не мне говорил, а я подслушал, разумеется поневоле, потому что у Грушеньки в
ее спальне сидел и выйти не мог все время, пока Дмитрий Федорович в следующей комнате находился.
Точно так
же невозможно было бы разъяснить в нем с первого взгляда: любил он свою безответную, покорную жену или нет, а между тем он
ее действительно любил, и та, конечно, это понимала.
Двадцатилетнее лицо
ее, здоровое, широкое и румяное, было вполне идиотское; взгляд
же глаз неподвижный и неприятный, хотя и смирный.
Видал
же он
ее всего только раз или два, даже три пожалуй, вымолвил даже однажды случайно с
ней несколько слов.
И вот, несмотря на сознание и на справедливость, которую не мог
же он не отдать всем этим прекрасным и великодушным чувствам, по спине его проходил мороз, чем ближе он подвигался к
ее дому.
— К
ней и к отцу! Ух! Совпадение! Да ведь я тебя для чего
же и звал-то, для чего и желал, для чего алкал и жаждал всеми изгибами души и даже ребрами? Чтобы послать тебя именно к отцу от меня, а потом и к
ней, к Катерине Ивановне, да тем и покончить и с
ней, и с отцом. Послать ангела. Я мог бы послать всякого, но мне надо было послать ангела. И вот ты сам к
ней и к отцу.
Многие женщины откровенности любят, заметь себе, а
она к тому
же была девушка, что очень меня веселило.
И однако, когда приехала институтка (погостить, а не навсегда), весь городишко у нас точно обновился, самые знатные наши дамы — две превосходительные, одна полковница, да и все, все за ними, тотчас
же приняли участие, расхватали
ее, веселить начали, царица балов, пикников, живые картины состряпали в пользу каких-то гувернанток.
Бывают
же странности: никто-то не заметил тогда на улице, как
она ко мне прошла, так что в городе так это и кануло. Я
же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял.
Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
Закипела во мне злость, захотелось подлейшую, поросячью, купеческую штучку выкинуть: поглядеть это на
нее с насмешкой, и тут
же, пока стоит перед тобой, и огорошить
ее с интонацией, с какою только купчик умеет сказать...
Когда
она выбежала, я был при шпаге; я вынул шпагу и хотел было тут
же заколоть себя, для чего — не знаю, глупость была страшная, конечно, но, должно быть, от восторга.
— Первую половину ты понимаешь: это драма, и произошла
она там. Вторая
же половина есть трагедия, и произойдет
она здесь.
Эта генеральша,
ее главная родственница, вдруг разом лишается своих двух ближайших наследниц, своих двух ближайших племянниц — обе на одной и той
же неделе помирают от оспы.
Тогда
же, тотчас написал в Москву Ивану и все ему объяснил в письме по возможности, в шесть листов письмо было, и послал Ивана к
ней.
— Брат, постой, — с чрезвычайным беспокойством опять прервал Алеша, — ведь тут все-таки одно дело ты мне до сих пор не разъяснил: ведь ты жених, ведь ты все-таки жених? Как
же ты хочешь порвать, если
она, невеста, не хочет?
— Я жених, формальный и благословенный, произошло все в Москве, по моем приезде, с парадом, с образами, и в лучшем виде. Генеральша благословила и — веришь ли, поздравила даже Катю: ты выбрала, говорит, хорошо, я вижу его насквозь. И веришь ли, Ивана
она невзлюбила и не поздравила. В Москве
же я много и с Катей переговорил, я
ей всего себя расписал, благородно, в точности, в искренности. Все выслушала...
— Да я потому-то тебя и посылаю вместо себя, что это невозможно, а то как
же я сам-то
ей это скажу?
— Так это к Грушеньке! — горестно воскликнул Алеша, всплеснув руками. — Да неужто
же Ракитин в самом деле правду сказал? А я думал, что ты только так к
ней походил и кончил.
— Коль захочет, так тотчас
же, а не захочет, и так останусь; у
нее на дворе буду дворником.
Он и в Москве, как передавали потом, все молчал; сама
же Москва его как-то чрезвычайно мало заинтересовала, так что он узнал в
ней разве кое-что, на все остальное и внимания не обратил.
Но ведь до мук и не дошло бы тогда-с, потому стоило бы мне в тот
же миг сказать сей горе: двинься и подави мучителя, то
она бы двинулась и в тот
же миг его придавила, как таракана, и пошел бы я как ни в чем не бывало прочь, воспевая и славя Бога.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул он на слуг. — Пошел, Смердяков. Сегодня обещанный червонец пришлю, а ты пошел. Не плачь, Григорий, ступай к Марфе,
она утешит, спать уложит. Не дают, канальи, после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал он вдруг, когда тотчас
же по приказу его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал? — прибавил он Ивану Федоровичу.
Знаю, бывало, что так у
ней всегда болезнь начиналась, что завтра
же она кликушей выкликать начнет и что смешок этот теперешний, маленький, никакого восторга не означает, ну да ведь хоть и обман, да восторг.
Раз Белявский — красавчик один тут был и богач, за
ней волочился и ко мне наладил ездить — вдруг у меня
же и дай мне пощечину, да при
ней.
Смотри
же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!..» Как
она увидела, Господи, думаю: убьет
она меня теперь, а
она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась и пала на пол… так и опустилась… Алеша, Алеша!
— Но я
ее видел… Стало быть,
она… Я узнаю сейчас, где
она… Прощай, Алексей! Езопу теперь о деньгах ни слова, а к Катерине Ивановне сейчас
же и непременно: «Кланяться велел, кланяться велел, кланяться! Именно кланяться и раскланяться!» Опиши
ей сцену.