Неточные совпадения
Во время игры Андерсон сидел спиной к дому, лицом к саду; он
сказал, что никого не видел и ничего не слыхал. То же
сказал Филатр, и,
так как никто, кроме меня, не слышал никаких слов, происшествие это осталось замкнутым во мне. На вопросы, как я отнесся к нему, я ответил, что был, правда, взволнован, но теперь лишь стараюсь понять.
Действительно,
так могло быть, но, несмотря на складность психической картины, которую набросал Филатр, я был страшно задет. Я
сказал...
Я хотел
сказать, что, допуская действие чужой мысли, он самым детским образом считается с расстоянием, как будто
такое действие безрезультатно за пределами четырех футов стола, разделяющих игроков, но, не желая более затягивать спор, заметил только, что объяснения этого рода сами нуждаются в объяснениях.
Было признано, что плавание на парусном судне, несложное существование, лишенное даже некоторых удобств, явится,
так сказать, грубой физиологической правдой, необходимой телу иногда точно
так, как грубая правда подчас излечивает недуг моральный.
— Все-таки мне надо пойти; я, может быть, отыграюсь. Что вы на это
скажете?
— Ну как, —
сказал он, стоя у трапа, когда я начал идти по нему, — правда, «Бегущая по волнам» красива, как «Гентская кружевница»? («Гентская кружевница» было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым за его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают. Если бы я рассказал вам его историю, его стоимость; если бы вы увидели его на ходу и побыли на нем один день, — вы еще не
так просили бы меня взять вас в плавание. У вас губа не дура.
— Заметьте, —
сказал Филатр, останавливаясь, — что Браун — человек дела, выгоды, далекий от нас с вами, и все, что, по его мнению, напоминает причуду, тотчас замыкает его. Теперь — дальше: «Когда-то, в счастливый для вас и меня день, вы
сказали, что исполните мое любое желание. От всей души я надеялся, что
такая минута не наступит; затруднить вас я считал непростительным эгоизмом. Однако случилось, что мой пациент и родственник…»
Тогда же Бутлер
сказал: «Черт вас поймет!» Капитан Гез собирал нас, бывало, и читал вслух
такие истории, о каких мы никогда не слыхивали.
— Это одна из лучших кают, —
сказал Гез, входя за мной. — Вот умывальник, шкаф для книг и несколько еще мелких шкафчиков и полок для разных вещей. Стол — общий, а впрочем, по вашему желанию, слуга доставит сюда все, что вы пожелаете. Матросами я не могу похвастаться. Я взял их на один рейс. Но слуга попался хороший, славный
такой мулат; он служил у меня раньше, на «Эригоне».
Я был — смешно
сказать — тронут:
так теперешнее обращение капитана звучало непохоже на его дрянной, искусственно флегматичный и — потом — зверский тон сегодняшней ночи.
— Относительно денег я решил
так, —
сказал Гез, выходя из каюты, — вы уплачиваете за стол, помещение и проезд двести фунтов. Впрочем, если это для вас дорого, мы можем потолковать впоследствии.
Я осматривался с недоумением,
так как это помещение не могло быть библиотекой. Действительно, Синкрайт тотчас
сказал...
Рассчитывая, что на днях мы поговорим подробнее, я не стал больше спрашивать его о корабле. Кто
сказал «А», тот
скажет и «Б», если его не мучить. Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен,
так как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
Послышались шаги возвратившегося Синкрайта. Это был он,
так как, придя, он громко
сказал...
— Вы меня ударили, —
сказал Гез. — Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя
так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз — я не
так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
— Насильно?! —
сказала она, тихо и лукаво смеясь. — О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно где бы то ни было. Разве вы не слышали, что кричали вам с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал меня в трюме или еще где-нибудь, и поняли
так, что я не хочу бросить вас одного.
— Ночь темна, —
сказал я, с трудом поднимая взгляд,
так как утомился смотреть. — Волны — одни волны кругом!
— Ну, —
сказал Проктор, едва установилось подобие внутреннего равновесия у всех нас, — выкладывайте, почему мы остановились ради вас и кто вы
такой?
У меня (
так я объяснил) было желание познакомиться с торговой практикой парусного судна, а также разузнать требования и условия рынка в живом коммерческом действии. Выдумка имела успех. Проктор, длинный, полуседой человек, с спокойным мускулисто-гладким лицом, тотчас
сказал...
Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне,
сказав, что Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шхуна, прилегая с размаха, поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового типа и
так невелико, что между столом и койкой мог поместиться только мат для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.
— Почти что дочь, если она не брыкается, —
сказал Проктор. — Моя племянница. Сами понимаете, таскать девушку на шхуне — это значит править двумя рулями, но тут она не одна. Кроме того, у нее очень хороший характер. Тоббоган за одну копейку получил капитал,
так можно
сказать про них; и меня, понимаете, бесит, что они, как ни верти, женятся рано или поздно; с этим ничего не поделаешь.
— Все еще болит, —
сказала Дэзи. —
Такая досада! Очень глупо чувствуешь себя с перекошенной физиономией.
— Хотя один глаз, но я первая вас увидела, —
сказала Дэзи. — Я увидела лодку и вас. Это меня
так поразило, что показалось, будто лодка висит в воздухе. Там есть холодный чай, — прибавила она, вставая. — Я пойду и сделаю, как вы научили. Дать вам еще бутылку?
— Да, не надо, —
сказал Проктор уверенно. — И завтра
такой же день, как сегодня, а этих бутылок всего три.
Так вот, она первая увидела вас, и, когда я принес трубу, мы рассмотрели, как вы стояли в лодке, опустив руки. Потом вы сели и стали быстро грести.
— Я вся отсырела, —
сказала Дэзи, —
так я усердно лечилась чаем!
«Он спит», —
сказал Тоббоган; затем начал сгребать крошки со стола ребром ладони и оглянулся опять,
так как послышалось шипение.
— Играйте, —
сказала Дэзи, упирая в стол белые локти с ямочками и положив меж ладоней лицо, — а я буду смотреть. —
Так просидела она, затаив дыхание или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время. Как прикованный, сидел Проктор, забывая о своей трубке; лишь по его нервному дыханию можно было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно тугой лесе. Наконец он ушел,
так как били его вахтенные часы.
— Мое желание совершенно обратное, —
сказал я. — Дэзи не должна говорить
так, потому что это обидно всякому игроку, а значит, и мне.
Должно быть, мой ответ был для нее очень забавен,
так как теперь она уже искренне и звонко расхохоталась. Шутливо, но
так, что можно было понять, о чем прошу, я
сказал...
—
Так и быть, — ответила девушка, —
скажу всем то же и я.
— Никак, разумеется; проигрыш есть проигрыш. Но я все равно была бы очень огорчена. Вы думаете — я не понимаю, что вы хотели? Оттого, что нам нельзя предложить деньги, вы вознамерились их проиграть в виде,
так сказать, благодарности, а этого ничего не нужно. И я не принуждена была бы делать вам выговор. Теперь поняли?
Проктор, однако, обращался ко мне с усиленным радушием, и если он знал что-нибудь от Дэзи, то ему был, верно, приятен ее поступок; он на что-то хотел намекнуть,
сказав: «Человек предполагает, а Дэзи располагает!»
Так как в это время люди ели, а девушка убирала и подавала, то один матрос заметил...
— Вам следовало бы попасть на
такой пароход, —
сказала девушка. — Там
так отлично. Все удобно, все есть, как в большой гостинице. Там даже танцуют. Но я никогда не бывала на роскошных пароходах. Мне даже послышалось, что играет музыка.
«Пусть о нас останется память, легенда, и никогда чтобы ее не объяснить никому!»
Так он
сказал.
Конечно, все испугались, и были приняты меры, чтобы утонуть,
так сказать, красиво, с видимостью, что погибают не бестолковые моряки, которые никогда не видали вала высотой метров сто.
Фрези Грант, хотя была доброй девушкой, — вот,
скажем, как наша Дэзи… Обратите внимание, джентльмены, на ее лицо при этих моих словах.
Так я говорю о Фрези. Ее все любили на корабле. Однако в ней сидел женский черт, и, если она что-нибудь задумывала, удержать ее являлось задачей.
«Вы
так легки, —
сказал он, — что, при желании, могли бы пробежать к острову по воде и вернуться обратно, не замочив ног».
Никто, даже ее отец, не мог
сказать слова,
так все были поражены.
Больт не подозревал, что у него не было никогда
такого внимательного слушателя, как я. Но это заметила Дэзи и
сказала...
— Именно
так она и была одета, —
сказал Больт. — Вы раньше слышали эту сказку?
— Нет, я не слышал ее, —
сказал я, охваченный порывом встать и уйти. — Но мне почему-то казалось, что это
так.
На этом разговор кончился, и все разошлись. Я долго не мог заснуть: лежа в кубрике, прислушиваясь к плеску воды и храпу матросов, я уснул около четырех, когда вахта сменилась. В это утро все проспали несколько дольше, чем всегда. День прошел без происшествий, которые стоило бы отметить в их полном развитии. Мы шли при отличном ветре,
так что Больт
сказал мне...
— Хотя это невежливо, —
сказала девушка, — но меня почему-то заботит, что я не все знаю. Не все вы рассказали нам о себе. Я вчера думала. Знаете, есть что-то загадочное. Вернее, вы
сказали правду, но об одном умолчали. А что это
такое — одно? С вами в море что-то случилось. Отчего-то мне вас жаль. Отчего это?
— Вас испугало что-нибудь? —
сказала Дэзи и, помолчав, прибавила: — Не сердитесь на меня. На меня иногда находит,
так что все поражаются; я вот все время думаю о вашей истории, и я не хочу, чтобы у вас осталась обо мне память, как о любопытной девчонке.
Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», —
сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это было? Отчего
так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
— Вот
так Гель-Гью, —
сказал Тоббоган. — Какая нам, можно
сказать, встреча!
— Ничего другого не остается, —
сказал Проктор. — Конечно, все поедем немедленно. Если приходишь на темный рейд и слышишь, что бьет три склянки, ясно — торопиться некуда, но в
таком деле и я играю ногами.
—
Скажите, — крикнула, смеясь и смущаясь, Дэзи, — почему у вас
так ярко и весело? Что
такое произошло?
— А! —
сказал человек и,
так как нас толкали герои и героини всех пьес всех времен, отошел ближе к памятнику, сделав мне знак приблизиться. С ним было еще несколько человек в разных костюмах и трое — в масках, которые стояли, как бы тоже требуя или ожидая объяснений.
— Я охотно прощаю вас, —
сказал я, — если вы
так подозрительны, что внимание приезжего к этому замечательному памятнику внушает вам опасение, как бы я его не украл.