Неточные совпадения
А на другой день вечером они устроили пышный праздник примирения — чай с пирожными, с конфектами, музыкой и танцами. Перед началом торжества они заставили Клима и Бориса поцеловаться, но Борис, целуя, крепко сжал зубы и закрыл глаза,
а Клим почувствовал желание укусить его. Потом Климу предложили прочитать
стихи Некрасова «Рубка леса»,
а хорошенькая подруга Лидии Алина Телепнева сама вызвалась читать, отошла к роялю и, восторженно закатив глаза, стала рассказывать вполголоса...
— Н-ну… Ему нужно хорошо одеваться, носить особенную шляпу. С тросточкой ходить.
А то — как же девицы? Главное, брат, девицы.
А они любят, чтобы с тросточкой, с саблей, со
стихами.
Не без труда и не скоро он распутал тугой клубок этих чувств: тоскливое ощущение утраты чего-то очень важного, острое недовольство собою, желание отомстить Лидии за обиду, половое любопытство к ней и рядом со всем этим напряженное желание убедить девушку в его значительности,
а за всем этим явилась уверенность, что в конце концов он любит Лидию настоящей любовью, именно той, о которой пишут
стихами и прозой и в которой нет ничего мальчишеского, смешного, выдуманного.
— Подруги упрекают меня, дескать — польстилась девушка на деньги, — говорила Телепнева, добывая щипчиками конфекты из коробки. — Особенно язвит Лидия, по ее законам необходимо жить с милым и чтобы — в шалаше. Но — я бытовая и водевильная, для меня необходим приличный домик и свои лошади. Мне заявлено: «У вас, Телепнева, совершенно отсутствует понимание драматизма». Это сказал не кто-нибудь,
а — сам, он, который сочиняет драмы.
А с милым без драмы — не прожить, как это доказано в
стихах и прозе…
Но теперь и лукавство не звучало в сладострастных
стихах,
а только удивление.
— Вчера, на ярмарке, Лютов читал мужикам
стихи Некрасова, он удивительно читает, не так красиво, как Алина, но — замечательно! Слушали его очень серьезно, но потом лысенький старичок спросил: «
А плясать — умеешь? Я, говорит, думал, что вы комедианты из театров». Макаров сказал: «Нет, мы просто — люди». — «Как же это так — просто? Просто людей — не бывает».
На темном фоне стен четко выступали фарфоровые фигурки. Самгин подумал, что Елизавета Спивак чужая здесь, что эта комната для мечтательной блондинки, очень лирической, влюбленной в мужа и
стихи.
А эта встала и, поставив пред мужем ноты, спела незнакомую Климу бравурную песенку на французском языке, закончив ее ликующим криком...
— Комическое — тоже имеется; это ведь сочинение длинное, восемьдесят шесть
стихов. Без комического у нас нельзя — неправда будет. Я вот похоронил, наверное, не одну тысячу людей,
а ни одних похорон без комического случая — не помню. Вернее будет сказать, что лишь такие и памятны мне. Мы ведь и на самой горькой дороге о смешное спотыкаемся, такой народ!
— Странные характеры наблюдаю я у современной молодежи, — продолжала она, посыпая клубнику сахаром. — Мы жили проще, веселее. Те из нас, кто шел в революцию, шли со
стихами,
а не с цифрами…
—
Стихи — скверные,
а в Европе везде секут детей, — решительно заявила Казакова.
Ему иногда казалось, что оригинальность — тоже глупость, только одетая в слова, расставленные необычно. Но на этот раз он чувствовал себя сбитым с толку: строчки Инокова звучали неглупо,
а признать их оригинальными — не хотелось. Вставляя карандашом в кружки о и
а глаза, носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо бы высмеять Инокова, написав пародию: «Веснушки и
стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда — понятно, почему он оскорбил регента.
Один из его фельетонов был сплошь написан излюбленными редактором фразами, поговорками, цитатами: «Уж сколько раз твердили миру», — начинался фельетон
стихом басни Крылова, и, перечислив избитыми словами все то, о чем твердили миру, Робинзон меланхолически заканчивал перечень: «
А Васька слушает да ест».
«Да, здесь умеют жить», — заключил он, побывав в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира,
а страну свою знали, точно книгу
стихов любимого поэта.
— «Лес рубят, молодой, зеленый, стройный лес», — процитировал мрачным голосом кто-то за спиною Самгина, — он не выносил эти
стихи Галиной, находя их фальшивыми и пошленькими. Он видел, что возбуждение студентов все растет,
а насмешливое отношение зрителей к полиции становится сердитым.
Она закрыла глаза, как бы вспоминая давно прошедшее,
а Самгин подумал: зачем нужно было ей толкаться среди рабочих, ей, щеголихе, влюбленной в книги Пьера Луиса, поклоннице эротической литературы, восхищавшейся холодной чувственностью
стихов Брюсова.
Она убежала, отвратительно громко хлопнув дверью спальни,
а Самгин быстро прошел в кабинет, достал из книжного шкафа папку, в которой хранилась коллекция запрещенных открыток,
стихов, корректур статей, не пропущенных цензурой. Лично ему все эти бумажки давно уже казались пошленькими и в большинстве бездарными, но они были монетой, на которую он покупал внимание людей, и были ценны тем еще, что дешевизной своей укрепляли его пренебрежение к людям.
— Словами и я утешался,
стихи сочинял даже. Не утешают слова. До времени — утешают,
а настал час, и — стыдно…
«Мысли, как черные мухи», — вспомнил Самгин строчку
стихов и подумал, что люди типа Кутузова и вообще — революционеры понятнее так называемых простых людей; от Поярковых, Усовых и прочих знаешь, чего можно ждать,
а вот этот, в чесунче, может быть, член «Союза русского народа»,
а может быть, тоже революционер.
— Нет, не слово,
а — деяние! — и начал громко читать немецкие
стихи.
— Странно все. Появились какие-то люди… оригинального умонастроения. Недавно показали мне поэта — здоровеннейший парень! Ест так много, как будто извечно голоден и не верит, что способен насытиться. Читал
стихи про Иуду, прославил предателя героем.
А кажется, не без таланта. Другое стихотворение — интересно.
— Поэтов кормит,
а стихов — не любит, — болтал Лютов, поддразнивая Алину. — Особенно не любит мои стишки…
— «Как точка над i», — вспомнил Самгин
стих Мюссе, — и тотчас совершенно отчетливо представил, как этот блестящий шарик кружится, обегая землю,
а земля вертится, по спирали, вокруг солнца, стремительно — и тоже по спирали — падающего в безмерное пространство;
а на земле, на ничтожнейшей точке ее, в маленьком городе, где воют собаки, на пустынной улице, в деревянной клетке, стоит и смотрит в мертвое лицо луны некто Клим Самгин.
Но он не знал, спрашивает или утверждает. Было очень холодно,
а возвращаться в дымный вагон, где все спорят, — не хотелось. На станции он попросил кондуктора устроить его в первом классе. Там он прилег на диван и, чтоб не думать, стал подбирать
стихи в ритм ударам колес на стыках рельс; это удалось ему не сразу, но все-таки он довольно быстро нашел...
— Опять забыл, — сказал он, схватясь за спинку стула Самгина; Турчанинов повторил, что
стихи забавны, и крепко потер лоб, оглядываясь вокруг,
а Безбедов, тряхнув стул, спросил...
Самгин уже не слушал ее, думая, что во Франции такой тип, вероятно, не писал бы
стихов, которых никто не знает,
а сидел в парламенте…
— Да. Но это —
стихи,
а смыслом
стиха командуют ритм и рифма. Мне пора домой…