Неточные совпадения
— Люди плохи, да. Но когда я узнал,
что на свете есть правда, — люди стали
лучше!..
Ей показалось,
что она давно знает эту девушку и любит ее
хорошей, жалостливой любовью матери. Улыбаясь, она прислушивалась к разговору в комнате.
— А — так, — негромко ответил хохол. — У вдовы глаза
хорошие, мне и подумалось,
что, может, у матери моей такие же? Я, знаете, о матери часто думаю, и все мне кажется,
что она жива.
— Ну, вот еще! Всю жизнь стеснялась, не зная для
чего, — для
хорошего человека можно!
— Надо говорить о том,
что есть, а
что будет — нам неизвестно, — вот! Когда народ освободится, он сам увидит, как
лучше. Довольно много ему в голову вколачивали,
чего он не желал совсем, — будет! Пусть сам сообразит. Может, он захочет все отвергнуть, — всю жизнь и все науки, может, он увидит,
что все противу него направлено, — как, примерно, бог церковный. Вы только передайте ему все книги в руки, а уж он сам ответит, — вот!
Она не топила печь, не варила себе обед и не пила чая, только поздно вечером съела кусок хлеба. И когда легла спать — ей думалось,
что никогда еще жизнь ее не была такой одинокой, голой. За последние годы она привыкла жить в постоянном ожидании чего-то важного, доброго. Вокруг нее шумно и бодро вертелась молодежь, и всегда перед нею стояло серьезное лицо сына, творца этой тревожной, но
хорошей жизни. А вот нет его, и — ничего нет.
— Когда пойдете на свидание с Павлом, — говорил Егор, — скажите ему,
что у него
хорошая мать…
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын за общественное дело пропадает.
Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа, и все его жалеют. Я скажу — от арестов этих добра начальству не будет, — ты погляди,
что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека за пятку, далеко не уйдет! Ан выходит так,
что десяток ударили — сотни рассердились!
—
Хорошая она девушка, — неопределенно проговорила мать, думая о том,
что сообщил ей Егор. Ей было обидно услышать это не от сына, а от чужого человека, и она плотно поджала губы, низко опустив брови.
— Всем трудно! — махнув рукой, ответила она. — Может, только тем, которые понимают, им — полегче… Но я тоже понемножку понимаю,
чего хотят хорошие-то люди…
— Дай господи! — тихо сказала она. — Я ведь чувствую, — хорошо так жить! Вот я вас люблю, — может, я вас люблю
лучше,
чем Пашу. Он — закрытый… Вот он жениться хочет на Сашеньке, а мне, матери, не сказал про это…
— Э! — кивнув головой, сказал хохол. — Поговорок много. Меньше знаешь — крепче спишь,
чем неверно? Поговорками — желудок думает, он из них уздечки для души плетет, чтобы
лучше было править ею. А это какая буква?
А
что в том
хорошего — и сегодня человек поработал да поел и завтра — поработал да поел, да так все годы свои — работает и ест?
Кажется тебе,
что ты один на земле такой
хороший огурчик и все съесть тебя хотят.
Но все они уже теперь жили
хорошей, серьезной и умной жизнью, говорили о добром и, желая научить людей тому,
что знали, делали это, не щадя себя.
— Он говорил мне,
что всех нас знают, все мы у жандармов на счету и
что выловят всех перед Маем. Я не отвечал, смеялся, а сердце закипало. Он стал говорить,
что я умный парень и не надо мне идти таким путем, а
лучше…
— Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали — Едильгеево?
Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей боле двух тысяч, — злой народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду — там их как мух на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо меньше, а спину ломаю вдвое больше,
чем здесь, — вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, — народ все молодой, все тамошние, кроме меня, — грамотные все. Один парень — Ефим, такой ярый, беда!
— И ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят, парень
хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят,
что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.
— Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть
что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где
лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать
лучше, не сходя с места. Вон мать пришла!
— Ну да! — ответил хохол, спрыгнув с постели. — Вот
что — идемте в поле, гулять. Ночь лунная,
хорошая. Идем?
Павел и Андрей почти не спали по ночам, являлись домой уже перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала,
что они устраивают собрания в лесу, на болоте, ей было известно,
что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуя того или другого. Понимая,
что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы
лучше для них, казалось ей.
— Я не чувствую,
что мне трудно, и не могу представить жизнь
лучше, интереснее этой… Я буду звать вас — Ниловна; Пелагея — это не идет вам.
Вдыхая полной грудью сладкий воздух, они шли не быстрой, но спорой походкой, и матери казалось,
что она идет на богомолье. Ей вспоминалось детство и та
хорошая радость, с которой она, бывало, ходила из села на праздник в дальний монастырь к чудотворной иконе.
Говорили о молоке, но мать чувствовала,
что они думают о другом, без слов, желая Софье и ей доброго,
хорошего. Это заметно трогало Софью и тоже вызывало у нее смущение, целомудренную скромность, которая не позволила ей сказать что-нибудь иное, кроме тихого...
Мать чувствовала,
что она знает жизнь рабочих
лучше,
чем эти люди, ей казалось,
что она яснее их видит огромность взятой ими на себя задачи, и это позволяло ей относиться ко всем ним с снисходительным, немного грустным чувством взрослого к детям, которые играют в мужа и жену, не понимая драмы этих отношений.
— Бессмысленно молчать, мамаша!
Что я выиграю молчанием? Несколько лишних секунд агонии, а проиграю удовольствие поболтать с
хорошим человеком. Я думаю,
что на том свете нет таких
хороших людей, как на этом…
— Дело чистое, Степан, видишь? Дело отличное! Я тебе говорил — это народ собственноручно начинает. А барыня — она правды не скажет, ей это вредно. Я ее уважаю,
что же говорить! Человек
хороший и добра нам хочет, ну — немножко — и чтобы без убытка для себя! Народ же — он желает прямо идти и ни убытка, ни вреда не боится — видал? Ему вся жизнь вредна, везде — убыток, ему некуда повернуться, кругом — ничего, кроме — стой! — кричат со всех сторон.
— Прощайте, мамаша! Может, никогда и не увидимся! Должен вам сказать,
что все это очень хорошо! Встретить вас и речи ваши — очень хорошо! В чемоданчике у вас, кроме печатного, еще что-нибудь есть? Платок шерстяной? Чудесно — шерстяной платок, Степан, помни! Сейчас он принесет вам чемоданчик! Идем, Степан! Прощайте! Всего
хорошего!..
Степан, расчесывая спутанную бороду, деловито спрашивал мать, как ее найти в городе, а ей казалось,
что сегодня лицо мужика стало
лучше, законченнее. За чаем он, усмехаясь, заметил...
— Ну,
что же? Он знает, как
лучше…