Неточные совпадения
Сказать вам думы мои не умею складно — скажу просто:
человек должен быть освобождён из плена
земли своей.
До того исказились
люди от жадности, так опьянели все — никто ничего не видит, ничего не хочет понять, одно кричат:
земля,
земли!
Бьют их нещадно, стращают всеми страхами, держат в строжайших карцерах по месяцу и более, сажают в сумасшедшие дома, в тюрьмы и, не сломив, засылают
людей куда-то на край
земли, если не убьют.
— Больно ей, стонет она, — тихо рассказывает Авдей, — а сама меня учит: «Ты-де не сердись на него, он сам-то добрый, да
люди злы, жизнь-то тяжела ему, очень уж жизнь наша окаянная!» И плачем, бывало, оба. Знаете, она мне и по сю пору сказки рассказывает, коли ещё в памяти и на ногах держится. Подойдёт ко мне, сядет и бормочет про Иванушку-дурачка, про то, как Исус Христос с Николаем и Юрием по
земле ходили…
Досекин рассказал мне всё, что известно о нём: служил он в Москве, и когда разгорелось там восстание, видимо, оно ударило солдата. Весной после переворота явился он в деревню и тогда был совсем не в себе: трезвый прячется ото всех, ходит согнув шею и уставя глаза в
землю, а напьётся — встанет середь улицы на коленки и, земно кланяясь во все стороны, просит у
людей прощения, за что — не говорит. Тогда мужики ещё не сократились, злоба против солдат жива была, и они издевались над пьяным.
Ну, он хоша здоровый
человек, но грустный такой, смотрит на всё и думает: «Вот сволочи! и — откуда?»
Земля у него — пожмёшь её в горсти, а хлебный сок из неё так и текёт, как молоко у коровы стельной, ей-богу!
Он
земле свой, родной
человек, понимает он, чего
земля хочет, убирает её, как постелю, э-эх!
И словно некая невидимая рука, схватив
людей за груди, объединила всех и потрясла — застонало крестьянство, начался древлий его плач о
земле.
Мы, видишь, безземельные, ещё отец мой по переселенческому делу от
земли оторвался, а я, как себя помню, всё по
людям ходил, по экономиям.
«Хорошо быть
человеком на
земле!»
— Молчать! Кто — отечество? Это ты, сукин сын, отечество моё? Это за таких вот воров, как ты, солдат лямку трёт, чтоб тебя розорвало поперёк живота! Ты миру ворог, ты смутьян и крамольник, вы правду сожрали,
землю ограбили,
людей уничтожаете!
Мужики неподвижны, точно комья
земли; головы подняты кверху, невесёлые глаза смотрят в лицо Егора, молча двигаются сухие губы, как бы творя неслышно молитву, иные сжались, обняв ноги руками и выгнув спины,
человека два-три устало раскинулись на дне иссохшего ручья и смотрят в небо, слушая Егорову речь. Неподвижность и молчание связывают человечьи тела в одну силу с немою
землею, в одну груду родящего жизнь вещества.
Расслоилась она, словно напоказ: Астахов со Скорняковым — первые
люди, с ними рядом Лядов, брат стражника, — наша чёрная сотня,
люди сытые, но обеспокоенные за богатство своё: за свой горшок щей они хоть против бога; за ними, сверху вниз идя, — степенное крестьянство, работяги и авосьники, ломают хребты над высосанной и неродимой
землёй, и всё ещё говорят...
Тут он весь. И это — страшно! Но уж немного осталось этого
человека на
земле, да скоро и остатки свои он кровью расплюёт.
— Плачет — для кого работал полста лет! Для чужого
человека! Избу хочет нам ставить отдельную,
земли даст пять десятин, пару лошадей, корову…
И не черти, говорит, были изгнаны с небес господом, а
люди из рая дьяволом, вкупе с господом, он же,
земли коснувшись, умре!
— Полает, полает и начнёт жалостно выть: отступись, дескать, от них, пусть они
люди скромные и серьёзные, но это самые страшные
люди, они, говорит, принадлежат тайному фармазонскому закону, смерти не боятся, по всей
земле у них товарищи и поддержка, хотят они все государства в одно собрать и чтобы никогда не было войны…
Нас догоняют верховые, скачут они во тьме и для храбрости ревут разными голосами, стараются спугнуть ночные страхи. Чёрные кусты по бокам дороги тоже к мельнице клонятся, словно сорвались с корней и лени над
землей; над ними тесной толпой несутся тучи. Вся ночь встрепенулась, как огромная птица, и, широко и пугливо махая крыльями, будит окрест всё живое, обнимает, влечёт с собою туда, где безумный
человек нарушил жизнь.
Я их знаю, солдат: они всё равно как дети — такие же доверчивые и такие же жестокие. Они — как сироты на
земле — ото всего оторваны, и своей воли нет у них. Русские
люди, значит — запуганные, ни во что не верят, ждут ума от шабра, а сами боятся его, коли видят, что умён. А ещё я знаю, что пришла пора, когда всякий
человек, кто жить хочет, — должен принять мою святую веру в необоримость соединённых человеческих сил. Поэтому я, не стесняясь, говорю им, что думаю.
— Я, ребята,
людей этих, китайцев, японцев, близко видел — и которые воюют, и которые
землю пашут… Ну как они
землю свою взбадривают!.. боже мой! постеля невесте, а не пашня! Это же настоящий рабочий народ — и зачем ему драться, ежели такая
земля, и, конечно, они всё издали больше, вовсе они и не хотят войны, потому сеют они этакое особое просо…
Неточные совпадения
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту
землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой
земли, которая поправосуднее
людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро.
— Погоди. И ежели все
люди"в раю"в песнях и плясках время препровождать будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению,
землю пахать станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и, собравши плоды, оными господ дворян и прочих чинов
людей довольствовать и питать?
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и кричать. Очевидно было, что у него уже начинало занимать дыхание. Наконец столбы, поддерживавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыма разом рухнуло на
землю, прикрыло
человека и закрутилось. Рдеющая точка на время опять превратилась в темную; все инстинктивно перекрестились…
Все удивительные заключения их о расстояниях, весе, движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной
земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое было таким для миллионов
людей в продолжение веков и было и будет всегда одинаково и всегда может быть поверено.
Стада улучшенных коров, таких же, как Пава, вся удобренная, вспаханная плугами
земля, девять равных полей, обсаженных лозинами, девяносто десятин глубоко запаханного навоза, рядовые сеялки, и т. п., — всё это было прекрасно, если б это делалось только им самим или им с товарищами,
людьми сочувствующими ему.