Неточные совпадения
День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов
людей столько
силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни,
человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и — был доволен.
Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и относились к
человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что
человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный.
Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой
силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
Особенно боялись его глаз, — маленькие, острые, они сверлили
людей, точно стальные буравчики, и каждый, кто встречался с их взглядом, чувствовал перед собой дикую
силу, недоступную страху, готовую бить беспощадно.
— Товарищи! — повторил он, черпая в этом слове восторг и
силу. — Мы — те
люди, которые строят церкви и фабрики, куют цепи и деньги, мы — та живая
сила, которая кормит и забавляет всех от пеленок до гроба…
Ей хотелось обнять его, заплакать, но рядом стоял офицер и, прищурив глаза, смотрел на нее. Губы у него вздрагивали, усы шевелились — Власовой казалось, что этот
человек ждет ее слез, жалоб и просьб. Собрав все
силы, стараясь говорить меньше, она сжала руку сына и, задерживая дыхание, медленно, тихо сказала...
— Я не должен прощать ничего вредного, хоть бы мне и не вредило оно. Я — не один на земле! Сегодня я позволю себя обидеть и, может, только посмеюсь над обидой, не уколет она меня, — а завтра, испытав на мне свою
силу, обидчик пойдет с другого кожу снимать. И приходится на
людей смотреть разно, приходится держать сердце строго, разбирать
людей: это — свои, это — чужие. Справедливо — а не утешает!
— Знаете? — сказал хохол, стоя в двери. — Много горя впереди у
людей, много еще крови выжмут из них, но все это, все горе и кровь моя, — малая цена за то, что уже есть в груди у меня, в мозгу моем… Я уже богат, как звезда лучами, — я все снесу, все вытерплю, — потому что есть во мне радость, которой никто, ничто, никогда не убьет! В этой радости —
сила!
— Жаль, не было тебя! — сказал Павел Андрею, который хмуро смотрел в свой стакан чая, сидя у стола. — Вот посмотрел бы ты на игру сердца, — ты все о сердце говоришь! Тут Рыбин таких паров нагнал, — опрокинул меня, задавил!.. Я ему и возражать но мог. Сколько в нем недоверия к
людям, и как он их дешево ценит! Верно говорит мать — страшную
силу несет в себе этот
человек!..
Всюду собирались кучки
людей, горячо обсуждая волнующий призыв. Жизнь вскипала, она в эту весну для всех была интереснее, всем несла что-то новое, одним — еще причину раздражаться, злобно ругая крамольников, другим — смутную тревогу и надежду, а третьим — их было меньшинство — острую радость сознания, что это они являются
силой, которая будит всех.
— Да здравствуют рабочие
люди всех стран! — крикнул Павел. И, все увеличиваясь в
силе и в радости, ему ответило тысячеустое эхо потрясающим душу звуком.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной
силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая
людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
На мать смотрели с грустью, с уважением, гул сочувствия провожал ее. Сизов молчаливо отстранял
людей с дороги, они молча сторонились и, повинуясь неясной
силе, тянувшей их за матерью, не торопясь, шли за нею, вполголоса перекидываясь краткими словами.
Где
люди черпают
силу страдать?
— Истребляют
людей работой, — зачем? Жизнь у
человека воруют, — зачем, говорю? Наш хозяин, — я на фабрике Нефедова жизнь потерял, — наш хозяин одной певице золотую посуду подарил для умывания, даже ночной горшок золотой! В этом горшке моя
сила, моя жизнь. Вот для чего она пошла, —
человек убил меня работой, чтобы любовницу свою утешить кровью моей, — ночной горшок золотой купил ей на кровь мою!
Снова Софья говорила, рисуя день победы, внушая
людям веру в свои
силы, будя в них сознание общности со всеми, кто отдает свою жизнь бесплодному труду на глупые забавы пресыщенных.
— Жалко, что уходите вы! — необычно мягким голосом сказал Рыбин. — Хорошо говорите! Большое это дело — породнить
людей между собой! Когда вот знаешь, что миллионы хотят того же, что и мы, сердце становится добрее. А в доброте — большая
сила!
— Желаниям
человека нет меры, его
сила — неисчерпаема! Но мир все-таки еще очень медленно богатеет духом, потому что теперь каждый, желая освободить себя от зависимости, принужден копить не знания, а деньги. А когда
люди убьют жадность, когда они освободят себя из плена подневольного труда…
— Какой чудесный
человек, не правда ли? — воскликнула Саша. — Я не видала его без улыбки на лице, без шутки. И как он работал! Это был художник революции, он владел революционной мыслью, как великий мастер. С какой простотой и
силой он рисовал всегда картины лжи, насилий, неправды.
— Я скажу всего несколько слов! — спокойно заявил молодой
человек. — Товарищи! Над могилой нашего учителя и друга давайте поклянемся, что не забудем никогда его заветы, что каждый из нас будет всю жизнь неустанно рыть могилу источнику всех бед нашей родины, злой
силе, угнетающей ее, — самодержавию!
Он побеждал. Бросая палки,
люди один за другим отскакивали прочь, а мать все пробивалась вперед, увлекаемая неодолимой
силой, и видела, как Николай, в шляпе, сдвинутой на затылок, отталкивал в сторону охмеленных злобой
людей, слышала его упрекающий голос...
Не шевелясь, не мигая глазами, без
сил и мысли, мать стояла точно в тяжелом сне, раздавленная страхом и жалостью. В голове у нее, как шмели, жужжали обиженные, угрюмые и злые крики
людей, дрожал голос станового, шуршали чьи-то шепоты…
Она забыла осторожность и хотя не называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю
силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась
людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
— Работа идет общая по всей земле, во всех городах,
силе хороших
людей — нет ни меры, ни счета, все растет она, и будет расти до победного нашего часа…
Голос ее лился ровно, слова она находила легко и быстро низала их, как разноцветный бисер, на крепкую нить своего желания очистить сердце от крови и грязи этого дня. Она видела, что мужики точно вросли там, где застала их речь ее, не шевелятся, смотрят в лицо ей серьезно, слышала прерывистое дыхание женщины, сидевшей рядом с ней, и все это увеличивало
силу ее веры в то, что она говорила и обещала
людям…
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых
людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю
силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
Теплая тень ласково окружала женщину, грея сердце чувством любви к неведомым
людям, и они складывались в ее воображении все — в одного огромного
человека, полного неисчерпаемой мужественной
силы.
Та же собственность, накопляя и сохраняя которую они жертвуют миллионами порабощенных ими
людей, та же
сила, которая дает им власть над нами, возбуждает среди них враждебные трения, разрушает их физически и морально.
Во всех чувствовалось что-то сдвинутое, нарушенное, разбитое,
люди недоуменно мигали ослепленными глазами, как будто перед ними загорелось нечто яркое, неясных очертаний, непонятного значения, но вовлекающей
силы. И, не понимая внезапно открывавшегося великого,
люди торопливо расходовали новое для них чувство на мелкое, очевидное, понятное им. Старший Букин, не стесняясь, громко шептал...
— Миром идут дети! Вот что я понимаю — в мире идут дети, по всей земле, все, отовсюду — к одному! Идут лучшие сердца, честного ума
люди, наступают неуклонно на все злое, идут, топчут ложь крепкими ногами. Молодые, здоровые, несут необоримые
силы свои все к одному — к справедливости! Идут на победу всего горя человеческого, на уничтожение несчастий всей земли ополчились, идут одолеть безобразное и — одолеют! Новое солнце зажгем, говорил мне один, и — зажгут! Соединим разбитые сердца все в одно — соединят!
Ей казалось, что все готовы понять ее, поверить ей, и она хотела, торопилась сказать
людям все, что знала, все мысли,
силу которых чувствовала. Они легко всплывали из глубины ее сердца и слагались в песню, но она с обидою чувствовала, что ей не хватает голоса, хрипит он, вздрагивает, рвется.