Неточные совпадения
Клим замолчал, найдя его изумление, смех и жест — глупыми. Он раза два видел на столе брата нелегальные брошюры; одна из них говорила о
том, «Что должен знать и помнить
рабочий», другая «О штрафах». Обе — грязненькие, измятые, шрифт местами в черных пятнах, которые напоминали дактилоскопические оттиски.
— Ден десяток
тому назад юродивый парень этот пришел ко мне и начал увещевать, чтоб я отказался от бесед с
рабочими и вас, товарищ Петр, к
тому же склонил.
В этом отеческом тоне он долго рассказывал о деятельности крестьянского банка, переселенческого управления, церковноприходских школ, о росте промышленности, требующей все более
рабочих рук, о
том, что правительство должно вмешаться в отношения работодателей и
рабочих; вот оно уже сократило
рабочий день, ввело фабрично-заводскую инспекцию, в проекте больничные и страховые кассы.
Четырех дней было достаточно для
того, чтоб Самгин почувствовал себя между матерью и Варавкой в невыносимом положении человека, которому двое людей навязчиво показывают, как им тяжело жить. Варавка, озлобленно ругая купцов, чиновников,
рабочих, со вкусом выговаривал неприличные слова, как будто забывая о присутствии Веры Петровны, она всячески показывала, что Варавка «ужасно» удивляет ее, совершенно непонятен ей, она относилась к нему, как бабушка к Настоящему Старику — деду Акиму.
И еще раз убеждался в
том, как много люди выдумывают, как они, обманывая себя и других, прикрашивают жизнь. Когда Любаша, ухитрившаяся побывать в нескольких городах провинции, тоже начинала говорить о росте революционного настроения среди учащейся молодежи, об успехе пропаганды марксизма, попытках организации
рабочих кружков, он уже знал, что все это преувеличено по крайней мере на две трети. Он был уверен, что все человеческие выдумки взвешены в нем, как пыль в луче солнца.
— Ну, — раздвоились: крестьянская, скажем, партия,
рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы стране единоглавие, так сказать. А
то, знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
И не достоин звания социалиста
тот рабочий, который способен равнодушно смотреть на
то, как правительство посылает полицию и войска против учащейся молодежи».
С радостью же говорили о волнениях студентов, стачках
рабочих, о
том, как беднеет деревня, о бездарности чиновничества.
Любаша, рассказывая о
том, как легко
рабочие шли в «Общество взаимного вспомоществования», гневно фыркала, безжалостно дергала себя за косу, изумлялась...
— Там, в Кремле, Гусаров сказал
рабочим речь на
тему — долой политику, не верьте студентам, интеллигенция хочет на шее
рабочих проехать к власти и все прочее в этом духе, — сказала Татьяна как будто равнодушно. — А вы откуда знаете это? — спросила она.
— Мне кажется, что многие из толпы зрителей чувствовали себя предаваемыми,
то есть довольно определенно выражали свой протест против заигрывания с
рабочими. Это, конечно, инстинктивное…
— Да, но ты их казнил за
то, что они не понимают, чем грозит для них
рабочее движение…
— Мне кажется, что появился новый тип русского бунтаря, — бунтарь из страха пред революцией. Я таких фокусников видел. Они органически не способны идти за «Искрой»,
то есть, определеннее говоря, — за Лениным, но они, видя рост классового сознания
рабочих, понимая неизбежность революции, заставляют себя верить Бернштейну…
— Я не говорю о положительных науках, источнике техники, облегчающей каторжный труд
рабочего человека. А что — вульгарно, так я не претендую на утонченность. Человек я грубоватый, с
тем и возьмите.
Самгин уже чувствовал, что здесь творится не
то, что он надеялся видеть: этот раздерганный поп ничем не напоминал Диомидова, так же как
рабочие совершенно не похожи на измятых, подавленных какой-то непобедимой скукой слушателей проповеди бывшего бутафора.
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним ногам осколком доски
рабочий; солдат круто, как в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по лицу
рабочего,
тот покачнулся, заплакал кровью, успел еще раз ткнуть доской в пах коня и свалился под ноги ему, а солдат снова замахал саблею на Туробоева.
«
Тот человек — прав: горнист должен был дать сигнал. Тогда
рабочие разошлись бы…»
Без рясы, ощипанный, Гапон был не похож на
того попа, который кричал и прыгал пред
рабочими, точно молодой петушок по двору, куда внезапно влетел вихрь, предвестник грозы и ливня.
Он значительно расширил рассказ о воскресенье рассказом о своих наблюдениях над царем, интересно сопоставлял его с Гапоном, намекал на какое-то неуловимое — неясное и для себя — сходство между ними, говорил о кочегаре, о
рабочих, которые умирали так потрясающе просто, о
том, как старичок стучал камнем в стену дома, где жил и умер Пушкин, — о старичке этом он говорил гораздо больше, чем знал о нем.
— Урок оплачен дорого. Но
того, чему он должен научить, мы, словесной или бумажной пропагандой, не достигли бы и в десяток лет. А за десять-то лет
рабочих — и ценнейших! — погибло бы гораздо больше, чем за два дня…
— Для
того и винтовки, чтоб в людей стрелять. А винтовки делают
рабочие, как известно.
— Эта конституция будет милостынею царя либералам для
того, чтоб они помогли крепче затянуть петлю на шее
рабочего класса.
Самгин молчал. Да, политического руководства не было, вождей — нет. Теперь, после жалобных слов Брагина, он понял, что чувство удовлетворения, испытанное им после демонстрации, именно
тем и вызвано: вождей — нет, партии социалистов никакой роли не играют в движении
рабочих. Интеллигенты, участники демонстрации, — благодушные люди, которым литература привила с детства «любовь к народу». Вот кто они, не больше.
«Совет
рабочих — это уже движение по линии социальной революции», — подумал он, вспоминая демонстрацию на Тверской, бесстрашие
рабочих в борьбе с казаками, булочников на крыше и
то, как внимательно толпа осматривала город.
«Социальная революция без социалистов», — еще раз попробовал он успокоить себя и вступил сам с собой в некий безмысленный и бессловесный, но
тем более волнующий спор. Оделся и пошел в город, внимательно присматриваясь к людям интеллигентской внешности, уверенный, что они чувствуют себя так же расколото и смущенно, как сам он. Народа на улицах было много, и много было
рабочих, двигались люди неторопливо, вызывая двойственное впечатление праздности и ожидания каких-то событий.
— Нет, уж это вы отложите на вчера, — протестующе заговорил адвокат. — Эти ваши
рабочие устроили в Петербурге какой-то парламент да и здесь хотят
того же. Если нам дорога конституция…
Лежа в постели, Самгин следил, как дым его папиросы сгущает сумрак комнаты, как цветет огонь свечи, и думал о
том, что, конечно, Москва, Россия устали за эти годы социального террора, возглавляемого царем «карликовых людей», за десять лет студенческих волнений,
рабочих демонстраций, крестьянских бунтов.
Тысячами шли
рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и
ту же мысль, одно и
то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
И вслед за этим неприятно вспомнилось, как 8 октября
рабочие осматривали город глазами чужих людей, а затем вдруг почувствовал, что огромный, хаотический город этот — чужой и ему — не
та Москва, какою она была за несколько часов до этого часа.
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о
том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а
рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о
том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
«Ну да, — конечно:
рабочий класс — Исаак, которого приносят в жертву. Вот почему я не могу решительно встать рядом с
теми, кто приносит жертву».
Самгину хотелось поговорить с Калитиным и вообще ближе познакомиться с этими людьми, узнать — в какой мере они понимают
то, что делают. Он чувствовал, что студенты почему-то относятся к нему недоброжелательно, даже, кажется, иронически, а все остальные люди
той части отряда, которая пользовалась кухней и заботами Анфимьевны, как будто не замечают его. Теперь Клим понял, что, если б его не смущало отношение студентов, он давно бы стоял ближе к
рабочим.
Первый раз Клим Самгин видел этого человека без башлыка и был удивлен
тем, что Яков оказался лишенным каких-либо особых примет. Обыкновенное лицо, — такие весьма часто встречаются среди кондукторов на пассажирских поездах, — только глаза смотрят как-то особенно пристально. Лица Капитана и многих других
рабочих значительно характернее.
—
То же самое, конечно, — удивленно сказал Гогин. — Московское выступление
рабочих показало, что мелкий обыватель идет за силой, — как и следовало ожидать. Пролетариат должен готовиться к новому восстанию. Нужно вооружаться, усилить пропаганду в войсках. Нужны деньги и — оружие, оружие!
Не устояв на ногах, Самгин спрыгнул в узкий коридор между вагонами и попал в толпу
рабочих, — они тоже, прыгая с паровоза и тендера, толкали Самгина, а на
той стороне паровоза кричал жандарм, кричали молодые голоса...
— Доктора должны писать популярные брошюры об уродствах быта. Да. Для медиков эти уродства особенно резко видимы. Одной экономики — мало для
того, чтоб внушить
рабочим отвращение и ненависть к быту. Потребности
рабочих примитивно низки. Жен удовлетворяет лишний гривенник заработной платы. Мало у нас людей, охваченных сознанием глубочайшего смысла социальной революции, все какие-то… механически вовлеченные в ее процесс…
Цель этой разнообразной и упорной работы сводилась к
тому, чтоб воспитать русского обывателя европейцем и чтоб молодежь могла противостоять морально разрушительному влиянию людей, которые, грубо приняв на веру спорное учение Маркса, толкали студенчество в среду
рабочих с проповедью анархизма.
— Вопрос о путях интеллигенции — ясен: или она идет с капиталом, или против его — с
рабочим классом. А ее роль катализатора в акциях и реакциях классовой борьбы — бесплодная, гибельная для нее роль… Да и смешная. Бесплодностью и, должно быть, смутно сознаваемой гибельностью этой позиции Ильич объясняет
тот смертный визг и вой, которым столь богата текущая литература. Правильно объясняет. Читал я кое-что, — Андреева, Мережковского и прочих, — черт знает, как им не стыдно? Детский испуг какой-то…
— Одно из основных качеств русской интеллигенции — она всегда опаздывает думать. После
того как
рабочие Франции в 30-х и 70-х годах показали силу классового пролетарского самосознания, у нас все еще говорили и писали о
том, как здоров труд крестьянина и как притупляет рост разума фабричный труд, — говорил Кутузов, а за дверью весело звучал голос Елены...
— Пожалуйста, не беспокойтесь! Я не намерен умалять чьих-либо заслуг, а собственных еще не имею. Я хочу сказать только
то, что скажу: в первом поколении интеллигент являет собой нечто весьма неопределенное, текучее, неустойчивое в сравнении с мужиком,
рабочим…
«Таким типом, может быть, явился бы человек, гармонически соединяющий в себе Дон-Кихота и Фауста. Тагильский… Чего хочет этот… иезуит?
Тем, что он говорил, он, наверное, провоцировал. Хотел знать количество сторонников большевизма.
Рабочие — если это были действительно
рабочие — не высказались. Может быть, они — единственные большевики в… этой начинке пирога. Елена — остроумна».
Он был с нею в Государственной думе в
тот день, когда там слушали запрос об убийствах
рабочих на Ленских промыслах.
— Вот и мы здесь тоже думаем — врут! Любят это у нас — преувеличить правду. К примеру — гвоздари: жалуются на скудость жизни, а между
тем — зарабатывают больше плотников. А плотники — на них ссылаются, дескать — кузнецы лучше нас живут. Союзы тайные заводят… Трудно, знаете, с
рабочим народом. Надо бы за всякую работу единство цены установить…
— Здоровенная будет у нас революция, Клим Иванович. Вот — начались
рабочие стачки против войны — знаешь? Кушать трудно стало, весь хлеб армии скормили. Ох, все это кончится
тем, что устроят европейцы мир промежду себя за наш счет, разрежут Русь на кусочки и начнут глодать с ее костей мясо.
— Нет, уже кончать буду я…
то есть не — я, а
рабочий класс, — еще более громко и решительно заявил рыжеватый и, как бы отталкиваясь от людей, которые окружали его, стал подвигаться к хозяину, говоря...
— У пролетариата — своя задача. Его передовые люди понимают, что
рабочему классу буржуазные реформы ничего не могут дать, и его дело не в
том, чтоб заменить оголтелое самодержавие — республикой для вящего удобства жизни сытеньких, жирненьких.
Нахмурясь, Клим Иванович Самгин подумал, что эта небольшая пустота сделана как бы нарочно для
того, чтоб он видел, как поспешно, молча, озабоченно переходят один за другим, по двое рядом, по трое, люди, которых безошибочно можно признать
рабочими.