Неточные совпадения
Заниматься Томилин
стал нетерпеливо, в
тихом голосе его звучало раздражение; иногда, закрыв скучные глаза, он долго молчал и вдруг спрашивал издалека...
Катин заговорил
тише, менее оживленно. Климу показалось, что, несмотря на радость, с которой писатель встретил дядю, он боится его, как ученик наставника. А сиповатый голос дяди Якова
стал сильнее, в словах его явилось обилие рокочущих звуков.
Почему-то невозможно было согласиться, что Лидия Варавка создана для такой любви. И трудно было представить, что только эта любовь лежит в основе прочитанных им романов, стихов, в корне мучений Макарова, который
становился все печальнее, меньше пил и говорить
стал меньше да и свистел
тише.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове
тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать
стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
На площади
становилось все
тише, напряженней. Все головы поднялись вверх, глаза ожидающе смотрели в полукруглое ухо колокольни, откуда были наклонно высунуты три толстые балки с блоками в них и, проходя через блоки, спускались к земле веревки, привязанные к ушам колокола.
Все
тише, напряженней
становилось вокруг, даже ребятишки перестали суетиться и, задрав головы, вросли в землю.
Лютов, придерживая его за рукав, пошел
тише, но и девушки, выйдя на берег реки, замедлили шаг. Тогда Лютов снова
стал расспрашивать хромого о вере.
На улице было людно и шумно, но еще шумнее
стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса женщин. Люди устало шли против солнца, наклоня головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение
тихой радости.
У него совершенно неестественно заострились скулы, он двигал челюстью, как бы скрипя зубами, и вертел головою, присматриваясь к суете встревоженных людей. Люди
становились все
тише, говорили ворчливее, вечер делал их тусклыми.
И
становилось все
тише, точно погружаясь в ненарушимое молчание холодной ночи и не оттаявшей земли.
Он
стал говорить
тише и этим заставил слушать себя.
Утешающим тоном старшей, очень ласково она
стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала. Слушать ее
тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
Кумов сшил себе сюртук оригинального покроя, с хлястиком на спине,
стал еще длиннее и
тихим голосом убеждал Варвару...
Тут голос Митрофанова, очень
тихий,
стал слышнее.
Теперь, в железном шуме поезда, сиплый голос его звучал еще
тише, слова
стали невнятны. Он закурил папиросу, лег на спину, его круглый живот рыхло подпрыгивал, и казалось, что слова булькают в животе...
Говор толпы
становился как будто
тише, когда появлялись особенно оригинальные экипажи.
Безбедов встал на ноги, пошатнулся, взмахнул руками, он как будто не слышал последних слов Самгина, он
стал говорить
тише, но от этого речь его казалась Климу еще более кипящей, обжигающей.
Чувствуя, что шум
становится все
тише, Клим Иванович Самгин воодушевился и понизил голос, ибо он знал, что на высоких нотах слабоватый голос его звучит слишком сухо и трескуче. Сквозь пелену дыма он видел глаза, неподвижно остановившиеся на нем, измеряющие его. Он ощутил прилив смелости и первый раз за всю жизнь понял, как приятна смелость.
В пекарне
становилось все
тише, на печи кто-то уже храпел и выл, как бы вторя гулкому вою ветра в трубе. Семь человек за столом сдвинулись теснее, двое положили головы на стол, пузатый самовар возвышался над ними величественно и смешно. Вспыхивали красные огоньки папирос, освещая красивое лицо Алексея, медные щеки Семена, чей-то длинный, птичий нос.
— Господа. Его сиятельс… — старик не договорил слова, оно окончилось
тихим удивленным свистом сквозь зубы. Хрипло, по-медвежьи рявкая, на двор вкатился грузовой автомобиль, за шофера сидел солдат с забинтованной шеей, в фуражке, сдвинутой на правое ухо, рядом с ним — студент, в автомобиле двое рабочих с винтовками в руках, штатский в шляпе, надвинутой на глаза, и толстый, седобородый генерал и еще студент. На улице
стало более шумно, даже прокричали ура, а в ограде —
тише.
Он был так велик, что Самгину показалось: человек этот, на близком от него расстоянии, не помещается в глазах, точно колокольня. В ограде пред дворцом и даже за оградой, на улице,
становилось все
тише, по мере того как Родзянко все более раздувался, толстое лицо его набухало кровью, и неистощимый жирный голос ревел...
Было приятно слушать добрые слова, глядя, как играет в печи красный и золотой огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба. Ветер
стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан, на улице взвизгивают полозья саней, голубой дым вьется из труб дома, легкие тени скользят по снегу, тоже что-то рассказывая.
Неточные совпадения
—
Тише, дети,
тише! — даже сердито закричал Левин на детей,
становясь пред женой, чтобы защитить ее, когда толпа детей с визгом радости разлетелась им навстречу.
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и
тише. «О чем они тут толкуют? — подумал я. — Уж не о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и
стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.
Пошел я к ним в дом и
стал осторожно про себя узнавать,
тихими стопами, и перво-наперво спросил: тут ли Миколай?
Он стоял и ждал, долго ждал, и чем
тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно
становилось.
В Базарове, к которому Анна Сергеевна очевидно благоволила, хотя редко с ним соглашалась,
стала проявляться небывалая прежде тревога: он легко раздражался, говорил нехотя, глядел сердито и не мог усидеть на месте, словно что его подмывало; а Аркадий, который окончательно сам с собой решил, что влюблен в Одинцову, начал предаваться
тихому унынию.