Неточные совпадения
Отец — человек высокий, тучный, с большой рыжей и круглой, как на образе Максима Грека, бородою, с красным носом. Его серые
глаза смотрели неласково и насмешливо, а толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Он двигался тяжело, дышал шумно и часто ревел на стряпуху и рабочих страшным, сиплым голосом. Матвей долго боялся
отца, но однажды как-то сразу и неожиданно полюбил его.
Матвей тесно прижался к плечу
отца, заглянув в его полинявшее лицо и отуманенные
глаза.
Лицо его покраснело, рыжие брови сурово сдвинулись и опустились на
глаза. Но это не испугало Матвея, он ещё ближе пододвинулся к
отцу, ощущая теплоту его тела.
Это вышло неожиданно и рассмешило мальчика. Смеясь, он подбежал к окну и отскочил, обомлев: лицо
отца вспухло, почернело;
глаза, мутные, как у слепого, не мигая, смотрели в одну точку; он царапал правою рукою грудь и хрипел...
Гулко щёлкнуло о скобу железо щеколды, из калитки высунулась красная голова
отца, он брезгливо оттопырил губу, посмотрел вдоль улицы прищуренными
глазами.
Отец, как бы не касаясь пола, доплыл до Палаги и ударился прочь от неё, чётко и громко выбивая дробь каблуками кимряцких сапог. Тогда и Палага, уперев руки в крутые бёдра, боком пошла за ним, поводя бровями и как будто удивляясь чему-то, а в
глазах её всё ещё блестели слёзы.
Мальчик поднял голову: перед ним, широко улыбаясь, стоял
отец; качался солдат, тёмный и плоский, точно из старой доски вырезанный; хохотал круглый, как бочка, лекарь, прищурив калмыцкие
глаза, и дрожало в смехе топорное лицо дьячка.
Белые редкие брови едва заметны на узкой полоске лба, от этого прозрачные и круглые рачьи
глаза парня, казалось, забегали вперёд вершка на два от его лица; стоя на пороге двери, он вытягивал шею и, оскалив зубы, с мёртвою, узкой улыбкой смотрел на Палагу, а Матвей, видя его таким, думал, что если
отец скажет: «Савка, ешь печку!» — парень осторожно, на цыпочках подойдёт к печке и начнёт грызть изразцы крупными жёлтыми зубами.
— Вот
отец твой тоже, бывало, возьмёт мочку в руку,
глаз прищурит, взвесит — готово! Это — человек, дела своего достойный, отец-то!
Матвей облегчённо вздохнул, и ему стало жалко
отца, стыдно перед ним. Старик оглянул сад и, почёсывая бороду, благодарно поднял
глаза к небу.
Но, несмотря на волнение, он ясно слышал, что сегодня Палага говорит так же нехотя и скучно, как, бывало, иногда говорил
отец. Сидя с нею за чаем, он заметил, что она жуёт румяные сочни без аппетита, лицо её бледно и
глаза тупы и мутны.
Имя
отца дохнуло на юношу холодом; он вспомнил насмешливые, хищные
глаза, брезгливо оттопыренную губу и красные пальцы пухлых рук. Съёжился и сунул голову под подушку.
Матвей чувствовал, что Палага стала для него ближе и дороже
отца; все его маленькие мысли кружились около этого чувства, как ночные бабочки около огня. Он добросовестно старался вспомнить добрые улыбки старика, его живые рассказы о прошлом, всё хорошее, что говорил об
отце Пушкарь, но ничто не заслоняло, не гасило любовного материнского взгляда милых
глаз Палаги.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола,
отец забросил левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры, рука тяжело повисла, пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый
глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта, старик надувал щёку и пыхтел...
Отец, лёжа на постели, мигал левым
глазом, в его расширенном зрачке неугасимо мерцала острая искра ужаса, а пальцы руки всё время хватали воздух, ловя что-то невидимое, недающееся.
Потом сын стоял рядом с Пушкарём у постели
отца; больной дёргал его за руку и, сверкая зелёным
глазом, силился сказать какие-то слова.
Вся левая половина его тела точно стремилась оторваться от правой, спокойно смотревшей мёртвым
глазом куда-то сквозь потолок. Матвею было страшно, но не жалко
отца; перед ним в воздухе плавало белое, тающее лицо женщины. Голос старика напоминал ему шипение грибов, когда их жарят на сковороде.
Ему захотелось отличить себя от горожан, возвыситься в их
глазах — он начал носить щегольские сапоги, велел перешить на себя нарядные рубахи
отца. И однажды, идя от обедни, услыхал насмешливый девичий возглас...
Всюду чувствовалась жестокость. В мутном потоке будничной жизни — только она выступала яркими пятнами, неустранимо и резко лезла в
глаза, заставляя юношу всё чаще и покорнее вспоминать брезгливые речи
отца о людях города Окурова.
Слышал от
отца Виталия, что барыню Воеводину в Воргород повезли, заболела насмерть турецкой болезнью, называется — Баязетова. От болезни этой
глаза лопаются и помирает человек, ничем она неизлечима.
Отец Виталий сказал — вот она, женская жадность, к чему ведёт».
Часто, слушая её речь, он прикрывал
глаза, и ему грезилось, что он снова маленький, а с ним беседует
отец, — только другим голосом, — так похоже на
отцовы истории изображала она эту жизнь.
Когда он впервые рассказал ей о своем грехе с Палагой и о том, как
отец убил мачеху, — он заметил, что женщина слушала его жадно, как никогда ещё,
глаза её блестели тёмным огнём и лицо поминутно изменялось. И вдруг по скорбному лицу покатились слёзы, а голова медленно опустилась, точно кто-то силою согнул шею человека против воли его.
Сын его человек робкий был, но тайно злой и жену тиранил,
отцу же поперёк дороги не становился, наедет на него старичок и давай сверлить, а Кирилло, опустя
глаза, на всё отвечает: слушаю, тятенька!
Там, в номере, к нему почти каждый день приходил
отец Захария, человек тучный, добрый и весёлый, с опухшими веками и больными
глазами в дымчатых очках, крестясь, садился за стол к самовару и говорил всегда одно и то же...
Неточные совпадения
А Клим полой суконною // Отер
глаза бесстыжие // И пробурчал: «
Отцы!
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить
отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в
глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот
отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль есть в
глазах дворянин, малый молодой…
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума.
Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к руке. Еремеевна взяла место в стороне и, сложа руки, стала как вкопанная, выпяля
глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет
глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую
отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.