Неточные совпадения
Через три года явилось второе произведение Островского: «Свои
люди — сочтемся»; автор встречен был всеми как
человек совершенно новый
в литературе, и немедленно всеми признан был писателем необычайно талантливым, лучшим, после Гоголя, представителем драматического искусства
в русской литературе.
«Свои
люди», напечатанные сначала
в «Москвитянине», успели выйти отдельным оттиском, но литературная критика и не заикнулась о них.
Пусть будет фальшь мила
Европе старой,
Или Америке беззубо-молодой,
Собачьей старостью больной…
Но наша Русь крепка!
В ней много силы, жара;
И правду любит Русь; и правду понимать
Дана ей господом святая благодать;
И
в ней одной теперь приют находит
Все то, что
человека благородит!..
Само собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова о том, что
человека благородит, не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти
в благородное негодование и воскликнуть
в свою очередь о Любиме Торцове...
Весьма бесцеремонно нашел он, что нынешней критике пришелся не по плечу талант Островского, и потому она стала к нему
в положение очень комическое; он объявил даже, что и «Свои
люди» не были разобраны потому только, что и
в них уже высказалось новое слово, которое критика хоть и видит, да зубом неймет…
Кажется, уж причины-то молчания критики о «Своих
людях» мог бы знать положительно автор статьи, не пускаясь
в отвлеченные соображения!
Вскоре потом сочувственная похвала Островскому вошла уже
в те пределы,
в которых она является
в виде увесистого булыжника, бросаемого
человеку в лоб услужливым другом:
в первом томе «Русской беседы» напечатана была статья г. Тертия Филиппова о комедии «Не так живи, как хочется».
Этой противоположности
в самых основных воззрениях на литературную деятельность Островского было бы уже достаточно для того, чтобы сбить с толку простодушных
людей, которые бы вздумали довериться критике
в суждениях об Островском.
То он выходил, по этим критикам, квасным патриотом, обскурантом, то прямым продолжателем Гоголя
в лучшем его периоде; то славянофилом, то западником; то создателем народного театра, то гостинодворским Коцебу, то писателем с новым особенным миросозерцанием, то
человеком, нимало не осмысливающим действительности, которая им копируется.
Людям с славянофильским оттенком очень понравилось, что он хорошо изображает русский быт, и они без церемонии провозгласили Островского поклонником «благодушной русской старины»
в пику тлетворному Западу.
В свою очередь,
люди, пришедшие
в восторг от «Своих
людей», скоро заметили, что Островский, сравнивая старинные начала русской жизни с новыми началами европеизма
в купеческом быту, постоянно склоняется на сторону первых.
Им-то подчинил г. Островский
в комедиях и драме мысль, чувство и свободную волю
человека» («Атеней», 1859 г.).
Тот же критик решил (очень энергически), что
в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера
в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше, чем самая мысль, чувство и свободная воля
человека».
Но
человек с более живой восприимчивостью, «художническая натура», сильно поражается самым первым фактом известного рода, представившимся ему
в окружающей действительности.
Только уже потом, когда много однородных фактов наберется
в сознании,
человек с слабой восприимчивостью обратит на них наконец свое внимание.
Таким образом, совершенно ясным становится значение художнической деятельности
в ряду других отправлений общественной жизни: образы, созданные художником, собирая
в себе, как
в фокусе, факты действительной жизни, весьма много способствуют составлению и распространению между
людьми правильных понятий о вещах.
Есть, напр., авторы, посвятившие свой талант на воспевание сладострастных сцен и развратных похождений; сладострастие изображается ими
в таком виде, что если им поверить, то
в нем одном только и заключается истинное блаженство
человека.
Следовательно, художник должен — или
в полной неприкосновенности сохранить свой простой, младенчески непосредственный взгляд на весь мир, или (так как это совершенно невозможно
в жизни) спасаться от односторонности возможным расширением своего взгляда, посредством усвоения себе тех общих понятий, которые выработаны
людьми рассуждающими.
Тогда действительность отражается
в произведении ярче и живее, и оно легче может привести рассуждающего
человека к правильным выводам и, следовательно, иметь более значения для жизни.
Во всей пьесе Бородкин выставляется благородным и добрым по-старинному; последний же его поступок вовсе не
в духе того разряда
людей, которых представителем служит Бородкин.
Люди, которые желали видеть
в Островском непременно сторонника своей партии, часто упрекали его, что он недостаточно ярко выразил ту мысль, которую хотели они видеть
в его произведении.
Так точно за лицо Петра Ильича
в «Не так живи, как хочется» автора упрекали, что он не придал этому лицу той широты натуры, того могучего размаха, какой, дескать, свойствен русскому
человеку, особенно
в разгуле.
Говорили, — зачем Островский вывел представителем честных стремлений такого плохого господина, как Жадов; сердились даже на то, что взяточники у Островского так пошлы и наивны, и выражали мнение, что «гораздо лучше было бы выставить на суд публичный тех
людей, которые обдуманно и ловко созидают, развивают, поддерживают взяточничество, холопское начало и со всей энергией противятся всем, чем могут, проведению
в государственный и общественный организм свежих элементов».
Поверьте, что если б Островский принялся выдумывать таких
людей и такие действия, то как бы ни драматична была завязка, как бы ни рельефно были выставлены все характеры пьесы, произведение все-таки
в целом осталось бы мертвым и фальшивым.
И
в этом уменье подмечать натуру, проникать
в глубь души
человека, уловлять его чувства, независимо от изображения его внешних, официальных отношений, —
в этом мы признаем одно из главных и лучших свойств таланта Островского.
Островский умеет заглядывать
в глубь души
человека, умеет отличать натуру от всех извне принятых уродств и наростов; оттого внешний гнет, тяжесть всей обстановки, давящей
человека, чувствуются
в его произведениях гораздо сильнее, чем во многих рассказах, страшно возмутительных по содержанию, но внешнею, официальною стороною дела совершенно заслоняющих внутреннюю, человеческую сторону.
Деятельность общественная мало затронута
в комедиях Островского, и это, без сомнения, потому, что сама гражданская жизнь наша, изобилующая формальностями всякого рода, почти не представляет примеров настоящей деятельности,
в которой свободно и широко мог бы выразиться
человек.
Но не мертвецы же все эти жалкие
люди, не
в темных же могилах родились и живут они.
Но пока жив
человек,
в нем нельзя уничтожить стремления жить, т. е. проявлять себя каким бы то ни было образом во внешних действиях.
И такова сила самодурства
в этом темном царстве Торцовых, Брусковых и Уланбековых, что много
людей действительно замирает
в нем, теряет и смысл, и волю, и даже силу сердечного чувства — все, что составляет разумную жизнь, — и
в идиотском бессилии прозябает, только совершая отправления животной жизни.
Но основы этой жизни, ее внутренняя сила — совершенно непонятны для жалких
людей, отвыкших от всякой разумности и правды
в своих житейских отношениях.
Действительно, жизнь девушки не очень интересна:
в доме властвует самодур и мошенник Пузатов, брат Марьи Антиповны; а когда его нет, так подглядывает за своею дочерью и за молодой женой сына — ворчливая старуха, мать Пузатова, богомольная, добродушная и готовая за грош продать
человека.
И если Матрена Савишна потихоньку от мужа ездит к молодым
людям в Останкино, так это, конечно, означает частию и то, что ее развитие направилось несколько
в другую сторону, частию же и то, что ей уж очень тошно приходится от самодурства мужа.
Но Антип Антипыч — еще прогрессивный и гуманный
человек в сравнении с своей матушкой.
Ну да и человек-то степенный, набожный, примерный купец,
в уважении».
Тут все
в войне: жена с мужем — за его самовольство, муж с женой — за ее непослушание или неугождение; родители с детьми — за то, что дети хотят жить своим умом; дети с родителями — за то, что им не дают жить своим умом; хозяева с приказчиками, начальники с подчиненными воюют за то, что одни хотят все подавить своим самодурством, а другие не находят простора для самых законных своих стремлений; деловые
люди воюют из-за того, чтобы другой не перебил у них барышей их деятельности, всегда рассчитанной на эксплуатацию других; праздные шатуны бьются, чтобы не ускользнули от них те
люди, трудами которых они задаром кормятся, щеголяют и богатеют.
Военная хитрость восхваляется как доказательство ума, направленного на истребление своих ближних; убийство превозносится как лучшая доблесть
человека; удачный грабеж — отнятие лагеря, отбитие обоза и пр. — возвышает
человека в глазах его сограждан.
Но такова сила повального ослепления, неизбежно заражающего
людей в известных положениях, — что за убийство и грабежи на войне не только не казнят никого, но еще восхваляют и награждают!
Они
в постоянной войне со всем окружающим, и потому не требуйте и не ждите от них рациональных соображений, доступных
человеку в спокойном и мирном состоянии.
И не рождается ли он сам собою у всякого
человека, поставленного
в затруднительное положение выбирать между победою и поражением?
Таковы
люди, таковы людские отношения, представляющиеся нам
в «Семейной картине», первом, по времени, произведении Островского.
По крайней мере видно, что уже и
в это время автор был поражен тем неприязненным и мрачным характером, каким у нас большею частию отличаются отношения самых близких между собою
людей.
В «Своих
людях» мы видим опять ту же религию лицемерства и мошенничества, то же бессмыслие и самодурство одних и ту же обманчивую покорность, рабскую хитрость других, но только
в большем разветвлении.
Он чувствует себя
в положении
человека, успевшего толкнуть своего тюремщика за ту дверь, из-за которой сам успел выскочить.
Это странное явление (столь частое, однако же,
в нашем обществе), происходит оттого, что Большов не понимает истинных начал общественного союза, не признает круговой поруки прав и обязанностей
человека в отношении и другим и, подобно Пузатову, смотрит на общество, как на вражеский стан.
Конечно, и
люди с твердыми нравственными принципами, с честными и святыми убеждениями тоже есть
в этом царстве; но, к сожалению, это все
люди обломовского типа.
Удалось
людям не быть втянутыми с малолетства
в практическую деятельность, — и осталось им много свободного времени на обдумыванье своих отношений к миру и нравственных начал для своих поступков!
Работающему
человеку никогда здесь не было мирной, свободной и общеполезной деятельности; едва успевши осмотреться, он уже чувствовал, что очутился каким-то образом
в неприятельском стане и должен, для спасения своего существования, как-нибудь надуть своих врагов, прикинувшись хоть добровольным переметчиком.
Поневоле
человек делается неразборчив и начинает бить кого попало, не теряя даже сознания, что,
в сущности-то, никого бы не следовало бить.
Так точно, что за беда, если купец обманул честнейшего
человека, который никому
в жизни ни малейшего зла не сделал.