Неточные совпадения
Клим
хотел отказаться слушать вместе с околоточным проповедь чего-то хуже
революции, но любопытство обессилило его осторожность. Тотчас возникли еще какие-то
не совсем ясные соображения и заставили его сказать...
— Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на
революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли
не хочешь задохнуться.
—
Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему —
не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих
хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия
не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
—
Не знаю, — сказала Гогина. — Но я много видела и вижу этих ветеранов
революции. Романтизм у них выхолощен, и осталась на месте его мелкая, личная злость. Посмотрите, как они
не хотят понять молодых марксистов, именно —
не хотят.
Он понимал, что на его глазах идея
революции воплощается в реальные формы, что, может быть, завтра же, под окнами его комнаты, люди начнут убивать друг друга, но он все-таки
не хотел верить в это,
не мог допустить этого.
— Нет, ей-богу, ты подумай, — лежит мужчина в постели с женой и упрекает ее, зачем она французской
революцией не интересуется! Там была какая-то мадам, которая интересовалась, так ей за это голову отрубили, — хорошенькая карьера, а? Тогда такая парижская мода была — головы рубить, а он все их сосчитал и рассказывает, рассказывает… Мне казалось, что он меня
хочет запугать этой… головорубкой, как ее?
— Почему — симуляция? Нет, это — мое убеждение. Вы убеждены, что нужна конституция,
революция и вообще — суматоха, а я — ничего этого —
не хочу!
Не хочу! Но и проповедовать, почему
не хочу, — тоже
не стану,
не хочу! И
не буду отрицать, что
революция полезна, даже необходима рабочим, что ли, там! Необходима? Ну, и валяйте, делайте
революцию, а мне ее
не нужно, я буду голубей гонять. Глухонемой! — И, с размаха шлепнув ладонью в широкую жирную грудь свою, он победоносно захохотал сиплым, кипящим смехом.
— Это ужасно! — сочувственно откликнулся парижанин. — И все потому, что
не хватает денег. А мадам Муромская говорит, что либералы — против займа во Франции. Но, послушайте, разве это политика? Люди
хотят быть нищими… Во Франции
революцию делали богатые буржуа, против дворян, которые уже разорились, но держали короля в своих руках, тогда как у вас, то есть у нас, очень трудно понять — кто делает
революцию?
— Очень
революция, знаете, приучила к необыкновенному. Она, конечно, испугала, но учила, чтоб каждый день приходил с необыкновенным. А теперь вот свелось к тому, что Столыпин все вешает, вешает людей и все быстро отупели. Старичок Толстой объявил: «
Не могу молчать», вышло так, что и он
хотел бы молчать-то, да уж такое у него положение, что надо говорить, кричать…
— Меня, брат, интеллигенция смущает. Я ведь —
хочешь ты
не хочешь — причисляю себя к ней. А тут, понимаешь, она резко и глубоко раскалывается. Идеалисты, мистики, буддисты, йогов изучают. «Вестник теософии» издают. Блаватскую и Анну Безант вспомнили… В Калуге никогда ничего
не было, кроме калужского теста, а теперь — жители оккультизмом занялись. Казалось бы, после
революции…
Вообще это газетки группы интеллигентов, которые,
хотя и понимают, что страна безграмотных мужиков нуждается в реформах, а
не в
революции, возможной только как «бунт, безжалостный и беспощадный», каким были все «политические движения русского народа», изображенные Даниилом Мордовцевым и другими народолюбцами, книги которых он читал в юности, но, понимая,
не умеют говорить об этом просто, ясно, убедительно.
— Они меня пугают, — бросив папиросу в полоскательницу, обратилась Елена к Самгину. — Пришли и говорят: солдаты ни о чем, кроме земли,
не думают, воевать —
не хотят, и у нас будет
революция.
Неточные совпадения
Никакая
революция на коротком промежутке времени
не может формировать совершенно нового человека,
хотя что-то новое с собой несет.
Старый мир, осмеянный Вольтером, подшибленный
революцией, но закрепленный, перешитый и упроченный мещанством для своего обихода, этого еще
не испытал. Он
хотел судить отщепенцев на основании своего тайно соглашенного лицемерия, а люди эти обличили его. Их обвиняли в отступничестве от христианства, а они указали над головой судьи завешенную икону после
революции 1830 года. Их обвиняли в оправдании чувственности, а они спросили у судьи, целомудренно ли он живет?
Я также думаю, что методический, мирный шаг, незаметными переходами, как того
хотят экономические науки и философия истории, невозможен больше для
революции; нам надобно делать страшные скачки. Но в качестве публицистов, возвещая грядущую катастрофу, нам
не должно представлять ее необходимой и справедливой, а то нас возненавидят и будут гнать, а нам надобно жить…»
От Гарибальди я отправился к Ледрю-Роллену. В последние два года я его
не видал.
Не потому, чтоб между нами были какие-нибудь счеты, но потому, что между нами мало было общего. К тому же лондонская жизнь, и в особенности в его предместьях, разводит людей как-то незаметно. Он держал себя в последнее время одиноко и тихо,
хотя и верил с тем же ожесточением, с которым верил 14 июня 1849 в близкую
революцию во Франции. Я
не верил в нее почти так же долго и тоже оставался при моем неверии.
Я
хотел нового мира, но обосновывал его
не на необходимом социальном процессе, диалектически проходящем через момент
революции, а на свободе и творческом акте человека.