Неточные совпадения
Всем откудова-то было достоверно известно с подробностями,
что новая губернаторша и Варвара Петровна уже встречались некогда в
свете и расстались враждебно, так
что одно уже напоминание о госпоже фон Лембке производит будто бы на Варвару Петровну впечатление болезненное.
— К такому,
что не мы одни с вами умнее всех на
свете, а есть и умнее нас.
Степану Верховенскому не в первый раз отражать деспотизм великодушием, хотя бы и деспотизм сумасшедшей женщины, то есть самый обидный и жестокий деспотизм, какой только может осуществиться на
свете, несмотря на то
что вы сейчас, кажется, позволили себе усмехнуться словам моим, милостивый государь мой!
— Разве нет таких атеистов,
что совсем не верят в тот
свет?
Я пришел к тебе с приветом,
Р-рассказать,
что солнце встало,
Что оно гор-р-рьячим
светомПо… лесам… затр-р-репетало.
Рассказать тебе,
что я проснулся, черт тебя дери,
Весь пр-р-роснулся под… ветвями…
Точно под розгами, ха-ха!
— Ах! по-французски, по-французски! Сейчас видно,
что высший
свет! — хлопнула в ладоши Марья Тимофеевна, в упоении приготовляясь послушать разговор по-французски. Варвара Петровна уставилась на нее почти в испуге.
— А я, мать моя, светского мнения не так боюсь, как иные; это вы, под видом гордости, пред мнением
света трепещете. А
что тут свои люди, так для вас же лучше,
чем если бы чужие слышали.
Но на первом плане все-таки стоял обморок Лизаветы Николаевны, и этим интересовался «весь
свет», уже по тому одному,
что дело прямо касалось Юлии Михайловны, как родственницы Лизаветы Николаевны и ее покровительницы.
Но вы еще дальше шли: вы веровали,
что римский католицизм уже не есть христианство; вы утверждали,
что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и
что, возвестив всему
свету,
что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир.
Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего бога особого, а всех остальных на
свете богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то,
что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных богов.
— Николай Всеволодович, Николай Всеволодович, этого быть не может, вы, может быть, еще рассудите, вы не захотите наложить руки…
что подумают,
что скажут в
свете?
Варвара Петровна тотчас же поспешила заметить,
что Степан Трофимович вовсе никогда не был критиком, а, напротив, всю жизнь прожил в ее доме. Знаменит же обстоятельствами первоначальной своей карьеры, «слишком известными всему
свету», а в самое последнее время — своими трудами по испанской истории; хочет тоже писать о положении теперешних немецких университетов и, кажется, еще что-то о дрезденской Мадонне. Одним словом, Варвара Петровна не захотела уступить Юлии Михайловне Степана Трофимовича.
Лямшин, почти бывший свидетелем дела, потому
что на свадьбе запьянствовал и остался в доме ночевать, чуть
свет утром обежал всех с веселым известием.
Фон Лембке не уступил ей ни шагу и объявил,
что не покинет Блюма ни за
что на
свете и не отдалит от себя, так
что она наконец удивилась и принуждена была позволить Блюма.
— Я только хотел заявить, — заволновался гимназист ужасно, —
что предрассудки хотя, конечно, старая вещь и надо истреблять, но насчет именин все уже знают,
что глупости и очень старо, чтобы терять драгоценное время, и без того уже всем
светом потерянное, так
что можно бы употребить свое остроумие на предмет более нуждающийся…
— Позвольте-с, — задергался на стуле хромой, — мы хоть и провинциалы и, уж конечно, достойны тем сожаления, но, однако же, знаем,
что на
свете покамест ничего такого нового не случилось, о
чем бы нам плакать,
что проглядели.
Я бы так предположил (но опять-таки личным мнением),
что Илье Ильичу, покумившемуся с управляющим, было даже выгодно представить фон Лембке эту толпу в этом
свете, и именно чтоб не доводить его до настоящего разбирательства дела; а надоумил его к тому сам же Лембке.
Он объявляет в этой пиесе,
что писать более не будет, не станет ни за
что на
свете, если бы даже ангел с неба или, лучше сказать, всё высшее общество его упрашивало изменить решение.
Да знаете ли, знаете ли вы,
что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на
свете!
— Вот забота! И главное,
что вы это сами знаете как по пальцам и понимаете лучше всех на
свете и сами рассчитывали. Я барышня, мое сердце в опере воспитывалось, вот с
чего и началось, вся разгадка.
— Мучь меня, казни меня, срывай на мне злобу, — вскричал он в отчаянии. — Ты имеешь полное право! Я знал,
что я не люблю тебя, и погубил тебя. Да, «я оставил мгновение за собой»; я имел надежду… давно уже… последнюю… Я не мог устоять против
света, озарившего мое сердце, когда ты вчера вошла ко мне, сама, одна, первая. Я вдруг поверил… Я, может быть, верую еще и теперь.
Петр Степанович несомненно был виноват пред ними: всё бы могло обойтись гораздо согласнее и легче,если б он позаботился хоть на капельку скрасить действительность. Вместо того чтобы представить факт в приличном
свете, чем-нибудь римско-гражданским или вроде того, он только выставил грубый страх и угрозу собственной шкуре,
что было уже просто невежливо. Конечно, во всем борьба за существование, и другого принципа нет, это всем известно, но ведь все-таки…
— Один ответ, но чтобы верный: одна ли мы пятерка на
свете или правда,
что есть несколько сотен пятерок? Я в высшем смысле спрашиваю, Петр Степанович.
Хотя он и вышел уже при дневном
свете, когда нервный человек всегда несколько ободряется (а майор, родственник Виргинского, так даже в бога переставал веровать, чуть лишь проходила ночь), но я убежден,
что он никогда бы прежде без ужаса не мог вообразить себя одного на большой дороге и в таком положении.
Придерживая очки, Самгин взглянул в щель и почувствовал, что он как бы падает в неограниченный сумрак, где взвешено плоское, правильно круглое пятно мутного света. Он не сразу понял,
что свет отражается на поверхности воды, налитой в чан, — вода наполняла его в уровень с краями, свет лежал на ней широким кольцом; другое, более узкое, менее яркое кольцо лежало на полу, черном, как земля. В центре кольца на воде, — точно углубление в ней, — бесформенная тень, и тоже трудно было понять, откуда она?
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких,
что весь
свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!..
Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Да объяви всем, чтоб знали:
что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на
свете еще не было,
что может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать,
что есть нового на
свете. Я вам скажу,
что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше,
чем в «Московских ведомостях»!
Так с бородой козел // Гулял по
свету ранее, //
Чем праотец Адам, // А дураком считается // И посейчас козел!..
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то,
что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в
свете быть возможно.