Неточные совпадения
Более удачно гасились эти призрачные огни словами большеголового составителя популярно-научных книжек; однажды во флигеле у Катина он пламенно доказывал, что мысль и воля
человека — явления электрохимические и что концентрация воль вокруг идеи может создавать чудеса, именно такой концентрацией
следует объяснить наиболее динамические эпохи...
— Ты в начале беседы очень верно заметил, что
люди выдумывают себя. Возможно, что это так и
следует, потому что этим подслащивается горькая мысль о бесцельности жизни…
— Уехала в монастырь с Алиной Телепневой, к тетке ее, игуменье. Ты знаешь: она поняла, что у нее нет таланта для сцены. Это — хорошо. Но ей
следует понять, что у нее вообще никаких талантов нет. Тогда она перестанет смотреть на себя как на что-то исключительное и, может быть, выучится… уважать
людей.
Клим вспомнил книги Роденбаха, Нехаеву; ей
следовало бы жить вот здесь, в этой тишине, среди медлительных
людей.
Количество таких наблюдений быстро возрастало, у Самгина не было сомнений в их правильности, он чувствовал, что они очень, все более твердо ставят его среди
людей. Но — плохо было то, что почти каждый
человек говорил нечто такое, что
следовало бы сказать самому Самгину, каждый обворовывал его. Вот Диомидов сказал...
«Кутузов», — узнал Клим, тотчас вспомнил Петербург, пасхальную ночь, свою пьяную выходку и решил, что ему не
следует встречаться с этим
человеком. Но что-то более острое, чем любопытство, и даже несколько задорное будило в нем желание посмотреть на Кутузова, послушать его, может быть, поспорить с ним.
Покуривая, улыбаясь серыми глазами, Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и знанием, с каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города. Клим, слушая, путался в неясных, но не враждебных мыслях об этом
человеке, а о себе самом думал с досадой, находя, что он себя вел не так, как
следовало бы, все время точно качался на качели.
По Козлову, да и по внушению разума,
следовало бы думать об этих
людях благожелательно, но Самгин невольно думал...
«Этот вышел из игры. И, вероятно, надолго. А — Маракуевы, Поярковы — что они могут сделать против таких вот? — думал он, наблюдая
людей в ресторане. — Мне
следует развлечься», — решил он и через несколько минут вышел на притихшую улицу.
«Эти
люди чувствуют меня своим, — явный признак их тупости… Если б я хотел, — я, пожалуй, мог бы играть в их среде значительную роль. Донесет ли на них Диомидов? Он должен бы сделать это. Мне, конечно, не
следует ходить к Варваре».
Говорил он мрачно, решительно, очень ударяя на о и переводя угрюмые глаза с дяди Миши на Сомову, с нее на Клима. Клим подумал, что возражать этому
человеку не
следует, он, пожалуй, начнет ругаться, но все-таки попробовал осторожно спросить его по поводу цинизма; Гусаров грубовато буркнул...
Часа через полтора Самгин шагал по улице,
следуя за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти по пустым улицам за
человеком, который, сунув руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли ногами, точно он себя нес на руках, охватив ими бедра свои.
— Не выношу ригористов, чиновников и вообще кубически обтесанных
людей. Он вчера убеждал меня, что Якубовичу-Мельшину, революционеру и каторжанину, не
следовало переводить Бодлера, а он должен был переводить ямбы Поля Луи Курье. Ужас!
А толпа уже так разрослась, распухла, что не могла втиснуться на Полицейский мост и приостановилась, как бы раздумывая:
следует ли идти дальше? Многие побежали берегом Мойки в направлении Певческого моста,
люди во главе толпы рвались вперед, но за своей спиной, в задних рядах, Самгин чувствовал нерешительность, отсутствие одушевленности.
Самгин понимал, что говорит излишне много и что этого не
следует делать пред
человеком, который, глядя на него искоса, прислушивается как бы не к словам, а к мыслям. Мысли у Самгина были обиженные, суетливы и бессвязны, ненадежные мысли. Но слов он не мог остановить, точно в нем, против его воли, говорил другой
человек. И возникало опасение, что этот другой может рассказать правду о записке, о Митрофанове.
— Как потрясен, — сказал
человек с французской бородкой и, должно быть, поняв, что говорить не
следовало, повернулся к окну, уперся лбом в стекло, разглядывая тьму, густо закрывшую окна.
Новости
следовали одна за другой с небольшими перерывами, и казалось, что с каждым днем тюрьма становится все более шумной; заключенные перекликались между собой ликующими голосами, на прогулках Корнев кричал свои новости в окна, и надзиратели не мешали ему, только один раз начальник тюрьмы лишил Корнева прогулок на три дня. Этот беспокойный
человек, наконец, встряхнул Самгина, простучав...
И, как всякий
человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность.
Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно
следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа,
человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
— Гроб поставили в сарай… Завтра его отнесут куда
следует. Нашлись
люди. Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит в себя. У нее — никогда никаких истерик! Макаров… — Он подскочил на кушетке, сел, изумленно поднял брови. — Дерется как! Замечательно дерется, черт возьми! Ну, и этот… Нет, — каков Игнат, а? — вскричал он, подбегая к столу. — Ты заметил, понял?
—
Люди начинают разбираться в событиях, — организовался «Союз 17 октября», — сообщал он, но не очень решительно, точно сомневался: те ли слова говорит и таким ли тоном
следует говорить их? — Тут, знаете, выдвигается Стратонов, оч-чень сильная личность, очень!
— А — баб — не приходилось? — спросил
человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: — Баб
следует особенно стращать, баба на чужое жаднее мужика…
«
Человеку с таким лицом
следовало бы молчать», — решил Самгин. Но
человек этот не умел или не хотел молчать. Он непрощенно и вызывающе откликался на все речи в шумном вагоне. Его бесцветный, суховатый голос, ехидно сладенький голосок в соседнем отделении и бас побеждали все другие голоса. Кто-то в коридоре сказал...
— Ты бы мизантропию-то свою разбавил чем-нибудь, Тимон Афинский! Смотри, — жандармы отлично помнят прошлое, а — как они успокоят, ежели не искоренят?
Следовало бы тебе чаще выходить на
люди.
Затем он подумал, что вокруг уже слишком тихо для
человека.
Следовало бы, чтоб стучал маятник часов, действовал червяк-древоточец, чувствовалась бы «жизни мышья беготня». Напрягая слух, он уловил шорох листвы деревьев в парке и вспомнил, что кто-то из литераторов приписал этот шорох движению земли в пространстве.
«Оффенбах был действительно остроумен, превратив предисловие к «Илиаде» в комедию.
Следовало бы обработать в серию легких комедий все наиболее крупные события истории культуры, чтоб
люди перестали относиться к своему прошлому подобострастно — как к его превосходительству…»
Говорил Самойлов не спеша, усталым глуховатым голосом и легко, как
человек, привыкший говорить много. Глаза у него были темные, печальные, а под ними — синеватые мешки. Самгин, слушая его, барабанил пальцами по столу, как бы желая намекнуть этим шумом, что говорить
следует скорее. Барабанил и думал...
— Я деловой
человек, а это все едино как военный. Безгрешных дел на свете — нет. Прудоны и Марксы доказали это гораздо обстоятельней, чем всякие отцы церкви, гуманисты и прочие… безграмотные души. Ленин совершенно правильно утверждает, что сословие наше
следует поголовно уничтожить. Я сказал —
следует, однако ж не верю, что это возможно. Вероятно, и Ленин не верит, а только стращает. Вы как думаете о Ленине-то?
«Вот», — вдруг решил Самгин,
следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый
человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на голове.
Из прихожей появился Ногайцев, вытирая бороду платком, ласковые глаза его лучисто сияли, за ним важно
следовал длинноволосый
человек, туго застегнутый в черный сюртук, плоскогрудый и неестественно прямой. Ногайцев тотчас же вытащил из кармана бумажник, взмахнул им и объявил...
— Вам,
человеку опасно, неизлечимо больному,
следовало бы…
— Что ты, брат, дребедень бормочешь? — удивленно спросил Дронов. — Точно я — гимназист или — того хуже —
человек, с которым
следует конспирировать. Не хочешь говорить, так и скажи — не хочу.
«Практическую, хозяйственную часть газеты можно поручить Дронову. Да, Дронов — циник, он хамоват, груб, но его энергия — ценнейшее качество. В нем есть нечто симпатичное, какая-то черта, сродная мне. Она еще примитивна, ее
следует развить. Я буду руководителем его, я сделаю его
человеком, который будет дополнять меня. Нужно несколько изменить мое отношение к нему».
Самгин подумал: не
следовало бы
человеку с бородой говорить в таком тоне.
Около полудня в конце улицы раздался тревожный свисток, и, как бы повинуясь ему, быстро проскользнул сияющий автомобиль, в нем сидел толстый
человек с цилиндром на голове, против него — двое вызолоченных военных, третий — рядом с шофером. Часть охранников изобразила прохожих, часть — зевак, которые интересовались публикой в окнах домов, а Клим Иванович Самгин, глядя из-за косяка окна, подумал, что толстому господину Пуанкаре
следовало бы приехать на год раньше — на юбилей Романовых.
«Мне
следует освободить память мою от засоренности книжной… пылью. Эта пыль радужно играет только в лучах моего ума. Не вся, конечно. В ней есть крупицы истинно прекрасного. Музыка слова — ценнее музыки звука, действующей на мое чувство механически, разнообразием комбинаций семи нот. Слово прежде всего — оружие самозащиты
человека, его кольчуга, броня, его меч, шпага. Лишние фразы отягощают движение ума, его игру. Чужое слово гасит мою мысль, искажает мое чувство».
Клим Иванович Самгин был одет тепло, удобно и настроен мужественно, как и
следовало человеку, призванному участвовать в историческом деле. Осыпанный снегом необыкновенный извозчик в синей шинели с капюшоном, в кожаной финской шапке, краснолицый, усатый, очень похожий на портрет какого-то исторического генерала, равнодушно, с акцентом латыша заявил Самгину, что в гостиницах нет свободных комнат.
Давно уже заметив, что солидные
люди посматривают на Тагильского хмуро, Клим Иванович Самгин сообразил, что ему тоже
следует отойти прочь от этого
человека. Он шагнул вперед, но Тагильский подхватил его под руку...
Но все-таки он представил несколько соображений, из которых
следовало, что вагоны загнали куда-нибудь в Литву. Самгину показалось, что у этого
человека есть причины желать, чтоб он, Самгин, исчез. Но следователь подкрепил доводы в пользу поездки предложением дать письмо к брату его жены, ротмистру полевых жандармов.
Фразы представителя «аристократической расы» не интересовали его. Крэйтон — чужой
человек, случайный гость, если он примкнет к числу хозяев России, тогда его речи получат вес и значение, а сейчас нужно пересмотреть отношение к Елене: быть может, не
следует прерывать связь с нею? Эта связь имеет неоспоримые удобства, она все более расширяет круг
людей, которые со временем могут оказаться полезными. Она, оказывается, способна нападать и защищать.
— Да, — забывая о
человеке Достоевского, о наиболее свободном
человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но
следует идти дальше Достоевского — к последней свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и нет бога?