Неточные совпадения
Деревеньку же и довольно хороший городской дом, которые тоже
пошли ей в приданое,
он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из одного, так сказать, презрения и отвращения
к себе, которое
он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости, только чтоб отвязался.
Идем к исправнику, потому что
его надо было кой о чем попросить и откушать
к нам позвать.
Он пошел из кельи, Алеша и послушник бросились, чтобы свести
его с лестницы. Алеша задыхался,
он рад был уйти, но рад был и тому, что старец не обижен и весел. Старец направился
к галерее, чтобы благословить ожидавших
его. Но Федор Павлович все-таки остановил
его в дверях кельи.
Все же это ничем не унизит
его, не отнимет ни чести, ни
славы его как великого государства, ни
славы властителей
его, а лишь поставит
его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую
к вечным целям.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще
идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании и тоже вскочив с места. — Простите, преподобный отец, — обратился
он к старцу, — я человек необразованный и даже не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж
его расчет. У
него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
— А ведь непредвиденное-то обстоятельство — это ведь я! — сейчас же подхватил Федор Павлович. — Слышите, отец, это Петр Александрович со мной не желает вместе оставаться, а то бы
он тотчас
пошел. И
пойдете, Петр Александрович, извольте пожаловать
к отцу игумену, и — доброго вам аппетита! Знайте, что это я уклонюсь, а не вы. Домой, домой, дома поем, а здесь чувствую себя неспособным, Петр Александрович, мой любезнейший родственник.
Надо заметить, что
он действительно хотел было уехать и действительно почувствовал невозможность, после своего позорного поведения в келье старца,
идти как ни в чем не бывало
к игумену на обед.
Случалось (но, впрочем, чрезвычайно редко), что Федор Павлович
шел даже ночью во флигель будить Григория, чтобы тот на минутку пришел
к нему.
В
нем симпатия
к этой несчастной обратилась во что-то священное, так что и двадцать лет спустя
он бы не перенес, от кого бы то ни
шло, даже худого намека о ней и тотчас бы возразил обидчику.
Вот
к этому-то времени как раз отец мне шесть тысяч прислал, после того как я
послал ему форменное отречение от всех и вся, то есть мы, дескать, «в расчете», и требовать больше ничего не буду.
Тогда же, тотчас написал в Москву Ивану и все
ему объяснил в письме по возможности, в шесть листов письмо было, и
послал Ивана
к ней.
— А когда
они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты сегодня уже ей откланялся, с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть не могу, дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя
к отцу
пошлю.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул
он на слуг. —
Пошел, Смердяков. Сегодня обещанный червонец пришлю, а ты
пошел. Не плачь, Григорий, ступай
к Марфе, она утешит, спать уложит. Не дают, канальи, после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал
он вдруг, когда тотчас же по приказу
его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты
ему столь любопытен, чем ты
его так заласкал? — прибавил
он Ивану Федоровичу.
Арбенин али как там… то есть, видишь,
он сладострастник;
он до того сладострастник, что я бы и теперь за дочь мою побоялся аль за жену, если бы
к нему исповедоваться
пошла.
Алеша
пошел в спальню
к отцу и просидел у
его изголовья за ширмами около часа. Старик вдруг открыл глаза и долго молча смотрел на Алешу, видимо припоминая и соображая. Вдруг необыкновенное волнение изобразилось в
его лице.
Он нашел, что большие черные горящие глаза ее прекрасны и особенно
идут к ее бледному, даже несколько бледно-желтому продолговатому лицу.
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у
него с отцом. — И
он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за деньгами, что тот ворвался, избил отца и после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил
ему, Алеше,
идти «кланяться»… —
Он пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
И
он вдруг удалился, на этот раз уже совсем. Алеша
пошел к монастырю. «Как же, как же я никогда
его не увижу, что
он говорит? — дико представлялось
ему, — да завтра же непременно увижу и разыщу
его, нарочно разыщу, что
он такое говорит!..»
Многие-де из братии тяготятся ходить
к старцу, а приходят поневоле, потому что все
идут, так чтобы не приняли
их за гордых и бунтующих помыслом.
— Видишь. Непременно
иди. Не печалься. Знай, что не умру без того, чтобы не сказать при тебе последнее мое на земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю
его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь пока
иди к тем, кому обещал.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою старик. — Я
его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори
ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую
он так тщательно от меня все время прятал, за
него идет али нет? Ты вчера ходил
к ней, кажется?
Разгладив,
он сложил
их, сунул в карман и
пошел к Катерине Ивановне докладывать об успехе ее поручения.
С другой стороны, Иван Федорович чем свет сегодня
послали меня
к ним на квартиру в ихнюю Озерную улицу, без письма-с, с тем чтобы Дмитрий Федорович на словах непременно пришли в здешний трактир-с на площади, чтобы вместе обедать.
Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот
он возжелал появиться хоть на мгновенье
к народу, —
к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему
его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во
славу Божию в стране ежедневно горели костры и
Он снисходит на «стогны жаркие» южного города, как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном автодафе», в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majorem gloriam Dei. [
к вящей
славе Господней (лат.).]
И вот, убедясь в этом,
он видит, что надо
идти по указанию умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно
к смерти и разрушению, и притом обманывать
их всю дорогу, чтоб
они как-нибудь не заметили, куда
их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми.
Что-то шевельнулось в концах губ
его;
он идет к двери, отворяет ее и говорит
ему: «Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!» И выпускает
его на «темные стогна града».
Ну
иди теперь
к твоему Pater Seraphicus, ведь
он умирает; умрет без тебя, так еще, пожалуй, на меня рассердишься, что я тебя задержал.
Потом, за разговором, Смердяков на время позабылся, но, однако же, остался в
его душе, и только что Иван Федорович расстался с Алешей и
пошел один
к дому, как тотчас же забытое ощущение вдруг быстро стало опять выходить наружу.
— Совершенно верно-с… — пробормотал уже пресекшимся голосом Смердяков, гнусно улыбаясь и опять судорожно приготовившись вовремя отпрыгнуть назад. Но Иван Федорович вдруг,
к удивлению Смердякова, засмеялся и быстро прошел в калитку, продолжая смеяться. Кто взглянул бы на
его лицо, тот наверно заключил бы, что засмеялся
он вовсе не оттого, что было так весело. Да и сам
он ни за что не объяснил бы, что было тогда с
ним в ту минуту. Двигался и
шел он точно судорогой.
Это
он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из денег, собственным трудом добытых. Старец
послал Порфирия еще с вечера
к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано
ему было, «от неизвестной благотворительницы».
Послал я тебя
к нему, Алексей, ибо думал, что братский лик твой поможет
ему.
Поманил
он меня, увидав, подошел я
к нему, взял
он меня обеими руками за плечи, глядит мне в лицо умиленно, любовно; ничего не сказал, только поглядел так с минуту: «Ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня!» Вышел я тогда и
пошел играть.
Прочти
им об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке, о том, как Иаков
пошел к Лавану и боролся во сне с Господом и сказал: «Страшно место сие», — и поразишь благочестивый ум простолюдина.
— «Да неужто, — спрашивает юноша, — и у
них Христос?» — «Как же может быть иначе, — говорю
ему, — ибо для всех слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется
к слову, Богу
славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие.
— Каждый раз, как вхожу
к вам, вы смотрите с таким любопытством: «Опять, дескать, не объявил?» Подождите, не презирайте очень. Не так ведь
оно легко сделать, как вам кажется. Я, может быть, еще и не сделаю вовсе. Не
пойдете же вы на меня доносить тогда, а?
Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и
идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из
них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию.
Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул на вопрошавшего отца свои очи, на того, кому вверил
его, умирая, бывший руководитель
его, бывший владыка сердца и ума
его, возлюбленный старец
его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул рукой, как бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами
пошел к выходным вратам вон из скита.
—
Пойдем к Грушеньке, — спокойно и тотчас же ответил Алеша, и уж это было до того неожиданно для Ракитина, то есть такое скорое и спокойное согласие, что
он чуть было не отпрыгнул назад.
Да и не поверил
он мне, это чувствую, что я
к Кузьме Кузьмичу
пошла.
Захочу, и не
пойду я теперь никуда и ни
к кому, захочу — завтра же отошлю Кузьме все, что
он мне подарил, и все деньги
его, а сама на всю жизнь работницей поденной
пойду!..
И
он круто повернул в другую улицу, оставив Алешу одного во мраке. Алеша вышел из города и
пошел полем
к монастырю.
— Тоже, милый, тоже зван, зван и призван, — раздается над
ним тихий голос. — Зачем сюда схоронился, что не видать тебя…
пойдем и ты
к нам.
Он вдруг порешил
пойти к купцу Самсонову, покровителю Грушеньки, и предложить
ему один «план», достать от
него под этот «план» разом всю искомую сумму; в плане своем с коммерческой стороны
он не сомневался нисколько, а сомневался лишь в том, как посмотрит на
его выходку сам Самсонов, если захочет взглянуть не с одной только коммерческой стороны.
Подумав несколько, старик велел малому ввести посетителя в залу, а старуху
послал вниз с приказанием
к младшему сыну сейчас же и явиться
к нему наверх.
— Видите, сударь, нам такие дела несподручны, — медленно промолвил старик, — суды
пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут есть один человек, вот
к нему обратитесь…
Он не договорил того, чем угрожал, но даже сын, часто видавший
его во гневе, вздрогнул от страху. Целый час спустя старик даже весь трясся от злобы, а
к вечеру заболел и
послал за «лекарем».
Услышав про это обстоятельство, батюшка тотчас же этот разговор замял, хотя и хорошо бы сделал, если бы разъяснил тогда же Дмитрию Федоровичу догадку свою: что если сам Самсонов
послал его к этому мужичку как
к Лягавому, то не сделал ли сего почему-либо на смех и что нет ли чего тут неладного?
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть
его с рук, она мигом уговорила
его проводить ее
к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо было
идти «деньги считать», и когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с
ним у ворот Кузьмы, взяла с
него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
Митя этому распоряжению тоже был рад: «Просидит у Кузьмы, значит, не
пойдет к Федору Павловичу… если только не лжет», — прибавил
он тотчас же.