Неточные совпадения
Кроме одного, вправду, случая: на другой день после ее посещения прошмыгнула ко мне их горничная и, ни слова не говоря,
пакет передала.
На
пакете адрес: такому-то.
Я в
пакете искал знака какого-нибудь карандашом — н-ничего!
Но и этого еще мало, я еще больше тебе могу привесть: я знаю, что у него уж дней пять как вынуты три тысячи рублей, разменены в сотенные кредитки и упакованы в большой
пакет под пятью печатями, а сверху красною тесемочкой накрест перевязаны.
На
пакете же написано: «Ангелу моему Грушеньке, коли захочет прийти»; сам нацарапал, в тишине и в тайне, и никто-то не знает, что у него деньги лежат, кроме лакея Смердякова, в честность которого он верит, как в себя самого.
Вот он уж третий аль четвертый день Грушеньку ждет, надеется, что придет за
пакетом, дал он ей знать, а та знать дала, что «может-де и приду».
— Это он тебе про
пакет сказал?
Затем после некоторого колебания вскрыл
пакет.
«Это он про
пакет с тремя тысячами», — мелькнуло у Мити.
— Какое трех! Больше, больше, — вскинулся Митя, — больше шести, больше десяти может быть. Я всем говорил, всем кричал! Но я решился, уж так и быть, помириться на трех тысячах. Мне до зарезу нужны были эти три тысячи… так что тот
пакет с тремя тысячами, который, я знал, у него под подушкой, приготовленный для Грушеньки, я считал решительно как бы у меня украденным, вот что, господа, считал своим, все равно как моею собственностью…
— Как же бы я мог тогда прямее сказать-с? Один лишь страх во мне говорил-с, да и вы могли осердиться. Я, конечно, опасаться мог, чтобы Дмитрий Федорович не сделали какого скандалу, и самые эти деньги не унесли, так как их все равно что за свои почитали, а вот кто же знал, что таким убивством кончится? Думал, они просто только похитят эти три тысячи рублей, что у барина под тюфяком лежали-с, в пакете-с, а они вот убили-с. Где же и вам угадать было, сударь?
А потом я Федора Павловича, так как они мне единственно во всем человечестве одному доверяли, научил
пакет этот самый с деньгами в угол за образа перенесть, потому что там совсем никто не догадается, особенно коли спеша придет.
Так он там,
пакет этот, у них в углу за образами и лежал-с.
Осмотрел я: нет на мне крови, не брызнуло, пресс-папье обтер, положил, за образа сходил, из
пакета деньги вынул, а
пакет бросил на пол и ленточку эту самую розовую подле.
— Слушай, — проговорил Иван Федорович, словно опять начиная теряться и что-то усиливаясь сообразить, — слушай… Я много хотел спросить тебя еще, но забыл… Я все забываю и путаюсь… Да! Скажи ты мне хоть это одно: зачем ты
пакет распечатал и тут же на полу оставил? Зачем не просто в
пакете унес… Ты когда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так говорил про этот
пакет, что так и надо было поступить… а почему так надо — не могу понять…
Ибо будь человек знающий и привычный, вот как я, например, который эти деньги сам видел зараньше и, может, их сам же в тот
пакет ввертывал и собственными глазами смотрел, как его запечатывали и надписывали, то такой человек-с с какой же бы стати, если примерно это он убил, стал бы тогда, после убивства, этот
пакет распечатывать, да еще в таких попыхах, зная и без того совсем уж наверно, что деньги эти в том
пакете беспременно лежат-с?
Напротив, будь это похититель, как бы я, например, то он бы просто сунул этот
пакет в карман, нисколько не распечатывая, и с ним поскорее утек-с.
Совсем другое тут Дмитрий Федорович: они об
пакете только понаслышке знали, его самого не видели, и вот как достали его примерно будто из-под тюфяка, то поскорее распечатали его тут же, чтобы справиться: есть ли в нем в самом деле эти самые деньги?
А
пакет тут же бросили, уже не успев рассудить, что он уликой им после них останется, потому что они вор непривычный-с и прежде никогда ничего явно не крали, ибо родовые дворяне-с, а если теперь украсть и решились, то именно как бы не украсть, а свое собственное только взять обратно пришли, так как всему городу об этом предварительно повестили и даже похвалялись зараньше вслух пред всеми, что пойдут и собственность свою от Федора Павловича отберут.
Наконец опросы перешли к защитнику, и тот первым делом начал узнавать о
пакете, в котором «будто бы» спрятаны были Федором Павловичем три тысячи рублей для «известной особы».
Этот вопрос о
пакете Фетюкович со своей стороны тоже предлагал всем, кого мог об этом спросить из свидетелей, с такою же настойчивостью, как и прокурор свой вопрос о разделе имения, и ото всех тоже получал лишь один ответ, что
пакета никто не видал, хотя очень многие о нем слышали.
Правда, про
пакет с тремя тысячами тоже слышал лишь от самого Мити.
Пакета с деньгами она не видала, а только слыхала от «злодея», что есть у Федора Павловича какой-то
пакет с тремя тысячами. «Только это все глупости, я смеялась, и ни за что бы туда не пошла…»
Ему стали предлагать вопросы. Он отвечал совсем как-то нехотя, как-то усиленно кратко, с каким-то даже отвращением, все более и более нараставшим, хотя, впрочем, отвечал все-таки толково. На многое отговорился незнанием. Про счеты отца с Дмитрием Федоровичем ничего не знал. «И не занимался этим», — произнес он. Об угрозах убить отца слышал от подсудимого. Про деньги в
пакете слышал от Смердякова…
— А вот, — вынул вдруг Иван Федорович пачку денег, — вот деньги… те самые, которые лежали вот в том
пакете, — он кивнул на стол с вещественными доказательствами, — и из-за которых убили отца. Куда положить? Господин судебный пристав, передайте.
— То-то и есть, что не имею свидетелей. Собака Смердяков не пришлет с того света вам показание… в
пакете. Вам бы все
пакетов, довольно и одного. Нет у меня свидетелей… Кроме только разве одного, — задумчиво усмехнулся он.
Оно написано за двое суток до преступления, и, таким образом, нам твердо теперь известно, что за двое суток до исполнения своего страшного замысла подсудимый с клятвою объявлял, что если не достанет завтра денег, то убьет отца, с тем чтобы взять у него деньги из-под подушки „в
пакете с красною ленточкой, только бы уехал Иван“.
В этом качестве домашнего соглядатая он изменяет своему барину, сообщает подсудимому и о существовании
пакета с деньгами, и про знаки, по которым можно проникнуть к барину, — да и как бы он мог не сообщить!
Но, не имея ни тени мотивов к убийству из таких, какие имел подсудимый, то есть ненависти, ревности и проч., и проч., Смердяков, без сомнения, мог убить только лишь из-за денег, чтобы присвоить себе именно эти три тысячи, которые сам же видел, как барин его укладывал в
пакет.
И вот, замыслив убийство, он заранее сообщает другому лицу — и к тому же в высочайшей степени заинтересованному лицу, именно подсудимому, — все обстоятельства о деньгах и знаках: где лежит
пакет, что именно на
пакете написано, чем он обернут, а главное, главное сообщает про эти «знаки», которыми к барину можно пройти.
Или чтобы найти себе соперника, который, пожалуй, и сам пожелает войти и приобресть
пакет?
Нет, уж как бы ни был труслив человек, а уж если такое дело задумал, то уже ни за что бы не сказал никому по крайней мере про
пакет и про знаки, ибо это значило бы вперед всего себя выдать.
Ну, так вот этому-то сыну Дмитрию Смердяков, замыслив убийство, и сообщает вперед про деньги, про
пакет и про знаки — как это логично, как это ясно!
Мало того: Смердяков же и открыл следствию, что о
пакете с деньгами и о знаках сообщил подсудимому он сам и что без него тот и не узнал бы ничего.
И что же: давеча сюда, в суд, приносят деньги, три тысячи рублей, — «те самые, дескать, которые лежали вот в этом самом
пакете, что на столе с вещественными доказательствами, получил, дескать, вчера от Смердякова».
Я только к тому, что деньги у всех могут случиться к данному сроку и что, принеся три тысячи, нельзя доказать непременно, что это вот те самые деньги, вот именно из того самого ящика или
пакета.
Ну будь это, например, Смердяков, убивающий для грабежа, — да он бы просто унес весь
пакет с собой, вовсе не трудясь распечатывать над трупом жертвы своей; так как знал наверно, что в
пакете есть деньги — ведь при нем же их вкладывали и запечатывали, — а ведь унеси он
пакет совсем, и тогда становится неизвестным, существовало ли ограбление?
И вот, захватив
пакет, которого он прежде никогда не видал, он и рвет обложку, чтоб удостовериться, есть ли деньги, затем бежит с деньгами в кармане, даже и подумать забыв, что оставляет на полу колоссальнейшее на себя обвинение в виде разорванной обложки.
Убийца соскакивает вниз из предосторожности, чтоб убедиться, жив или нет свидетель, а между тем только что оставил в кабинете убитого им отца своего, по свидетельству самого же обвинителя, колоссальную на себя улику в виде разорванного
пакета, на котором было написано, что в нем лежали три тысячи.
„Ведь унеси он этот
пакет с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что был и существовал
пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
Видел их и указал на то, что они были уложены в
пакет с надписью, один только слуга Смердяков.
Но скажут нам: а пакет-то на полу?
Вот об этом-то
пакете и стоит поговорить.
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом
пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам — заявил про него в своей речи, именно в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого
пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что был
пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
„Но, отвечают, ведь видел их в
пакете Смердяков“, но когда, когда он их видел в последний раз, вот об чем я спрашиваю?
Но почему же я не могу предположить, например, хоть такое обстоятельство, что старик Федор Павлович, запершись дома, в нетерпеливом истерическом ожидании своей возлюбленной вдруг вздумал бы, от нечего делать, вынуть
пакет и его распечатать: „Что, дескать,
пакет, еще, пожалуй, и не поверит, а как тридцать-то радужных в одной пачке ей покажу, небось сильнее подействует, потекут слюнки“, — и вот он разрывает конверт, вынимает деньги, а конверт бросает на пол властной рукой хозяина и уж, конечно, не боясь никакой улики.
Если
пакет лежал на полу как улика, что в нем были деньги, то почему я не могу утверждать обратное, а именно, что
пакет валялся на полу именно потому, что в нем уже не было денег, взятых из него предварительно самим хозяином?
„Да, но куда ж в таком случае делись деньги, если их выбрал из
пакета сам Федор Павлович, в его доме при обыске не нашли?“ Во-первых, в шкатулке у него часть денег нашли, а во-вторых, он мог вынуть их еще утром, даже еще накануне, распорядиться ими иначе, выдать их, отослать, изменить, наконец, свою мысль, свой план действий в самом основании и при этом совсем даже не найдя нужным докладываться об этом предварительно Смердякову?
„Так, скажут, но ведь он в ту же ночь кутил, сорил деньгами, у него обнаружено полторы тысячи рублей — откуда же он взял их?“ Но ведь именно потому, что обнаружено было всего только полторы тысячи, а другой половины суммы ни за что не могли отыскать и обнаружить, именно тем и доказывается, что эти деньги могли быть совсем не те, совсем никогда не бывшие ни в каком
пакете.
«Буду просить у всех людей, а не дадут люди, убью отца и возьму у него под тюфяком, в
пакете с розовою ленточкой, только бы уехал Иван» — полная-де программа убийства, как же не он?