Неточные совпадения
Монастырь он обошел кругом и через сосновую рощу прошел прямо в скит. Там ему отворили, хотя в этот
час уже никого не впускали. Сердце у него дрожало, когда он вошел в келью старца: «Зачем, зачем он выходил, зачем тот послал его „в мир“? Здесь тишина, здесь святыня, а там — смущенье, там мрак, в
котором сразу потеряешься и заблудишься…»
В келье находились послушник Порфирий и иеромонах отец Паисий, весь день каждый
час заходивший узнать о здоровии отца Зосимы,
которому, как со страхом узнал Алеша, становилось все хуже и хуже.
Приезжал ко мне доктор Герценштубе, по доброте своего сердца, осматривал их обеих целый
час: «Не понимаю, говорит, ничего», а, однако же, минеральная вода,
которая в аптеке здешней есть (прописал он ее), несомненную пользу ей принесет, да ванны ножные из лекарств тоже ей прописал.
Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии,
которого утром, всего только несколько
часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь.
На другой же день после разговора своего с Алешей в поле, после
которого Митя почти не спал всю ночь, он явился в дом Самсонова около десяти
часов утра и велел о себе доложить.
И дети, и приказчики теснились в своих помещениях, но верх дома занимал старик один и не пускал к себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним и
которая в определенные
часы и в неопределенные зовы его должна была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
Это был сухопарый, еще не старый мужик, с весьма продолговатым лицом, в русых кудрях и с длинною тоненькою рыжеватою бородкой, в ситцевой рубахе и в черном жилете, из кармана
которого выглядывала цепочка от серебряных
часов.
Но таким образом опять получился факт, что всего за три, за четыре
часа до некоторого приключения, о
котором будет мною говорено ниже, у Мити не было ни копейки денег, и он за десять рублей заложил любимую вещь, тогда как вдруг, через три
часа, оказались в руках его тысячи…
— Сударыня, сударыня! — в каком-то беспокойном предчувствии прервал опять Дмитрий Федорович, — я весьма и весьма, может быть, последую вашему совету, умному совету вашему, сударыня, и отправлюсь, может быть, туда… на эти прииски… и еще раз приду к вам говорить об этом… даже много раз… но теперь эти три тысячи,
которые вы так великодушно… О, они бы развязали меня, и если можно сегодня… То есть, видите ли, у меня теперь ни
часу, ни
часу времени…
— Что ты такой скучный? Не сердишься ли? Погоди, скоро спать пойдешь…
Который час-то?
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму в ее доме и в такой
час… и явиться к ней говорить о человеке,
который здесь же, в этой самой гостиной, всего три
часа тому, приходил убить меня, стучал ногами и вышел как никто не выходит из порядочного дома.
— Прекрасно-с. Благодарю вас. Но прежде чем перейдем к выслушанию вашего сообщения, вы бы позволили мне только констатировать еще один фактик, для нас очень любопытный, именно о тех десяти рублях,
которые вы вчера, около пяти
часов, взяли взаймы под заклад пистолетов ваших у приятеля вашего Петра Ильича Перхотина.
— Что? Куда? — восклицает он, открывая глаза и садясь на свой сундук, совсем как бы очнувшись от обморока, а сам светло улыбаясь. Над ним стоит Николай Парфенович и приглашает его выслушать и подписать протокол. Догадался Митя, что спал он
час или более, но он Николая Парфеновича не слушал. Его вдруг поразило, что под головой у него очутилась подушка,
которой, однако, не было, когда он склонился в бессилии на сундук.
Мало того, когда он уверял потом следователя, что отделил полторы тысячи в ладонку (
которой никогда не бывало), то, может быть, и выдумал эту ладонку, тут же мгновенно, именно потому, что два
часа пред тем отделил половину денег и спрятал куда-нибудь там в Мокром, на всякий случай, до утра, только чтобы не хранить на себе, по внезапно представившемуся вдохновению.
Часов через пять он был арестован, на нем, кроме пятнадцати рублей,
которые он уже успел истратить, нашли все эти полторы тысячи.
Он мог очнуться и встать от глубокого сна (ибо он был только во сне: после припадков падучей болезни всегда нападает глубокий сон) именно в то мгновение, когда старик Григорий, схватив за ногу на заборе убегающего подсудимого, завопил на всю окрестность: «Отцеубивец!» Крик-то этот необычайный, в тиши и во мраке, и мог разбудить Смердякова, сон
которого к тому времени мог быть и не очень крепок: он, естественно, мог уже
час тому как начать просыпаться.
Но зазвонил колокольчик. Присяжные совещались ровно
час, ни больше, ни меньше. Глубокое молчание воцарилось, только что уселась снова публика. Помню, как присяжные вступили в залу. Наконец-то! Не привожу вопросов по пунктам, да я их и забыл. Я помню лишь ответ на первый и главный вопрос председателя, то есть «убил ли с целью грабежа преднамеренно?» (текста не помню). Все замерло. Старшина присяжных, именно тот чиновник,
который был всех моложе, громко и ясно, при мертвенной тишине залы, провозгласил...
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные
часы,
которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Григорий в семинарии // В
час ночи просыпается // И уж потом до солнышка // Не спит — ждет жадно ситника, //
Который выдавался им // Со сбитнем по утрам.
Правдин (останавливая ее). Поостановитесь, сударыня. (Вынув бумагу и важным голосом Простакову.) Именем правительства вам приказываю сей же
час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие жены вашей, до
которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять в опеку дом ваш и деревни.
Стародум. Тут не самолюбие, а, так называть, себялюбие. Тут себя любят отменно; о себе одном пекутся; об одном настоящем
часе суетятся. Ты не поверишь. Я видел тут множество людей,
которым во все случаи их жизни ни разу на мысль не приходили ни предки, ни потомки.
Но перенесемся мыслью за сто лет тому назад, поставим себя на место достославных наших предков, и мы легко поймем тот ужас,
который долженствовал обуять их при виде этих вращающихся глаз и этого раскрытого рта, из
которого ничего не выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бой
часов.