Уже с первых минут стало ясно, что дочь уступит матери в легкости и силе, — Нунча бежала так свободно и красиво, точно сама земля несла ее, как
мать ребенка, — люди стали бросать из окон и с тротуаров цветы под ноги ей и рукоплескали, одобряя ее криками; в два конца она опередила дочь на четыре минуты с лишком, и Нина, разбитая, обиженная неудачей, в слезах и задыхаясь, упала на ступени паперти, — не могла уже бежать третий раз.
Неточные совпадения
— Ничего, синьора! Дар
ребенка — дар бога… Ваше здоровье, красивая синьора, и твое тоже,
дитя! Будь красивой, как
мать, и вдвое счастлива…
— «Я, моя
мать и отец — все верующие и так умрем. Брак в мэрии — не брак для меня: если от такого брака родятся
дети, — я знаю, — они будут несчастны. Только церковный брак освящает любовь, только он дает счастье и покой».
— Были леса по дороге, да, это — было! Встречались вепри, медведи, рыси и страшные быки, с головой, опущенной к земле, и дважды смотрели на меня барсы, глазами, как твои. Но ведь каждый зверь имеет сердце, я говорила с ними, как с тобой, они верили, что я —
Мать, и уходили, вздыхая, — им было жалко меня! Разве ты не знаешь, что звери тоже любят
детей и умеют бороться за жизнь и свободу их не хуже, чем люди?
— Люди, — продолжала она, как
дитя, ибо каждая
Мать — сто раз
дитя в душе своей, — люди — это всегда
дети своих
матерей, — сказала она, — ведь у каждого есть
Мать, каждый чей-то сын, даже и тебя, старик, ты знаешь это, — родила женщина, ты можешь отказаться от бога, но от этого не откажешься и ты, старик!
— Отдай мне моего
ребенка, потому что я —
Мать и люблю его!
Поклонимся Той, которая, неутомимо родит нам великих! Аристотель сын Ее, и Фирдуси, и сладкий, как мед, Саади, и Омар Хайям, подобный вину, смешанному с ядом, Искандер [Искандер — арабизированное имя Александра Македонского.] и слепой Гомер — это всё Ее
дети, все они пили Ее молоко, и каждого Она ввела в мир за руку, когда они были ростом не выше тюльпана, — вся гордость мира — от
Матерей!
А женщина улыбалась, и улыбались все цари и князья, военачальники и все другие
дети, глядя на нее —
Мать!
Когда
ребенок родился, она стала прятать его от людей, не выходила с ним на улицу, на солнце, чтобы похвастаться сыном, как это делают все
матери, держала его в темном углу своей хижины, кутая в тряпки, и долгое время никто из соседей не видел, как сложен новорожденный, — видели только его большую голову и огромные неподвижные глаза на желтом лице.
Тогда соседи сказали ей, что, конечно, они понимают, как стыдно женщине быть
матерью урода; никому, кроме мадонны, не известно, справедливо ли наказана она этой жестокой обидой, однако
ребенок не виноват ни в чем и она напрасно лишает его солнца.
И задремал на груди
матери, как
ребенок.
Ребенком горбун был тих, незаметен, задумчив и не любил игрушек. Это ни в ком, кроме сестры, не возбуждало особенного внимания к нему — отец и
мать нашли, что таков и должен быть неудавшийся человек, но у девочки, которая была старше брата на четыре года, его характер возбуждал тревожное чувство.
Кто бы он ни был — всё равно! Он — как
дитя, оторванное от груди
матери, вино чужбины горько ему и не радует сердца, но отравляет его тоскою, делает рыхлым, как губка, и, точно губка воду, это сердце, вырванное из груди родины, — жадно поглощает всякое зло, родит темные чувства.
— Я беру женщину, чтоб иметь от ее и моей любви
ребенка, в котором должны жить мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет
матери, есть только любовь, — да живет она вечно! А те, кто грязнит ее, женщины и мужчины, да будут прокляты проклятием бесплодия, болезней страшных и мучительной смерти…
Тихими ночами лета море спокойно, как душа
ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если плыть ночью по его густой и теплой воде, синие искры горят под руками, синее пламя разливается вокруг, и душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка
матери.
Я не помню, как узнал Карлоне правду, но он ее узнал, и вот в первый день праздника отец и
мать Джулии, не выходившие даже и в церковь, — получили только один подарок: небольшую корзину сосновых веток, а среди них — отрубленную кисть левой руки Карлоне Гальярди, — кисть той руки, которой он ударил Джулию, Они — вместе с нею — в ужасе бросились к нему, Карлоне встретил их, стоя на коленях у двери его дома, его рука была обмотана кровавой тряпкой, и он плакал, точно
ребенок.