Самое-самое. Читаемое и ругаемое

Алексей Аимин

История, филология, политика и многое другое в одном флаконе.Подборка эссе-исследований «Вдохновение», «Прозвища», «Эпитафии», «Слово на букву Ж» и др. Очерки «Собаки-политики» и «Кошки» горячо обсуждаются читателями.Многие из затронутых тем именитые члены союзов и академий старательно обходят – несолидно. Например, откуда взялось известное всем слово на букву «Ж»? Автор убедительно доказывает, что претензии на него англичан, французов и поляков несостоятельны и слово это чисто русское.

ВДОХНОВЕНИЕ или откровения бывшего поэта

Человек начинал говорить!..

И, не в силах бороться с искусом,

Обнаружил великую прыть

Во владении этим искусством.

Он придумывал тысячу тем,

Упиваясь минутным реваншем.

Говори-и-ть! — А о чЕм и зачем —

Человеку казалось не важным.

Леонид Филатов

Писать человек стал значительно позже, чем говорить. При определённых сложностях — отсутствии бумаги и чернил — поначалу это были короткие записи: заклинания, долговые расписки, и только потом к письму приобщились философы и поэты. Уже в древности было замечено: тех, кто умел хорошо говорить, быстро забывали; чаще помнили о тех, кто даже плохо писал. Тогда-то и появилась эта мания: заявить о себе, оставить след на камнях истории, а проще — застолбиться.

С привычками предков мы сталкиваемся и сейчас, созерцая автографы на стенах домов, подъездов и заборах.

ВАСЯ+ТАСЯ =ЛЮБОВЬ

Но эти каракули обычно долго не живут — до очередного ремонта или, в крайнем случае, до сноса дома. Для того же чтобы действительно за-помниться на века, надо создать что-то более значимое и весомое, например, шедевр. На тему, как создавать гениальные творения, я и предлагаю поговорить.

В ожидании прихода

От замысла до шедевра, будь то поэт, писатель, художник или музыкант, надо преодолеть три ступени — талант, мастерство и вдохновение.

Если эту формулу разобрать, то первое нам дается родителями, второе зарабатывается упорным трудом, ну а третье — это уж как получится.

Тема вдохновения наиболее актуальна в писательской среде, особенно у поэтов. Они часто пускаются в пространственные рассуждения по этому поводу, посвящают Музам стихи.

Музы поначалу жили в Греции

В период творческого застоя или загула, поэты сваливают все на отсутствие Вдохновения.

На мои конкретные вопросы о контактах с этой субстанцией столь же конкретных ответов я не получил. По-видимому, тема эта насколько актуальна, настолько и интимна. Но раз уж она озвучена, то придется в большей мере опираться на свой опыт:

Вдохновение изредка приходит,

Ждешь, не ждешь, — приходит невзначай.

Интересно, где оно там бродит,

Сколько раз уж приглашал его на чай.

Чай хороший, я на нем не экономлю,

Сам, к примеру, с удовольствием я пью,

Но чтоб заходило, не припомню,

В тот момент, когда я заварю.

Вот когда допью, тогда приходит,

— Посиди, — ему я говорю.

А оно посмотрит и уходит,

Не дождавшись, когда снова заварю.

Но такие достаточно корректные отношения наступают либо в середине, либо в конце творческого пути, когда ты уже полностью согласен с Гёте:

«Вдохновение — это не селедка, которую можно засолить на долгие годы».

Вначале же молодые творцы предпочитают видеть Вдохновение в образе прекрасной и зажигающей музы Эрато. Вот как это лаконично выразил некто Чернов В. А.

Слишком соблазнительная муза — это короткое замыкание…

Попытка найти автора этих строк чтобы поподробнее узнать о той короткой встрече не увенчалась успехом. Всяческие гнетущие подозрения от себя отгоняю.

Вопрос выбора желательных гостей у поэтов в течение творческого пути уже сложился — сначала Муза, потом Вдохновение и, наконец, Пегас. И если у первых двух еще существует какая-то взаимосвязь, которую прагматично определяет Игорь Субботин:

Муза — это форточка в окне вдохновения.

то с Пегасом разговор отдельный и он еще впереди.

Если честно, у меня с Эрато отношения не сложились и закончились ещё в студенческие годы. Из доброй сотни сочинённых любовных опусов всего один или два, за которые не стыдно. Да еще студенческая прибаутка:

Иду, а впереди такая прелесть!

Аж сводит челюсть!

Аж сводит челюсть!

Случайно вернувшись к творчеству лет через пятнадцать в качестве поэта-юмориста, я пересмотрел свое отношение к этой даме:

Меня раз муха укусила,

Ну а затем еще комар.

Потом вдруг муза посетила,

Но от нее какой навар?

От мухи запах неприятный,

От комара на коже след,

Короче, есть навар бесплатный,

От музы ничего же нет.

Ее не тронуть, не пощупать,

Обнять нельзя и ощутить,

Бывает, ляпнешь ей вдруг глупость —

Она перестаёт любить.

Еще и фыркнет, отвернется,

И может даже убежать.

Догнать? Вернуть? — Да перебьется.

Ведь завтра прилетит опять.

Набить руку

«Набивая руку», я вступил на стезю, знакомую многим начинающим и самоуверенным поэтам: что вижу — то пою.

При такой постановке присутствие Музы не обязательно. К тому же Муза все же дама, и не во все уголки и закутки ее можно брать с собой:

Там в тишине, за дверью туалета,

Где ведра, швабры, трубы, вентиля,

И где журчит прохладная струя,

Конечно же, не место для поэта.

Но в глубине, под крышкой унитаза,

Куда бежит хрустальный водопад,

Две звездочки далекие блестят…

Ах да, конечно, — это же мои два глаза!

Ближе к сорока люди обычно становятся прагматиками, а иногда и скептиками, утверждая, что у Вдохновения нет расписания, а Музы слишком капризны.

Но как говорил Петр Ильич Чайковский:

Вдохновение — это такая гостья, которая не любит посещать ленивых.

Вот я и считал, что отсутствие Вдохновения, на которое жаловались мои собратья по перу, это лишь прикрытие неумелости и своей неподготовленности. Ведь если ты знаешь, что хочешь сказать, умеешь расставлять правильно слова и отдельные знаки препинания, то нет ничего проще создать произведение которое может порадовать и создателя и читателя. Они же все в гении шли записываться и цитировалм А. С. Пушкина:

…Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет

И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет:

Хорошие стихи не так легко писать…

Тут можно и поспорить Например, исследователи творчества Омара Хайяма утверждают, что этот выдающийся математик и астроном древности писал свои рубаи, складывая их, как кирпичики, из нужных и подходящих слов.

Я тоже провел поэтический эксперимент и попробовал написать свежо и интересно о самом заурядном действе. Принимаю душ, а кто-то нашептывает строчки, оглянулся — никого, хотя ощущение присутствия было. В конце концов вот что из этого получилось:

Как мягко бьет струя из душа,

Чуть разгоняя кровь мою,

И греет тело, греет душу,

Я на макушку воду лью!

Шампуня мне на все хватило,

Мочалка тихо шелестит,

Ах, мило, до чего же мило

Под нею кожица скрипит!

На пену я смотрю глазами —

И вправду, чем еще смотреть?

И шевелю в воде ногами,

Приятно — просто обалдеть!

Потом мохнатым полотенцем

Я, начиная с головы,

Тру шею, грудь в районе сердца,

Потом аппендицита швы.

Вопрос возник под вашей бровью,

Читая эту всю фигню? —

Что чистота — залог здоровья!

Я только к этому клоню.

Быт не зовет к заоблачным высотам

Но оказалось, что, нарабатывая поэтические навыки, я подготавливал почву для своих последующих встреч с Музами. Сначала они были случайными и порой неожиданными:

Бармен не тот смешал коктейль…

Всё в голове перемешалось:

Упругость губ, духи «Шанель»,

И снизу поджимает малость,

И хевви-метл, и два по сто,

На фильтре яркая помада.

Вопрос глупейший: — А ты кто?

Она мне: — Я твоя баллада,

Твоя поэма, твой сонет,

Я муза легкого веселья.

— Ты насовсем?

— Конечно, нет, я ухожу,

Подруге передай привет.

— А как зовут? — Она в ответ:

— Да тоже Муза,

Только тяжкого похмелья…

Постепенно отношение к стихам стало меняться.

Поблагодарив судьбу и родителей за дарованную жизнь обычным разговорным языком я получил массированную критику маститых пиитов — это не стихи а бла-бла-бла. Ну согласитесь, ведь это же никакая не поэзия:

Что было б, если я вдруг не родился?

Навряд-ли сильно изменился мир.

Сосед бы гриппом от меня не заразился,

Приятель мой пореже может пил.

Никто бы тестю не помог с дровами,

Другой бы муж был у моей жены,

Стране проблем поменьше с сапогами,

штанами, макаронами…

И сорняком наверняка заколосился

Не перекопанный в деревне огород,

И может до помоек опустился

Подобранный однажды мною кот.

И лещ был жив, что выловил весною,

И до сих пор еще вилял хвостом,

Я б не участвовал, конечно, ни в «застое»,

Ни в «перестройке», что пришла потом.

Конечно, мир немного б изменился,

Но как? — Мне никогда уж не узнать.

Ведь я однажды взял, да и родился,

Спасибочки отец, спасибо мать.

— Изучай теорию стихосложения, деревня, и пиши о высоком.

С концепцией создания стихов по подобию собирания детского конструктора я не соглашался. Но в малых формах в принципе это возможно, например, поймать отдельного журавля, механически балагуря-каламбуря:

Нет, не забыть мне изумительные строчки,

На лямках у твоей ночной сорочки!

Но даже такие удачи, поначалу радовавшие меня, уже не грели. Противовесом конструкторскому принципу стихосложения стало знакомство с японскими хойку и танку, наполненными вдохновенным созерцанием. Надо научится по особому видеть и осмыслить увиденное. Лучше всего уединившись. Короче — полный духовный интим.

Вот как, например, Мацуа Басё:

«Бабочки полет

Будит тихую поляну

В солнечном свету»;

Мысли-бабочки летают…

или Кобаяки Исса:

«Снова весна.

Приходит новая глупость

Старой на смену.»

Попробовал сам, не сразу, но получилось:

Твои глаза —

Голубое небо —

Ни единой тучки.

Так продолжая набивать руку — некоторые называют это более значительно — шлифовать мастерство, вдруг стал замечать, что в моих юмористических стихах стала появляться некая лиричность:

А весна была и теплая и ранняя,

И черемуха цвела, за ней сирень.

Подарила мне она одни страдания

И мозги под кепкой набекрень.

Это переплетение для меня стало неожиданностью. Но потом таких «коктейлей» становилось все больше. Иногда вплеталось осмысление:

Когда б была молитва от морщин

Седых волос и старческих маразмов,

Тогда б молились все мы как один,

К тому ж усердно и с большим энтузиазмом.

Но порядок был как и у всех — сперва написать, а потом уже осознать написанное и определиться.

Осознание

К вопросу контактов с нереальным миром я стал относится серьезнее, даже Александра Сергеевича томик открыл. Нашел где он предупреждает свою подружку о возможных случайных связях:

Веленью Божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

Так постепенно переосмысливая феномен Вдохновения я сделал из наблюдения осмысление:

Вдохновение — Божье дуновение. Словно ветер — не видишь, а чувствуешь.

Все более и более убеждался, что без души, с которой Вдохновение водит дружбу, творчество становится обыкновенным ремеслом. В конце концов в своих воззрениях на него я определился: то, что идет от сердца, — это стихи, то, что идет от разума, — проза, пусть даже рифмованная.

Поэтому свои первые сборники в подзаголовках я так и представлял: «несерьезные стихи и мысли» и «рифмованная и не рифмованная проза».

Просмотрев словари, я нашел там только общее скучное определение: Вдохновение — творческий подъем, прилив творческих сил. Покопавшись среди мудрых мыслей, нашел высказывание Шиллера:

«Одного вдохновения для поэта недостаточно — требуется вдохновение развитого ума».

И вот, наконец, Вдохновение стало посещать меня по более серьезным вопросам, в которые невольно вплетались ироничные нотки:

Люблю — и все! О чем тут говорить,

Я сам к себе испытываю зависть,

А как приятно всё-таки любить,

Теряя вес, и голову, и память.

Весь истощал, и потому вот кость

То там то сям чего-то выпирает,

Цепляя все, аж разбирает злость,

Но голова все тут же забывает,

Ведь в ней одно: люблю!

Люблю!

Люблю!

Люблю!

Хотя возможно, и напрасно.

Любовь меня убьет!

Иль я ее убью!

Одно из двух.

Но как это прекрасно!

Любовь меня убьет — а может быть и нет…

На трезвую голову, оценив свои возможности, столкнулся с огромными пробелами в своих подкорках, которые в народе почему-то именуют серостью. Это было вполне естественно, ведь, во-первых — по образованию я технарь, а во-вторых:

Я учился плохо, не скрываю,

Чувствовал — учили не тому,

Троечки с натугою сшибая,

Лишь теперь я понял почему

Так зубрёжку раньше уважали,

Ставя во главу «от сих — до сих»

Если ж вы вопросы задавали,

То придурок, а скорее псих…

.

Из очень важных и обязательных предметов для любого советского ВУЗа — марксистко-ленинской философии и научного коммунизма, мы не извлекли ничего стоящего. Нет, вру. Из часто цитируемых строк Маяковского:

«Мы говорим Ленин — подразумеваем партия, мы говорим партия — подразумеваем Ленин!»

нами был сделан логически четкий и выверенный вывод, что при данном режиме это была норма — говорить одно, а подразумевать другое.

Надо было что-то срочно предпринимать. Все знают, что учиться трудно, а переучиваться еще сложнее. Но процессу его заполнения пустот мешало одно известное всем качество — лень. Пришлось поднапрячься и освоить курс филологии и философии экстерном. Что и было выражено вполне себе образно:

Я поднимаю планку каждый день,

Там за спиной обыденность молвы,

Соперник лишь один — моя же лень,

Хочу я прыгнуть выше головы.

Сегодня видно высоты не взять,

И номер этот может быть пустой.

Я разбегаюсь снова и опять,

Опять сшибаю планку головой.

Однако снова отгоняя лень,

Я разбегаюсь, отрываюсь и парю…

Ещё один я проживаю день,

Преодолев посредственность свою.

Изучая (громко сказано) творчество классиков, я пришел к интересному заключению, — среди гениальных поэтов нет ни одного с благополучной судьбой. Ну, в общем, это и понятно, — равнодушных среди них никогда не было. К тому же все они были максималисты с обостренным чувством справедливости.

На их личные неурядицы часто накладывались страдания народа. Что еще интересно, все наиболее известные поэты жили они всегда в преддверии или в период каких-либо социальных потрясений, войн или революций.

Именно в такие моменты поэты были наиболее востребованы и народом и политиками. Кстати, это очень хорошо поняли большевики, которые собрали талантливых поэтов под свое крыло. Пролетарские трибуны должны были призывать к борьбе, поднимать энтузиазм масс, сочинять гимны. Чем все это кончилось (для поэтов), все знают.

Востребованы они были и в годы последней войны. Что же касается шестидесятников, то это было просто расчет Хрущева, запрячь их на комсомольский порыв новостроек. И революционные настроения были притушены.

Мы вот тоже пережили годы реформ. В девяностых основную массу народа жившего и так не богато, опустили за грань бедности, можно сказать кинули. Меня это тоже коснулось. И в моем творчестве был период, когда я даже выступил от имени народа, выпустив книгу сатирического содержания «Хочу я с вами поделиться». Основным ее лейтмотивом было:

Совсем запутала нас пресса,

Мы все уже на грани стресса,

Никто не знаем, кто такие —

Такие мы или сякие.

Давно уже мы не марксисты,

Хотя и не капиталисты,

Пока еще не демократы,

Но, слава богу, не кастраты,

Ни либералы, ни массоны,

Мы из Советской бывшей зоны, —

Простые русские мы люди,

За что имеем хрен на блюде!

Революционное Вдохновение на моем пороге топталось недолго. И в книге были отнюдь не призывы к борьбе, а лишь констатация свершившегося:

Хрустящий снег вдруг превратилась в кашу —

Вот так же и политика вся наша…

Пойдешь налево — флаг нести заставят.

Пойдешь направо — там обокрадут.

И только прямо — к ордену представят,

Представят точно, только не дадут!..

Революционный порыв скрылся за поворотом

Реформы, слава Богу, прошли. Поэты, на этом отрезке истории, не пригодились. Согласно новых политтехнологий совсем не требовалось, чтоб кто-то «глаголом жег сердца людей». Их (сердца), наоборот старались притушить латиноамериканскими сериалами и бездарной попсой.

Интерес к поэзии у читателей быстро убывал.

Вот те на! — подумал я, — и чего ж это я зря трудился? А тут еще Вдохновение стало опять заглядывать. Решил определиться. Просмотрел признанных — ничего стоящего, просмотрел молодых — жалкие потуги на новые формы.

Но не пропадать же добру, решил издать содеянное.

лирика

В третьей книге в одной из глав был сделан небольшой анализ классического наследия, в котором и пришел к выводу, что про цветочки и листочки уже все написано, и про всепоглощающее чувство любви тоже. Лучшего уже не сотворить, ну если только чуть приблизиться. Рискнул и все же выпустил свою четвертую книгу лирики. Здесь, как и у всех классиков, тоже вскользь затронул тему вдохновения, основанную на личных ассоциациях, например:

Чтоб о прекрасном написать,

Подальше надо гнать браваду,

И зло подальше надо гнать,

И сесть за стол, конечно, надо.

И, потерев слегка виски —

С прекрасным вроде не до шуток,

Отгородиться от тоски

Букетом скромных незабудок.

Чтоб было сухо и тепло,

Взять растопить большую печку,

А чтобы на душе светло —

Конец ознакомительного фрагмента.