Неточные совпадения
Приняв в соображение усердие Акима, можно
было подумать, что он сохранил в
душе своей непременную уверенность превратиться
на днях в скворца и снаряжал скворечницу для себя собственно.
Глеб, подобно Петру, не
был охотник «хлебать губы» и радовался по-своему, но радость,
на минуту оживившая его отцовское сердце, прошла, казалось, вместе с беспокойством, которое скрывал он от домашних, но которое тем не менее начинало прокрадываться в его
душу при мысли, что сыновья неспроста запоздали целой неделей.
Одно и то же чувство — чувство неловкости, тягостного принуждения,
быть может, даже стыда со стороны девушки — проглядывало
на лице того и другого. Но нечего
было долго думать. Глеб, чего доброго, начнет еще подтрунивать. Ваня подошел к девушке и, переминая в руках шапку, поцеловал ее трижды (Глеб настоял
на том), причем, казалось, вся
душа кинулась в лицо Вани и колени его задрожали.
Первый предмет, поразивший старого рыбака, когда он вошел
на двор,
была жена его, сидевшая
на ступеньках крыльца и рыдавшая во всю
душу; подле нее сидели обе снохи, опустившие платки
на лицо и качавшие головами. В дверях, прислонившись к косяку, стоял приемыш; бледность лица его проглядывала даже сквозь густые сумерки; в избе слышались голоса Петра и Василия и еще чей-то посторонний, вовсе незнакомый голос.
— Я его недавно видел подле медведя,
на том конце села — должно
быть, и теперь там!.. Медведя, вишь ты, привели сюда
на ярмарку: так вот он там потешается… всех, вишь, поит-угощает; третий раз за вином сюда бегал… такой-то любопытный. Да нет же, говорю, исчезни моя
душа, не годится он тебе!..
Во все продолжение этого дня Глеб
был сумрачен, хотя работал за четверых; ни разу не обратился он к приемышу. Он не то чтобы сердился
на парня, — сердиться пока еще
было не за что, — но смотрел
на него с видом тайного, невольного упрека, который доказывал присутствие такого чувства в
душе старого рыбака.
Не знаю, воздух ли подействовал так благодатно
на Дуню, или
душа ее
была совершенно довольна (мудреного нет: Гришка обращался с ней совсем почти ласково), или, наконец, роды поправили ее, как это часто случается, но она казалась
на вид еще бодрее, веселее и красивее, чем когда
была в девках.
— За что тогда осерчала
на меня? — сказал он при случае Дуне. — Маленечко так… посмеялся… пошутил… а тебе и невесть что, примерно, показалось! Эх, Авдотья Кондратьевна! Ошиблась ты во мне! Не тот, примерно, Захар человек
есть: добрая
душа моя! Я не токмо тебя жалею: живучи в одном доме, все узнаешь; мужа твоего добру учу, через эвто больше учу, выходит, тебя жалею… Кабы не я, не слова мои, не те бы
были через него твои слезы! — заключил Захар с неподражаемым прямодушием.
Трудно решить, слова ли дедушки Кондратия изменили образ мыслей Глеба или подействовали
на него воспоминания о возлюбленном сыне — воспоминания, которые во всех случаях его жизни, во всякое время и во всякий час способны
были размягчить крепкую
душу старого рыбака, наполнить ее грустью и сорвать с нее загрубелую оболочку; или же, наконец, способствовало самое время, преклонные годы Глеба, которые заметно ослабляли его крутой, ретивый нрав, охлаждали кровь и энергию, — но только он послушался советов дедушки Кондратия.
— Спасибо, Глеб Савиныч,
на добром слове твоем, — ласково возразил дедушка Кондратий. — Говоришь ты со мною по
душе: точно, в речах твоих нет помышления, окромя мне добра желаешь; потому и я должон по
душе говорить: худ
буду я человек, коли тебя послушаю; право так: неправильно поступлю, согрешу против совести!..
Глаза старого рыбака
были закрыты; он не спал, однако ж, морщинки, которые то набегали, то сглаживались
на высоком лбу его, движение губ и бровей, ускоренное дыхание ясно свидетельствовали присутствие мысли; в
душе его должна
была происходить сильная борьба. Мало-помалу лицо его успокоилось; дыхание сделалось ровнее; он точно заснул. По прошествии некоторого времени с печки снова послышался его голос. Глеб подозвал жену и сказал, чтобы его перенесли
на лавку к окну.
— Все же они дети твои, — убедительно произнес дедушка Кондратий, — какая их жизнь
будет без твоего благословения? И теперь, может статься, изныла вся
душа их… не смеют предстать
на глаза твои… Не дай им умереть без родительского твоего благословения… Ты видел их согрешающих — не видишь кающихся… Глеб Савиныч!..
— Полно, — сказал он, обратясь к старухе, которая рыдала и причитала, обнимая ноги покойника, — не печалься о том, кто от греха свободен!.. Не тревожь его своими слезами…
Душа его еще между нами… Дай ей отлететь с миром, без печали…
Была, знать,
на то воля господня… Богу хорошие люди угодны…
Дуня не плакала, не отчаивалась; но сердце ее замирало от страха и дрожали колени при мысли, что не сегодня-завтра придется встретиться с мужем. Ей страшно стало почему-то оставаться с ним теперь с глазу
на глаз. Она не чувствовала к нему ненависти, не желая ему зла, но вместе с тем не желала его возвращения. Надежда окончательно угасла в
душе ее; она знала, что, кроме зла и горя, ничего нельзя
было ожидать от Гришки.
Гришка мог
петь, кричать, свистать сколько
было душе угодно, не опасаясь привлечь
на себя внимание: буря утихала, но рев ее все еще заглушал человеческий голос.
— А ну вас, когда так! — подхватил Захар, махнув рукою и опуская ее потом
на плечо Гришки, который казался совершенно бесчувственным ко всему, что происходило вокруг. —
Пей,
душа! Али боишься, нечем
будет завтра опохмелиться?.. Небось деньги еще
есть! Не горюй!.. Что
было, то давно сплыло! Думай не думай — не воротишь… Да и думать-то не о чем… стало, все единственно… веселись, значит!..
Пей!.. Ну!.. — заключил Захар, придвигая штоф к приятелю.
В маленьком хозяйстве Дуни и отца ее
было в ту пору очень мало денег; но деньги эти, до последней копейки, пошли, однако ж,
на панихиду за упокой
души рабы божией Анны, — и каждый год потом, в тот самый день, сосновские прихожане могли видеть, как дедушка Кондратий и его дочка ставили перед образом тонкую восковую свечу, крестились и произносили молитву, в которой часто поминалось имя доброй тетушки Анны.
Неточные совпадения
Колода
есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю
на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем
душа!
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! //
На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч
душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с
души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Остатком — медью — шевеля, // Подумал миг, зашел в кабак // И молча кинул
на верстак // Трудом добытые гроши // И,
выпив, крякнул от
души, // Перекрестил
на церковь грудь.
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную
душу. Я еще той веры, что человек не может
быть и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть
на то, что видим.