Неточные совпадения
Вскоре после того, как пропала мать, отец взял
в дом ласковую слободскую старушку Макарьевну, у неё были ловкие и тёплые руки, она певучим голосом рассказывала мальчику славные жуткие сказки и особенно хорошо длинную историю о том, как живёт бог на
небесах...
Он говорил ласково, но нехотя, и слова подбирал с видимым трудом. Часто прерывая речь, смотрел
в пустое
небо, позёвывая и чмокая толстой губой.
Отсюда мальчик видел весь пустырь, заросли сорных трав, покрытые паутиною пеньки, а позади пустыря, словно застывшие вздохи земли, бесплодной и тоскующей, лежали холмы, покрытые жёлтыми лютиками и лиловыми колокольчиками на тонких стеблях; по холмам бродили красные и чёрные коровы, серые овцы;
в мутном
небе таяло тусклое солнце, обливая скудную землю влажным зноем.
Тёплое
небо было пусто, и на улице — ни души; жители, покушав пирогов, дремали
в этот час.
Мелко изорванные облака тихо плыли по
небу, между сизыми хлопьями катилась луна, золотя их мохнатые края. Тонкие ветви черёмухи и лип тихо качались, и всё вокруг — сад, дом,
небо — молча кружилось
в медленном хороводе.
Он любил этот миг, когда кажется, что
в грудь голубою волною хлынуло всё
небо и по жилам трепетно текут лучи солнца, когда тёплый синий туман застилает глаза, а тело, напоённое пряными ароматами земли, пронизано блаженным ощущением таяния — сладостным чувством кровного родства со всей землёй.
Матвей понял смысл речи, — он слыхал много историй о том, как травят людей белым порошком, —
небо побагровело
в его глазах, он схватил стоявший под рукою, у стены бани, заступ, прыгнул вперёд и с размаха ударил Савку.
Окно
в его комнате было открыто, сквозь кроны лип, подобные прозрачным облакам, тихо сияло лунное
небо, где-то далеко пели песни, бубен бил, а
в монастыре ударяли
в колокол печально ныла медь.
Юноша взглянул
в окно — мягко блеснуло чистое, лунное
небо.
В тёмном
небе спешно мелькали бледные окуровские молнии, пытаясь разорвать толстый слой плотных, как войлок, туч; торопливо сыпался на деревья, крыши и на и землю крупный, шумный летний дождь — казалось, он спешит как можно скорее окропить это безнадёжное место и унести свою живительную влагу
в иные края.
Кажется, что вся эта тихая жизнь нарисована на земле линючими, тающими красками и ещё недостаточно воодушевлена, не хочет двигаться решительно и быстро, не умеет смеяться, не знает никаких весёлых слов и не чувствует радости жить
в прозрачном воздухе осени, под ясным
небом, на земле, богато вышитой шёлковыми травами.
Ярко рдеет белесое окуровское
небо; огромные комья сизых туч разорваны огненными ручьями жёлтых и пурпуровых красок,
в густом дыме вспыхивает и гаснет кровавое пламя, струится, сверкает расплавленное золото.
Сквозь пустые окна верхнего этажа видно
небо, внутри дома хаотически торчат обугленные стропила, балки, искалеченные колоды дверей; на гниющем дереве зелёные пятна плесени,
в мусоре густо разросся бурьян, из окон сонно кивает чернобыльник, крапива и пырей. С одной стороны дома — сад,
в нём обгоревшие вётлы, с другой — двор, с проваленными крышами построек.
Наступили холода,
небо окуталось могучим слоем туч; непроницаемые, влажные, они скрыли луну, звёзды, погасили багровые закаты осеннего солнца. Ветер, летая над городом, качал деревья, выл
в трубах, грозя близкими метелями, рвал звуки и то приносил обрывок слова, то чей-то неконченный крик.
Суетилась строгая окуровская полиция, заставляя горбатого Самсона собирать осколки костей; картузник едва держался на ногах с похмелья, вставал на четвереньки, поднимая горб к
небу, складывал кости
в лукошко и после каждого куска помахивал рукой
в воздухе, точно он пальцы себе ожёг.
Кроткий весенний день таял
в бледном
небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая земля дышала сыростью, обещая густые травы и много цветов. Бил бондарь, скучно звонили к вечерней великопостной службе
в маленький, неубедительный, но крикливый колокол.
В монастырском саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а от холмов за городом поднимался лёгкий голубой парок.
Юноше стало до слёз грустно за себя и жалко всё это скучное, мягко разлитое вокруг и покорно исчезавшее
в невесёлом
небе, низко спустившемся над землёю.
Солнце точно погасло, свет его расплылся по земле серой, жидкой мутью, и трудно было понять, какой час дня проходит над пустыми улицами города, молча утопавшими
в грязи. Но порою — час и два —
в синевато-сером
небе жалобно блестело холодное бесформенное пятно, старухи называли его «солнышком покойничков».
Уже дважды падал мокрый весенний снег — «внук за дедом приходил»; дома и деревья украсились ледяными подвесками, бледное, но тёплое солнце марта радугой играло
в сосульках льда, а заспанные окна домов смотрели
в голубое
небо, как прозревшие слепцы. Галки и вороны чинили гнёзда;
в поле, над проталинами, пели жаворонки, и Маркуша с Борисом
в ясные дни ходили ловить их на зеркало.
— Вот, слушайте, как мы ловили жаворонков! — возглашал Борис. — Если на землю положить зеркало так, чтобы глупый жаворонок увидал
в нём себя, то — он увидит и думает, что зеркало — тоже
небо, и летит вниз, а думает — эх, я лечу вверх всё! Ужасно глупая птица!
Над садом неподвижно стоит луна, точно приклеилась к мутному
небу. Тени коротки и неуклюжи, пыльная листва деревьев вяло опущена, всё вокруг немотно томится
в знойной, мёртвой тишине. Только иногда издали, с болота, донесётся злой крик выпи или стон сыча, да
в бубновской усадьбе взвоет одичалый кот, точно пьяный слободской парень.
Через несколько дней из «гнилого угла» подул влажный ветер, над Ляховским болотом поднялась чёрно-синяя туча и, развёртываясь
в знойном
небе траурным пологом, поплыла на город.
По крыше тяжело стучали ещё редкие тёплые капли; падая на двор, они отскакивали от горячей земли, а пыль бросалась за ними, глотая их. Туча покрыла двор, стало темно, потом сверкнула молния — вздрогнуло всё, обломанный дом Бубновых подпрыгнул и с оглушающим треском ударился о землю, завизжали дети, бросившись
в амбар, и сразу — точно река пролилась с
неба — со свистом хлынул густой ливень.
Крепко стиснув зубы, Матвей оглядывался назад —
в чистом и прозрачном
небе низко над городом стояло солнце, отражаясь
в стёклах окон десятками огней, и каждый из них дышал жаром вслед Матвею.
Колеи дорог, полные воды, светясь, лежали, как шёлковые ленты, и указывали путь
в Окуров, — он скользил глазами по ним и ждал: вот из-за холмов на красном
небе явится чёрный всадник, — Шакир или Алексей, — хлопая локтями по бокам, поскачет между этих лент и ещё издали крикнет...
В тёмном
небе ярко цвели звёзды — вспоминалось, что отец однажды назвал их русскими, а Евгенья Петровна знала имя каждой крупной звезды. И цветы она звала именами незнакомыми.
Потом он долго, до света, сидел, держа
в руках лист бумаги, усеянный мелкими точками букв, они сливались
в чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда
небо стало каким-то светло-зелёным,
в саду проснулись птицы, а от забора и деревьев поползли тени, точно утро, спугнув, прогоняло остатки не успевшей спрятаться ночи, — он медленно, строку за строкой стал разбирать многословное письмо.
Заметя, что хозяйка внимательно прислушивается к его словам, он почувствовал себя так же просто и свободно, как
в добрые часу наедине с Евгенией, когда забывал, что она женщина. Сидели
в тени двух огромных лип, их густые ветви покрывали зелёным навесом почти весь небольшой сад, и закопчённое дымом
небо было не видно сквозь полог листвы.
Вдали распростёрся город, устремляя
в светлую пустыню
неба кресты церквей, чуть слышно бьют колокола, глухо ботают бондари — у них много работы: пришла пора капусту квасить и грибы солить.
В чёрном
небе дрожали золотые цепи звёзд, было так тихо, точно земля остановилась
в беге и висит неподвижно, как маятник изломанных часов.
Особенно много говорил он про Аввакума, ласково говорил, а не понравился мне протопопище: великий изувер пред людьми, а перед богом — себялюбец, самохвал и велия зла зачинщик. «Бог, — говорит, — вместил
в меня
небо и землю и всю тварь» — вишь ты, какой честолюб!
Марк Васильич второй день чего-то грустен, ходит по горнице, курит непрерывно и свистит. Глаза ввалились, блестят неестественно, и слышать он хуже стал, всё переспрашивает, объясняя, что
в ушах у него звон.
В доме скушно, как осенью, а
небо синё и солнце нежное, хоть и холодно ещё. Запаздывает весна».
— А меня — весной. Как
небо раскроется, так и потянет куда-то, оторвал бы себя с места да и — марш. Мимо городов, деревень, так — всё дальше,
в глубь земли, до конца!
Через несколько дней после похорон Васи дядя Марк и Кожемякин сидели на скамье за воротами, поглядывая
в чистое глубокое
небо, где раскалённо блестел густо позолоченный крест соборной колокольни.
Сад кутался пеленою душного сумрака; тяжёлая, оклеенная пылью листва не шелестела,
в сухой траве, истощённой жаждою, что-то настойчиво шуршало, а
в тёмном
небе, устало и не сверкая, появились жёлтенькие крапинки звёзд. Кто-то негромко стучал
в монастырские ворота,
в устоявшейся тишине неприютно плавал всхлипывающий тонкий голос...
Кожемякин сел, оглядываясь:
в окно неподвижно смотрели чёрные на сером
небе, точно выкованные из тьмы деревья.
В синем
небе висел измятый медный круг луны, на том берегу от самой воды начинался лес, зубцы елей напоминали лезвие огромной пилы; над землянкой круто поднимался
в гору густой кустарник, гора казалась мохнатой, страшной, сползающей вниз.
Когда он, рано утром, подъезжал к своему городу, встречу ему над обнажёнными полями летели журавли, а высоко над ними,
в пустом
небе, чуть видной точкой плавал коршун.
В бескрасочной мутной дали полинявших полей, на краю
неба стояла горой синеватая туча, от неё лениво отрывались тяжёлые клочья и ползли к городу низко над холмами.
Сгущался вокруг сумрак позднего вечера, перерождаясь
в темноту ночи, еле слышно шелестел лист на деревьях, плыли
в тёмном
небе звёзды, обозначился мутный Млечный Путь, а
в монастырском дворе кто-то рубил топором и крякал, напоминая об отце Посулова. Падала роса, становилось сыро, ночной осенний холодок просачивался
в сердце. Хотелось думать о чём-нибудь постороннем, спокойно, правильно и бесстрашно.
И, бесплодно побродив по дому, устало садился на любимое своё место, у окна
в сад, смотрел на шероховатую стену густой зелени,
в белёсое
небо над ней, бездумно,
в ожидании чего-то особенного, что, может быть, явится и встряхнёт его, прогонит эту усталость.
«Кожемякин сидел
в этой углублённой тишине, бессильный, отяжелевший, пытаясь вспомнить что-нибудь утешительное, но память упорно останавливалась на одном: идёт он полем ночью среди шершавых бесплодных холмов, темно и мертвенно пустынно кругом,
в мутном
небе трепещут звёзды, туманно светится изогнутая полоса Млечного Пути, далеко впереди приник к земле город, точно распятый по ней, и отовсюду кто-то невидимый, как бы распростёртый по всей земле, шепчет, просит...
Старик согнулся и, покачиваясь, молча стал гладить колени. Синеватый сумрак кутал сад, отемняя зелень, жёлтая луна висела
в пустом
небе, жужжали комары, и, отмахиваясь от них, Люба говорила...
Это случилось на рассвете одного из первых майских дней: он поднялся с постели, подошёл к окну, раскрыл его и, осторожно вдыхая пьяный запах сирени и акации, стал смотреть
в розоватое
небо.