И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать,
не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским.
Неточные совпадения
Конец карьеры моей, по толкованию твоего братца, в том, что оттенок социализма
не помешает мне
откладывать на текущий счет подписные денежки и пускать их при случае в оборот, под руководством какого-нибудь жидишки, до тех пор, пока
не выстрою капитальный дом в Петербурге, с тем чтобы перевесть в него и редакцию, а в остальные этажи напустить жильцов.
Но Алеше уже и нечего было сообщать братии, ибо все уже всё знали: Ракитин, послав за ним монаха, поручил тому, кроме того, «почтительнейше донести и его высокопреподобию отцу Паисию, что имеет до него он, Ракитин, некое дело, но такой важности, что и минуты
не смеет
отложить для сообщения ему, за дерзость же свою земно просит простить его».
— Знаю, — безучастно произнес Алеша, и вдруг мелькнул у него в уме образ брата Дмитрия, но только мелькнул, и хоть напомнил что-то, какое-то дело спешное, которого уже нельзя более ни на минуту
откладывать, какой-то долг, обязанность страшную, но и это воспоминание
не произвело никакого на него впечатления,
не достигло сердца его, в тот же миг вылетело из памяти и забылось. Но долго потом вспоминал об этом Алеша.
Если та, думал он, ответит на вопрос: она ли дала три тысячи давеча, в таком-то часу, Дмитрию Федоровичу, то в случае отрицательного ответа он тут же и пойдет к исправнику,
не заходя к Федору Павловичу; в противном же случае
отложит все до завтра и воротится к себе домой.
— Об этом после, теперь другое. Я об Иване
не говорил тебе до сих пор почти ничего.
Откладывал до конца. Когда эта штука моя здесь кончится и скажут приговор, тогда тебе кое-что расскажу, все расскажу. Страшное тут дело одно… А ты будешь мне судья в этом деле. А теперь и
не начинай об этом, теперь молчок. Вот ты говоришь об завтрашнем, о суде, а веришь ли, я ничего
не знаю.
Видишь, тут дело совести, дело высшей совести — тайна столь важная, что я справиться сам
не смогу и все
отложил до тебя.
— Почему, почему я убийца? О Боже! —
не выдержал наконец Иван, забыв, что всё о себе
отложил под конец разговора. — Это все та же Чермашня-то? Стой, говори, зачем тебе было надо мое согласие, если уж ты принял Чермашню за согласие? Как ты теперь-то растолкуешь?
„Еще там
не успели, — думает он, — еще можно что-нибудь подыскать, о, еще будет время сочинить план защиты, сообразить отпор, а теперь, теперь — теперь она так прелестна!“ Смутно и страшно в душе его, но он успевает, однако же,
отложить от своих денег половину и где-то их спрятать — иначе я
не могу объяснить себе, куда могла исчезнуть целая половина этих трех тысяч, только что взятых им у отца из-под подушки.
И долго, несколько часов, ему все еще мерещилось порывами, что «вот бы сейчас,
не откладывая, пойти куда-нибудь и все выбросить, чтоб уж с глаз долой, поскорей, поскорей!» Он порывался с дивана несколько раз, хотел было встать, но уже не мог.
Неточные совпадения
Скотинин. Кого? За что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника
отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу.
Не будь я Тарас Скотинин, если у меня
не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
Старик, прямо держась, шел впереди, ровно и широко передвигая вывернутые ноги, и точным и ровным движеньем,
не стоившим ему, по-видимому, более труда, чем маханье руками на ходьбе, как бы играя,
откладывал одинаковый, высокий ряд. Точно
не он, а одна острая коса сама вжикала по сочной траве.
Поняв чувства барина, Корней попросил приказчика прийти в другой раз. Оставшись опять один, Алексей Александрович понял, что он
не в силах более выдерживать роль твердости и спокойствия. Он велел
отложить дожидавшуюся карету, никого
не велел принимать и
не вышел обедать.
— Постой! По…стой! — сказал Вронский,
не раздвигая мрачной складки бровей, но останавливая ее за руку. — В чем дело? Я сказал, что отъезд надо
отложить на три дня, ты мне на это сказала, что я лгу, что я нечестный человек.
—
Отложить и никого
не принимать, — сказал он на вопрос швейцара, с некоторым удовольствием, служившим признаком его хорошего расположения духа, ударяя на слове «
не принимать».