Неточные совпадения
Тонкий, как тростинка, он в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких плечах и гибкой шее большую широколобую голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос. Под левым
глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их пальцами левой руки, оттягивая веко книзу, это делало один
глаз больше
другого.
Глаза его запали глубоко под лоб и светились из тёмных ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
Пальцы дрожали, перо прыгало, и вдруг со лба упала на бумагу капля пота. Писатель горестно ахнул: чернила расплывались, от букв пошли во все стороны лапки. А перевернув страницу, он увидал, что фуксин прошёл сквозь бумагу и слова «деяния же его» окружились синим пятном цвета тех опухолей, которые появлялись после праздников под
глазами рабочих. Огорчённый, он решил не трогать эту тетрадку, спрятал её и сшил
другую.
Что люди дрались — это было в порядке жизни; он много раз видел, как в праздники рабочие, напившись вина, колотили
друг друга, пробуя силу и ловкость; видел и злые драки, когда люди, сцепившись подобно псам, катались по земле бесформенным комом, яростно скрипя зубами и вытаращив налитые кровью, дикие
глаза.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в небе неустанно и деловито двигались на юг странные фигуры облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без
глаз с открытым ртом и острыми ушами, стаю серых собак, вырванное с корнем дерево или изорванную шубу с длинными рукавами — один из них опустился к земле, а
другой, вытянувшись по ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в морозный день.
Баба с вёдрами, не сводя
глаз с прохожего, отвечает медленно, думая как бы о
другом о чём-то...
Он уже весь обрызган, грязь течёт у него по животу, который безобразно свисает до колен, человек прыгает по лужам, открыв круглый, как у сома, рот, и одной рукой машет перед лицом, защищая
глаза, а
другой подхватывает снизу живот свой, точно боясь потерять его.
Матвею нравилось сидеть в кухне за большим, чисто выскобленным столом; на одном конце стола Ключарев с татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на
другом солдат раскладывал свою книгу, новые большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных
глазах её появилась добрая забота о чём-то.
Отдохнув за время словесной брани, разгорячась обидами, они снова бросаются
друг на
друга, ухая и подвизгивая, разбивая носы и губы. Теперь дерутся на
глазах старших, и каждому мальчику хочется показать свою удаль, силу и ловкость.
— Копеечки бы сейчас же на глаза-то наложить, а то — остеклеют, не закроются,
другого звать будут…
Назойливо лезли в
глаза струны пеньки, из них торчала серебряными иглами перебитая кострика. Рабочие, привязанные к этим серым, дрожащим линиям, обманно уходившим вдаль, изредка и нехотя говорили что-то
друг другу, а хозяин думал...
Теперь голос её звучал теплее и мягче, чем тогда, на дворе. Он взглянул на неё, — и лицо у неё было
другое, нет складки между бровей, тёмные
глаза улыбаются.
Пошла я на
другой день гулять, вышла за город и с горки посмотрела на него какими-то новыми
глазами.
Часто, слушая её речь, он прикрывал
глаза, и ему грезилось, что он снова маленький, а с ним беседует отец, — только
другим голосом, — так похоже на отцовы истории изображала она эту жизнь.
А на дворе как-то вдруг явился новый человек, маленький, угловатый, ободранный, с тонкими ногами и ненужной бородкой на жёлтом лице.
Глаза у него смешно косили, забегая куда-то в переносье; чтобы скрыть это, он прищуривал их, и казалось, что в лице у него плохо спрятан маленький ножик о двух лезвиях, одно — побольше,
другое — поменьше.
Изогнулся и, намекающе прищурив пустой, светлый
глаз, сказал уже
другим голосом...
Теперь, поди-ка,
другой смотрит на тебя довлеющими
глазами, и опять улыбаешься ты ему, маня к себе и разжигая плоть неугасимым огнём.
Хотелось уйти, но не успел: Савка спросил ещё водки, быстро одну за
другой выпил две рюмки и, багровый, нехорошо сверкая просветлёнными
глазами, стал рассказывать, навалясь грудью на стол...
Лицо Марка Васильева было изменчиво, как осенний день: то сумрачно и старообразно, а то вдруг загорятся, заблестят на нём молодые, весёлые
глаза, и весь он становится
другим человеком.
Кожемякин видел, что дворник с горбуном нацеливаются
друг на
друга, как петухи перед боем: так же напряглись и, наклонив головы, вытянули шеи, так же неотрывно, не мигая, смотрят в
глаза друг другу, — это возбуждало в нём тревогу и было забавно.
Его совиные
глаза насмешливо округлились, лицо было разрезано тонкой улыбкой на две одинаково неприятные половины, весь он не соответствовал ласковому тону слов, и казалось в нём говорит кто-то
другой. Максим тоже, видимо, чувствовал это: он смотрел в лицо горбуна неприязненно, сжав губы, нахмурив брови.
Широко шагая, пошёл к землянке, прислонившейся под горой. Перед землянкой горел костёр, освещая чёрную дыру входа в неё, за высокой фигурой рыбака влачились по песку две тени, одна — сзади, чёрная и короткая, от огня,
другая — сбоку, длинная и посветлее, от луны. У костра вытянулся тонкий, хрупкий подросток, с круглыми
глазами на задумчивом монашеском лице.
— Ты что ко мне не заходишь? — настойчиво спрашивал Шкалик, не глядя в
глаза и посапывая. — Ты заходи, али я бесчестнее
других? С меня знакомства начал, а не заходишь!
На
другой день Сухобаев явился затянутый ещё более туго и парадно в чёрный сюртук, размахнул полы, крепко сел на стуле и, устремив
глаза в лицо хозяина, попросил...
В его памяти навсегда осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв
глаза, догадывалась о чём-то. Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и ладонь открыта, а
другая, сжатая в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её в печень, и, должно быть, она стояла в это время: кровь брызнула из раны, облила белую скатерть на столе сплошной тёмной полосой, дальше она лежала широкими красными кружками, а за столом, на полу, дождевыми каплями.
Иногда зоркие
глаза замечали лицо Кожемякина, и дети вполголоса, осторожно говорили
друг другу...
На
другой день она снова явилась, а за нею, точно на верёвке, опустив голову, согнувшись, шёл чахоточный певчий. Смуглая кожа его лица, перерезанная уродливым глубоким шрамом, дрожала, губы искривились, тёмные, слепо прикрытые
глаза бегали по комнате, минуя хозяина, он встал, не доходя до окна, как межевой столб в поле, и завертел фуражку в руках так быстро, что нельзя было разобрать ни цвета, ни формы её.
А на
другой день он читал ей про Евгению, видел, что это волнует её, сам чуть не плакал, глядя, как грустно и мечтательно улыбается она, как жалобно и ласково смотрят её
глаза.
Напротив, в
другом углу, громко кричало чиновничество: толстый воинский начальник Покивайко; помощник исправника Немцев; распухший, с залитыми жиром
глазами отец Любы.
Казалось, что и дома напряжённо открыли слуховые окна, ловя знакомый потерянный звук, но, не находя его, очень удивлялись, вытаращив
друг на
друга четыреугольные
глаза, а их мокрые стёкла были тусклы, как бельма.
Кожемякин, шагая тихонько, видел через плечо Вани Хряпова пёстрый венчик на лбу усопшего, жёлтые прядки волос, тёмные руки, сложенные на бугре чёрного сюртука. В гробу Хряпов стал благообразнее — красные, мокрые
глаза крепко закрылись, ехидная улыбка погасла, клыки спрятались под усами, а провалившийся рот как будто даже улыбался
другой улыбкой, добродушной и виноватой, точно говоря...