Неточные совпадения
— Этому вопросу нет места, Иван. Это — неизбежное столкновение двух привычек мыслить о мире. Привычки эти издревле с нами и совершенно непримиримы, они всегда
будут разделять людей на идеалистов и материалистов. Кто прав? Материализм —
проще, практичнее и оптимистичней, идеализм — красив, но бесплоден. Он — аристократичен, требовательней к человеку. Во всех системах мышления о мире скрыты, более или менее искусно, элементы пессимизма; в идеализме их больше, чем в системе, противостоящей ему.
Внезапно, но твердо он решил перевестись в один из провинциальных университетов, где живут, наверное, тише и
проще. Нужно
было развязаться с Нехаевой. С нею он чувствовал себя богачом, который, давая щедрую милостыню нищей, презирает нищую. Предлогом для внезапного отъезда
было письмо матери, извещавшей его, что она нездорова.
Удивительно запутана, засорена жизнь», — думал он, убеждая себя, что жизнь
была бы легче,
проще и без Лидии, которая, наверное, только потому кажется загадочной, что она труслива, трусливее Нехаевой, но так же напряженно ждет удобного случая, чтоб отдать себя на волю инстинкта.
— Но — это потому, что мы народ метафизический. У нас в каждом земском статистике Пифагор спрятан, и статистик наш воспринимает Маркса как Сведенборга или Якова Беме. И науку мы не можем понимать иначе как метафизику, — для меня, например, математика
суть мистика цифр, а
проще — колдовство.
«Все — гораздо
проще: это
было последнее свидание».
«Приходится соглашаться с моим безногим сыном, который говорит такое: раньше революция на испанский роман с приключениями похожа
была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества
простых людей. Сие, конечно,
есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
Так и
простоял Самгин до поры, пока не раздался торжественный звон бесчисленных колоколов. Загремело потрясающее ура тысяч глоток, пронзительно
пели фанфары, ревели трубы военного оркестра, трещали барабаны и непрерывно звучал оглушающий вопль...
И первый раз ему захотелось как-то особенно приласкать Лидию, растрогать ее до слез, до необыкновенных признаний, чтоб она обнажила свою душу так же легко, как привыкла обнажать бунтующее тело. Он
был уверен, что сейчас скажет нечто ошеломляюще
простое и мудрое, выжмет из всего, что испытано им, горький, но целебный сок для себя и для нее.
«Идиот. Что может
быть глупее романтика, изучающего гинекологию? Насколько
проще и естественнее Кутузов, который так легко и быстро отнял у Дмитрия Марину, Иноков, отказавшийся от Сомовой, как только он увидал, что ему скучно с ней».
Совершенно невозможно
было представить, что такие
простые, скромные люди, спокойно уверенные в своей силе, могут пойти за веселыми студентами и какими-то полуумными честолюбцами.
Самгин свернул в переулок, скупо освещенный двумя фонарями; ветер толкал в спину, от пыли во рту и горле
было сухо, он решил зайти в ресторан,
выпить пива, посидеть среди
простых людей. Вдруг, из какой-то дыры в заборе, шагнула на панель маленькая женщина в темном платочке и тихонько попросила...
Лидия пожала его руку молча.
Было неприятно видеть, что глаза Варвары провожают его с явной радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он ждал: Париж сделает Лидию более
простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все теми же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
Но не это сходство
было приятно в подруге отца, а сдержанность ее чувства, необыкновенность речи, необычность всего, что окружало ее и, несомненно,
было ее делом, эта чистота, уют,
простая, но красивая, легкая и крепкая мебель и ярко написанные этюды маслом на стенах. Нравилось, что она так хорошо и, пожалуй, метко говорит некролог отца. Даже не показалось лишним, когда она, подумав, покачав головою, проговорила тихо и печально...
Он вызывал у Клима впечатление человека смущенного, и Климу приятно
было чувствовать это, приятно убедиться еще раз, что
простая жизнь оказалась сильнее мудрых книг, поглощенных братом.
«Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания русской души, а может
быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», — это красиво, но полезнее войти в будничную жизнь вот так глубоко, как входят эти,
простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
Но
проще всего
было не думать о Дунаеве.
Рассказывая, она смотрела в угол сада, где, между зеленью,
был виден кусок крыши флигеля с закоптевшей трубой; из трубы поднимался голубоватый дымок, такой легкий и прозрачный, как будто это и не дым, а гретый воздух. Следя за взглядом Варвары, Самгин тоже наблюдал, как струится этот дымок, и чувствовал потребность говорить о чем-нибудь очень
простом, житейском, но не находил о чем; говорила Варвара...
— Хотя не верю, чтоб человек с такой рожей и фигурой… отнимал себя от женщины из философических соображений, а не из
простой боязни
быть отцом… И эти его сожаления, что женщины не родят…
— Замечательно — как вы не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки? Ведь если б я
был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас в полицию? Это — раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет, а — на что живет, на какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное, вором считает меня…
Было жалко его, но думать о нем — некогда. Количество раздражающих впечатлений быстро возрастало. Самгин видел, что молодежь становится
проще, но не так, как бы он хотел. Ему казалась возмутительной поспешность, с которой студенты-первокурсники, вчерашние гимназисты, объявляли себя эсерами и эсдеками, раздражала легкость, с которой решались ими социальные вопросы.
«Мысли, как черные мухи», — вспомнил Самгин строчку стихов и подумал, что люди типа Кутузова и вообще — революционеры понятнее так называемых
простых людей; от Поярковых, Усовых и прочих знаешь, чего можно ждать, а вот этот, в чесунче, может
быть, член «Союза русского народа», а может
быть, тоже революционер.
Было нечто и горькое и злорадно охмеляющее в этих ночных, одиноких прогулках по узким панелям, под окнами крепеньких домов, где жили
простые люди, люди здравого смысла, о которых так успокоительно и красиво рассказывал историк Козлов.
—
Простая хористка, — какова, а? Голосок-то! За всех
поет! Мы с Алиной дали ей средства учиться на большую певицу. Профессор — изумлен.
— Тогда мне жилось очень тяжело, но
проще, чем теперь, и грусть и радость
были проще.
«В ней действительно
есть много
простого, бабьего. Хорошего, дружески бабьего», — нашел он подходящие слова. «Завтра уедет…» — скучно подумал он, допил вино, встал и подошел к окну. Над городом стояли облака цвета красной меди, очень скучные и тяжелые. Клим Самгин должен
был сознаться, что ни одна из женщин не возбуждала в нем такого волнения, как эта — рыжая.
Было что-то обидное в том, что неиспытанное волнение это возбуждала женщина, о которой он думал не лестно для нее.
— Головастик этот, Томилин, читал и здесь года два тому назад, слушала я его. Тогда он немножко не так рассуждал, но уже можно
было предвидеть, что докатится и до этого. Теперь ему надобно
будет православие возвеличить. Религиозные наши мыслители из интеллигентов неизбежно упираются лбами в двери казенной церкви, —
простой, сыромятный народ самостоятельнее, оригинальнее. — И, прищурясь, усмехаясь, она сказала: — Грамотность — тоже не всякому на пользу.
— Мы — бога во Христе отрицаемся, человека же — признаем! И
был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном бога и царем правды. А для нас — несть бога, кроме духа! Мы — не мудрые, мы —
простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все веры, кроме веры в духа. Только дух — сам от себя, а все иные боги — от разума, от ухищрений его, и под именем Христа разум же скрыт, — разум церкви и власти.
«Взволнована», — отметил Самгин. Она казалась еще более молодой и красивой, чем
была в России.
Простое, светло-серое платье подчеркивало стройность ее фигуры, высокая прическа, увеличивая рост, как бы короновала ее властное и яркое лицо.
— Чтобы вам
было проще со мной, я скажу о себе: подкидыш, воспитывалась в сиротском приюте, потом сдали в монастырскую школу, там выучилась золотошвейному делу, потом
была натурщицей, потом [В раннем варианте чернового автографа после: потом — зачеркнуто: три года жила с одним живописцем, натурщицей
была, потом меня отбил у него один писатель, но я через год ушла от него, служила.] продавщицей в кондитерской, там познакомился со мной Иван.
— Не… надо, — просил ее растрепанный пьяненький юноша, черноглазый, с розовым лицом, — просил и гладил руку ее. — Не надо стихов!
Будем говорить
простыми, честными словами.
Травник оказался такой жгучей силы, что у Самгина перехватило дыхание и померкло в глазах. Оказалось, что травник этот необходимо закусывать маринованным стручковым перцем. Затем нужно
было выпить «для осадки» рюмку
простой водки с «рижским бальзамом» и закусить ее соловецкой селедкой.
«Русь наша — страна силы неистощимой»… «Нет, не мы, книжники, мечтатели, пленники красивого слова, не мы вершим судьбы родины —
есть иная, незримая сила, — сила
простых сердцем и умом…»
— Ага! Ну — с ним ничего не выйдет. И вообще — ничего не
будет! Типограф и бумажник сбесились, ставят такие смертные условия, что
проще сразу отдать им все мои деньги, не ожидая, когда они вытянут их по сотне рублей. Нет, я, кажется, уеду в Японию.