Неточные совпадения
Один из
таких, черный, бородатый и, должно быть, очень скупой, сердито
сказал...
— Довольно! — тихо, но
так, что все замолчали,
сказала она. — Довольно бесплодных жертв. Великодушие наивно… Время поумнеть.
Она
сказала это
так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя привык думать, что царь — это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь народ».
— Дарвин — дьявол, — громко
сказала его жена; доктор кивнул головой
так, как будто его ударили по затылку, и тихонько буркнул...
— Да, Вера, —
сказал отец, — но все-таки обрати внимание…
— Может быть, подслушали нас, — миролюбиво
сказал он, и
так же миролюбиво ответил Дронов...
—
Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю
так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он
сказал, положив сухую руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
— О, господи, тебе рано думать о
таких вещах! — взволнованно и сердито
сказала мать. Потом вытерла алые губы свои платком и прибавила мягче...
Все
так же бережно и внимательно ухаживали за Борисом сестра и Туробоев, ласкала Вера Петровна, смешил отец, все терпеливо переносили его капризы и внезапные вспышки гнева. Клим измучился, пытаясь разгадать тайну, выспрашивая всех, но Люба Сомова
сказала очень докторально...
— Бориса исключили из военной школы за то, что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет, не за то, — торопливо поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки
сказал, что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
— Зачем
так рано это начинается? Тут, брат, есть какое-то издевательство… — тихо и раздумчиво
сказал Макаров. Клим откликнулся не сразу...
Он умел
сказать чужое
так осторожно, мимоходом и в то же время небрежно, как будто сказанное им являлось лишь ничтожной частицей сокровищ его ума.
Не дослушав его речь, Варавка захохотал, раскачивая свое огромное тело, скрипя стулом, Вера Петровна снисходительно улыбалась, Клим смотрел на Игоря с неприятным удивлением, а Игорь стоял неподвижно, но казалось, что он все вытягивается, растет. Подождав, когда Варавка прохохотался, он все
так же звонко
сказал...
Лидия стала бесноваться, тогда ей
сказали, что Игорь отдан в
такое строгое училище, где начальство не позволяет мальчикам переписываться даже с их родственниками.
Но Клим видел, что Лида, слушая рассказы отца поджав губы, не верит им. Она треплет платок или конец своего гимназического передника, смотрит в пол или в сторону, как бы стыдясь взглянуть в широкое, туго налитое кровью бородатое лицо. Клим все-таки
сказал...
Ему очень хотелось
сказать Лидии что-нибудь значительное и приятное, он уже несколько раз пробовал сделать это, но все-таки не удалось вывести девушку из глубокой задумчивости. Черные глаза ее неотрывно смотрели на реку, на багровые тучи. Клим почему-то вспомнил легенду, рассказанную ему Макаровым.
— Отчего ты
так рассердилась? — спросил он; поправляя волосы, закрывшие ухо ее, она
сказала возмущенно...
Это
так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел
сказать ей, он даже сделал движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к себе, говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом.
Вспомнив эту сцену, Клим с раздражением задумался о Томилине. Этот человек должен знать и должен был
сказать что-то успокоительное, разрешающее, что устранило бы стыд и страх. Несколько раз Клим — осторожно, а Макаров — напористо и резко пытались затеять с учителем беседу о женщине, но Томилин был
так странно глух к этой теме, что вызвал у Макарова сердитое замечание...
— Старый топор, —
сказал о нем Варавка. Он не скрывал, что недоволен присутствием Якова Самгина во флигеле. Ежедневно он грубовато говорил о нем что-нибудь насмешливое, это явно угнетало мать и даже действовало на горничную Феню, она смотрела на квартирантов флигеля и гостей их
так боязливо и враждебно, как будто люди эти способны были поджечь дом.
Ставни окон были прикрыты, стекла — занавешены, но жена писателя все-таки изредка подходила к окнам и, приподняв занавеску, смотрела в черный квадрат! А сестра ее выбегала на двор, выглядывала за ворота, на улицу, и Клим слышал, как она, вполголоса, успокоительно
сказала сестре...
— Но, разумеется, это не
так, —
сказал Клим, надеясь, что она спросит: «Как же?» — и тогда он сумел бы блеснуть пред нею, он уже знал, чем и как блеснет. Но девушка молчала, задумчиво шагая, крепко кутая грудь платком; Клим не решился
сказать ей то, что хотел.
— Нужно забыть о себе. Этого хотят многие, я думаю. Не
такие, конечно, как Яков Акимович. Он… я не знаю, как это
сказать… он бросил себя в жертву идее сразу и навсегда…
Ела она
так аккуратно и углубленно, что Макаров
сказал ей...
Она
сказала это
так просто и убедительно, что Клим не решился заподозрить ее во лжи.
Все чаще и как-то угрюмо Томилин стал говорить о женщинах, о женском, и порою это у него выходило скандально.
Так, когда во флигеле писатель Катин горячо утверждал, что красота — это правда, рыжий
сказал своим обычным тоном человека, который точно знает подлинное лицо истины...
— Да, —
сказал Клим солидно, — его тянет к ним, он
так часто бывает во флигеле.
Он сейчас же понял, что
сказал это не
так, как следовало, не теми словами. Маргарита, надевая новые ботинки, сидела согнувшись, спиною к нему. Она ответила не сразу и спокойно...
— Хотя она и гордая и обидела меня, а все-таки
скажу: мать она редкая. Теперь, когда она отказала мне, чтоб Ваню не посылать в Рязань, — ты уж ко мне больше не ходи. И я к вам работать не пойду.
Так, однажды, соскочив с постели и вытирая губкой потное тело свое, Маргарита
сказала одобрительно...
— Ты все
такая же… нервная, —
сказала Вера Петровна; по паузе Клим догадался, что она хотела
сказать что-то другое. Он видел, что Лидия стала совсем взрослой девушкой, взгляд ее был неподвижен, можно было подумать, что она чего-то напряженно ожидает. Говорила она несвойственно ей торопливо, как бы желая скорее выговорить все, что нужно.
— Эх, Костя, ай-яй-ай! Когда нам Лидия Тимофеевна
сказала, мы
так и обмерли. Потом она обрадовала нас, не опасно, говорит. Ну, слава богу! Сейчас же все вымыли, вычистили. Мамаша! — закричал он и, схватив длинными пальцами локоть Клима, представился...
— Знаю. Я
так и думала, что
скажешь отцу. Я, может быть, для того и просила тебя не говорить, чтоб испытать:
скажешь ли? Но я вчера сама
сказала ему. Ты — опоздал.
Сегодня она
сказала нечто непонятное: Макаров стрелялся из страха пред любовью,
так надо понять ее слова.
Говоря
так, он был уверен, что не лжет, и находил, что говорит хорошо. Ему показалось, что нужно прибавить еще что-нибудь веское, он
сказал...
— Народники снова пошевеливаются, —
сказал Дмитрий
так одобрительно, что Климу захотелось усмехнуться. Он рассматривал брата равнодушно, как чужого, а брат говорил об отце тоже как о чужом, но забавном человеке.
— Когда я пою — я могу не фальшивить, а когда говорю с барышнями, то боюсь, что это у меня выходит слишком просто, и со страха беру неверные ноты. Вы
так хотели
сказать?
— Как жалко, что вы
так много знаете ненужного вам, —
сказала ему Нехаева с досадой и снова обратилась к младшему Самгину, расхваливая «Принцессу Грезу» Ростана.
«Под льдом река все-таки течет», — хотел
сказать Клим, но, заглянув в птичье лицо,
сказал...
Сказав адрес, она села в сани; когда озябшая лошадь резко поскакала, Нехаеву
так толкнуло назад, что она едва не перекинулась через спинку саней. Клим тоже взял извозчика и, покачиваясь, задумался об этой девушке, не похожей на всех знакомых ему. На минуту ему показалось, что в ней как будто есть нечто общее с Лидией, но он немедленно отверг это сходство, найдя его нелестным для себя, и вспомнил ворчливое замечание Варавки-отца...
— Все-таки — спасибо! Хорошо ты
сказал это, чудак!
За чаем Клим говорил о Метерлинке сдержанно, как человек, который имеет свое мнение, но не хочет навязывать его собеседнику. Но он все-таки
сказал, что аллегория «Слепых» слишком прозрачна, а отношение Метерлинка к разуму сближает его со Львом Толстым. Ему было приятно, что Нехаева согласилась с ним.
— Нет.
Так — скорее, — решительно
сказала она.
— Да, —
сказал Клим очень искренно. — Ты удивительная. Но все-таки это вредно тебе, и ты должна ехать…
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги
таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось
сказать...
— Что вы хотите
сказать? Мой дядя
такой же продукт разложения верхних слоев общества, как и вы сами… Как вся интеллигенция. Она не находит себе места в жизни и потому…
Она стала молчаливее и говорила уже не
так жарко, не
так цветисто, как раньше. Ее нежность стала приторной, в обожающем взгляде явилось что-то блаженненькое. Взгляд этот будил в Климе желание погасить его полуумный блеск насмешливым словом. Но он не мог поймать минуту, удобную для этого; каждый раз, когда ему хотелось
сказать девушке неласковое или острое слово, глаза Нехаевой, тотчас изменяя выражение, смотрели на него вопросительно, пытливо.
— Он все
такой же — посторонний, —
сказала Сомова подругам, толкнув стул ногою в неуклюжем башмаке. Алина предложила Климу рассказать о Петербурге.
— Как все это странно… Знаешь — в школе за мной ухаживали настойчивее и больше, чем за нею, а ведь я рядом с нею почти урод. И я очень обижалась — не за себя, а за ее красоту. Один… странный человек, Диомидов, непросто — Демидов, а — Диомидов, говорит, что Алина красива отталкивающе. Да,
так и
сказал. Но… он человек необыкновенный, его хорошо слушать, а верить ему трудно.
Сказал и отошел прочь. В другой раз,
так же неожиданно, он спросил, подойдя сзади, наклоняясь над ее плечом...