Неточные совпадения
Они приносят ей
в жертву несколько бессонных ночей; а если случится, что она одолеет их
души, то они, побежденные ею, никогда не бывают разбиты и так же сильно живут под ее началом, как жили и без нее…
Было как бы трое Гордеевых —
в теле Игната жили три
души.
Тогда
в нем просыпалась другая
душа — буйная и похотливая
душа раздраженного голодом зверя.
За девять лет супружества жена родила ему четырех дочерей, но все они умерли. С трепетом ожидая рождения, Игнат мало горевал об их смерти — они были не нужны ему. Жену он бил уже на второй год свадьбы, бил сначала под пьяную руку и без злобы, а просто по пословице: «люби жену — как
душу, тряси ее — как грушу»; но после каждых родов у него, обманутого
в ожиданиях, разгоралась ненависть к жене, и он уже бил ее с наслаждением, за то, что она не родит ему сына.
Потом он пошел
в церковь служить панихиду и, помолившись о упокоении
души новопреставленной Акилины, решил поскорее жениться.
«Ладно! Поглядим, кто кого», — думал он на следующий день, с угрюмым любопытством наблюдая за нею, и
в душе его уже разгоралось бурное желание начать борьбу, чтоб скорее насладиться победой.
И вдруг, заглушая все звуки, раздавался нечеловеческий вой, сотрясавший
душу, или продолжительный стон тихо плыл по комнатам дома и умирал
в углах, уже полных вечернего сумрака… Игнат бpocал угрюмые взгляды на иконы, тяжело вздыхал и думал...
Солнце ласково и радостно светило ветхому, изношенному телу, сохранившему
в себе юную
душу, старой жизни, украшавшей, по мере сил и уменья, жизненный путь детям…
Всюду блеск, простор и свобода, весело зелены луга, ласково ясно голубое небо;
в спокойном движении воды чуется сдержанная сила,
в небе над нею сияет щедрое солнце мая, воздух напоен сладким запахом хвойных деревьев и свежей листвы. А берега всё идут навстречу, лаская глаза и
душу своей красотой, и всё новые картины открываются на них.
Его зов изгоняет из детских
душ навеянное голубями мирное настроение, и вот они осторожно, походкой хищников, с хищной чуткостью ко всякому звуку крадутся по задворкам
в соседний сад.
Так, день за днем, медленно развертывалась жизнь Фомы,
в общем — небогатая волнениями, мирная, тихая жизнь. Сильные впечатления, возбуждая на час
душу мальчика, иногда очень резко выступали на общем фоне этой однообразной жизни, но скоро изглаживались. Еще тихим озером была
душа мальчика, — озером, скрытым от бурных веяний жизни, и все, что касалось поверхности озера, или падало на дно, ненадолго взволновав сонную воду, или, скользнув по глади ее, расплывалось широкими кругами, исчезало.
Веселый, громкий шум труда, юная красота весенней природы, радостно освещенной лучами солнца, — все было полно бодрой силы, добродушной и приятно волновавшей
душу Фомы, возбуждая
в нем новые, смутные ощущения и желания.
Его жест смутил Фому, он поднялся из-за стола и, отойдя к перилам, стал смотреть на палубу баржи, покрытую бойко работавшей толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило
в его
душе, определилось
в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромные плечи и сразу положить на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему…
В душе он не верил, что отношения мужчины к женщине так просты и грубы, как о них рассказывают.
Вспыхнувшая
в нем страсть сделала его владыкой
души и тела женщины, он жадно пил огненную сладость этой власти, и она выжгла из него все неуклюжее, что придавало ему вид парня угрюмого, глуповатого, и напоила его сердце молодой гордостью, сознанием своей человеческой личности.
Фигура женщины все уменьшалась, точно таяла, а Фома, не отрывая глаз, смотрел на нее и чувствовал, что помимо страха за отца и тоски о женщине —
в душе его зарождается какое-то новое, сильное и едкое ощущение.
Смерть отца ошеломила Фому и наполнила его странным ощущением:
в душу ему влилась тишина, — тяжелая, неподвижная тишина, безответно поглощавшая все звуки жизни.
Вокруг него суетились знакомые люди; являлись, исчезали, что-то говорили ему, — он отвечал им, но речи их не вызывали
в нем никаких представлений, бесследно утопая
в бездонной глубине мертвого молчания, наполнявшего
душу его.
Он очнулся
в день похорон благодаря настойчивости крестного, все время усердно и своеобразно старавшегося возбудить его подавленную
душу.
Сначала Фома не вслушивался
в шепот крестного, но когда тот сказал ему о Медынской, он невольно оглянулся назад и увидал губернатора. Маленькая капелька чего-то приятного канула
в душу его при виде этого важного человека
в яркой ленте через плечо,
в орденах на груди, и шагавшего за гробом с грустью на строгом лице.
— «Блажен путь,
в онь же идеши днесь,
душе…» — тихонько напевал Яков Тарасович, поводя носом, и снова шептал
в ухо крестника: — Семьдесят пять тысяч рублей — такая сумма, что за нее можно столько же и провожатых потребовать… Слыхал ты, что Сонька-то
в сорочины как раз закладку устраивает?
Фома вновь обернулся назад, и глаза его встретились с глазами Медынской. От ее ласкающего взгляда он глубоко вздохнул, и ему сразу стало легче, точно горячий луч света проник
в его
душу и что-то растаяло там. И тут же он сообразил, что не подобает ему вертеть головой из стороны
в сторону.
В церкви
душа Фомы напиталась торжественно-мрачной поэзией литургии, и, когда раздался трогательный призыв: «Приидите, последнее целование дадим», — из груди его вырвалось такое громкое воющее рыдание, что толпа всколыхнулась от этого крика скорби.
— «Зряща мя безгласна и бездыханна предлежаща, восплачьте обо мне, братия и друзи…» — просил Игнат устами церкви. Но его сын уже не плакал: ужас возбудило
в нем черное, вспухшее лицо отца, и этот ужас несколько отрезвил его
душу, упоенную тоскливой музыкой плача церкви о грешном сыне ее. Его обступили знакомые, внушительно и ласково утешая; он слушал их и понимал, что все они его жалеют и он стал дорог всем.
А
в душе Фомы было сухо, темно; жуткое чувство сиротства наполняло ее…
—
В душе моей ты не была… — возразил спокойно Фома. — Дум моих ты не знаешь…
—
В душе у меня что-то шевелится, — продолжал Фома, не глядя на нее и говоря как бы себе самому, — но понять я этого не могу. Вижу вот я, что крестный говорит… дело все… и умно… Но не привлекает меня… Те люди куда интереснее для меня.
— А как же? Торговля — все равно что война, — азартное дело. Тут бьются за суму, а
в суме —
душа…
Но красота и эта хрупкость тонкого и гибкого тела ее возбуждали
в нем страх изломать, изувечить ее, а спокойный, ласковый голос и ясный, но как бы подстерегающий взгляд охлаждал его порывы: ему казалось, что она смотрит прямо
в душу и понимает все думы…
Возмущенный до глубины
души, Фома стиснул зубы и ушел от Маякина, еще глубже засунув руки
в карманы. Но старик вскоре снова заговорил о Медынской.
Я вас, если хотите, познакомлю с такой ядовитой штукой, что сразу от вашей философии не останется
в душе у вас ни пылинки!
Тоска
души, измученной
в борьбе страдания от ран, нанесенных: человеку железной рукой нужды, — все было вложено
в простые, грубые слова и передавалось невыразимо тоскливыми звуками далекому, пустому небу,
в котором никому и ничему нет эха.
Это тайное, скрытое
в женщине, привлекало его к ней чувством боязливого любопытства, напряженного интереса к спокойной и холодной
душе ее, темной, как ее глаза.
— Погоди! — спокойно остановила его Саша. — Тебе до меня какое дело? Ты от меня берешь, чего хочешь, а
в душу мне не лезь!
—
В ду-ушу! — презрительно протянул Фома. —
В какую
душу?
—
Душа! — воскликнул он, добиваясь своего. — Разве человеку с
душой можно жить так, как ты живешь?
В душе — огонь горит… стыд
в ней…
— О
душе моей ты не смеешь говорить… Нет тебе до нее дела! Я — могу говорить! Я бы, захотевши, сказала всем вам — эх как! Есть у меня слова про вас… как молотки! Так бы по башкам застукала я… с ума бы вы посходили… Но — словами вас не вылечишь… Вас на огне жечь надо, вот как сковороды
в чистый понедельник выжигают…
— Не смотри, что я гулящая! И
в грязи человек бывает чище того, кто
в шелках гуляет… Знал бы ты, что я про вас, кобелей, думаю, какую злобу я имею против вас! От злобы и молчу… потому — боюсь, что, если скажу ее, — пусто
в душе будет… жить нечем будет!..
— И я тоже чувствую — растет у меня
в душе что-то… Эх, заговорю и я своими словами, придет время.
Шум вокруг него вызывал и
в нем желание кричать, возиться вместе с мужиками, рубить дерево, таскать тяжести, командовать — заставить всех обратить на себя внимание и показать всем свою силу, ловкость, живую
душу в себе.
Первый раз
в жизни он испытывал такое одухотворяющее чувство и всей силой голодной
души своей глотал его, пьянел от него и изливал свою радость
в громких, ликующих криках
в лад с рабочими...
— Иной раз думаешь, думаешь… всю тебе
душу мысли, как смолой, облепят… И вдруг все исчезнет из тебя, точно провалится насквозь куда-то…
В душе тогда — как
в погребе темно. Даже страшно… как будто ты не человек, а овраг бездонный…
— Молчи уж! — грубо крикнул на нее старик. — Даже того не видишь, что из каждого человека явно наружу прет… Как могут быть все счастливы и равны, если каждый хочет выше другого быть? Даже нищий свою гордость имеет и пред другими чем-нибудь всегда хвастается… Мал ребенок — и тот хочет первым
в товарищах быть… И никогда человек человеку не уступит — дураки только это думают… У каждого —
душа своя… только тех, кто
души своей не любит, можно обтесать под одну мерку… Эх ты!.. Начиталась, нажралась дряни…
— Это любопытно! — сказал Ежов, потирая руки и весь вертясь. — Это любопытно, если это верно, ибо доказывает, что святой дух недовольства жизнью проник уже и
в купеческие спальни…
в мертвецкие
душ, утопленных
в жирных щах,
в озерах чая и прочих жидкостях… Ты мне изложи все по порядку… Я, брат, тогда роман напишу…
Если б они знали, что
в каждом рубле, который они дают на хлеб, — содержится на девяносто девять копеек яда для
души!
Цензора он именовал «заведующим распространением
в жизни истины и справедливости», газету называл «сводней, занимающейся ознакомлением читателя с вредоносными идеями», а свою
в ней работу — «продажей
души в розницу» и «поползновением к дерзновению против божественных учреждений».
Иногда
в комнате они все разгорались, как большой костер, и Ежов был среди них самой яркой головней, но блеск этого костра слабо освещал тьму
души Фомы Гордеева.
— Труженики! Позвольте мне сказать вам несколько слов… от сердца… Я счастлив с вами! Мне хорошо среди вас… Это потому, что вы — люди труда, люди, чье право на счастье не подлежит сомнению, хотя и не признается…
В здоровой, облагораживающей
душу среде вашей, честные люди, так хорошо, свободно дышится одинокому, отравленному жизнью человеку…
В душ-ше никогда не воспря-анут
Р-рои погр-ребенных
в ней грез…
Их мно-ого та-ам!
Ее романические мечты о муже-друге, образованном человеке, который читал бы вместе с нею умные книжки и помог бы ей разобраться
в смутных желаниях ее, — были задушены
в ней непреклонным решением отца выдать ее за Смолина, осели
в душе ее горьким осадком.