Неточные совпадения
Теперь же скажу об этом «помещике» (как его
у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не
жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти.
В этом он был совершенная противоположность своему старшему брату, Ивану Федоровичу, пробедствовавшему два первые года в университете, кормя себя своим трудом, и с самого детства горько почувствовавшему, что
живет он на чужих хлебах
у благодетеля.
Этот молодой человек готовился поступить в университет; Миусов же,
у которого он почему-то пока
жил, соблазнял его с собою за границу, в Цюрих или в Иену, чтобы там поступить в университет и окончить курс.
А что до Дидерота, так я этого «рече безумца» раз двадцать от здешних же помещиков еще в молодых летах моих слышал, как
у них
проживал; от вашей тетеньки, Петр Александрович, Мавры Фоминишны тоже, между прочим, слышал.
— Какой вздор, и все это вздор, — бормотал он. — Я действительно, может быть, говорил когда-то… только не вам. Мне самому говорили. Я это в Париже слышал, от одного француза, что будто бы
у нас в Четьи-Минеи это за обедней читают… Это очень ученый человек, который специально изучал статистику России… долго
жил в России… Я сам Четьи-Минеи не читал… да и не стану читать… Мало ли что болтается за обедом?.. Мы тогда обедали…
— Городские мы, отец, городские, по крестьянству мы, а городские, в городу
проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе, батюшка, слышали. Сыночка младенчика схоронила, пошла молить Бога. В трех монастырях побывала, да указали мне: «Зайди, Настасьюшка, и сюда, к вам то есть, голубчик, к вам». Пришла, вчера
у стояния была, а сегодня и к вам.
— На тебя глянуть пришла. Я ведь
у тебя бывала, аль забыл? Не велика же в тебе память, коли уж меня забыл. Сказали
у нас, что ты хворый, думаю, что ж, я пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать лет
проживешь, право, Бог с тобою! Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
— О нет, нет, Бог вас
у нас не отнимет, вы
проживете еще долго, долго, — вскричала мамаша. — Да и чем вы больны? Вы смотрите таким здоровым, веселым, счастливым.
Домой, то есть в дом тех хозяев,
у которых
жил ее покойный отец, она являлась примерно раз в неделю, а по зимам приходила и каждый день, но только лишь на ночь, и ночует либо в сенях, либо в коровнике.
Жили они
у отца с теткой, как-то добровольно принижая себя, со всем другим обществом не равняясь.
С своей стороны и она все шесть недель потом как
у нас в городе
прожила — ни словечком о себе знать не дала.
— Ее.
У этих шлюх, здешних хозяек, нанимает каморку Фома. Фома из наших мест, наш бывший солдат. Он
у них прислуживает, ночью сторожит, а днем тетеревей ходит стрелять, да тем и
живет. Я
у него тут и засел; ни ему, ни хозяйкам секрет не известен, то есть что я здесь сторожу.
— Иван ушел, — сказал он вдруг. — Он
у Митьки изо всех сил невесту его отбивает, для того здесь и
живет, — прибавил он злобно и, скривив рот, посмотрел на Алешу.
Хотя госпожа Хохлакова
проживала большею частию в другой губернии, где имела поместье, или в Москве, где имела собственный дом, но и в нашем городке
у нее был свой дом, доставшийся от отцов и дедов.
Налгал третьего года, что жена
у него умерла и что он уже женат на другой, и ничего этого не было, представь себе: никогда жена его не умирала,
живет и теперь и его бьет каждые три дня по разу.
Этого уж никто тогда
у нас не мог понять, а он от радости плачет: «Да, говорит, была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса, один я
жил в позоре, один все обесчестил, а красы и славы не приметил вовсе».
Главное то, что
у меня объявился свой капитал, а потому и пустился я
жить в свое удовольствие, со всем юным стремлением, без удержу, поплыл на всех парусах.
А надо заметить, что
жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял
у одной старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот же день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела.
Грушенька
жила в самом бойком месте города, близ Соборной площади, в доме купеческой вдовы Морозовой,
у которой нанимала на дворе небольшой деревянный флигель.
— Вы
у Кузьмы Кузьмича
живете, ему прислуживаете?
Гости
у него не переводились, и, казалось, без них он бы и сам
прожить не мог.
— Ах, плох, плох! Я думаю,
у него чахотка. Он весь в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его в сапожки, пошел было, да и валится. «Ах, говорит, я говорил тебе, папа, что
у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко ходить». Это он думал, что он от сапожек с ног валится, а он просто от слабости. Недели не
проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты,
у них много денег.
— Так не сердится, что ревную, — воскликнул он. — Прямо женщина! «
У меня
у самой жестокое сердце». Ух, люблю таких, жестоких-то, хотя и не терплю, когда меня ревнуют, не терплю! Драться будем. Но любить, — любить ее буду бесконечно. Повенчают ли нас? Каторжных разве венчают? Вопрос. А без нее я
жить не могу…
Прежний домик свой она продала и теперь
проживала с матерью почти в избе, а больной, почти умирающий Смердяков, с самой смерти Федора Павловича поселился
у них.
Бог знает на каких основаниях он
у них поселился: даром ли
проживал или за деньги?
Впоследствии полагали, что поселился он
у них в качестве жениха Марьи Кондратьевны и
проживал пока даром.
В той части города, где
жил Смердяков,
у нас почти и нет фонарей.
Встал наконец и пошел-с — вижу налево окно в сад
у них отперто, я и еще шагнул налево-то-с, чтобы прислушаться, живы ли они там сидят или нет, и слышу, что барин мечется и охает, стало быть, жив-с.
И наконец, я соскакиваю, чтобы проверить,
жив или нет на меня свидетель, и тут же на дорожке оставляю другого свидетеля, именно этот самый пестик, который я захватил
у двух женщин и которые обе всегда могут признать потом этот пестик за свой и засвидетельствовать, что это я
у них его захватил.