Неточные совпадения
Он
ходит с палкой, как ночной сторож, на конце палки кожаный мяч, чтоб она
не стучала по полу, а шлепала и шаркала в тон подошвам его сапог.
— Да ты с ума
сошла, Вера! — ужаснулась Мария Романовна и быстро исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим
не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим спросил ее...
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым,
ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга,
не видя,
не чувствуя никого больше.
— Я еще вчера, когда они ругались, видела, что она
сошла с ума. Почему
не папа? Он всегда пьяный…
Иногда, вечерами, если
не было музыки, Варавка
ходил под руку с матерью по столовой или гостиной и урчал в бороду...
Он перевелся из другого города в пятый класс; уже третий год, восхищая учителей успехами в науках, смущал и раздражал их своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он
ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него было
не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые глаза и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже поросла темным пухом.
Изредка являлся Томилин, он
проходил по двору медленно, торжественным шагом,
не глядя в окна Самгиных; войдя к писателю, молча жал руки людей и садился в угол у печки, наклонив голову, прислушиваясь к спорам, песням.
— Если там играют веселые комедии, водевили. Драмов я
не люблю. В церковь
хожу, к Успенью, там хор — лучше соборного.
— Извините — он пишет и никого
не велел пускать. Даже отцу Иннокентию отказала. К нему ведь теперь священники
ходят: семинарский и от Успенья.
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома
сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча
не удивила его, он понял, что должен был встретить швейку, он ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
— Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три
ходил с нею в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью,
не похожей на жирную грязь провинции. Марина быстро и твердо, как солдат, отбивала шаг, в походке ее была та же неудержимость, как в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он
не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина
ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Было что-то нелепое в гранитной массе Исакиевского собора, в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках лесов, на которых Клим никогда
не видел ни одного рабочего. По улицам машинным шагом
ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел на маленькой дудочке, другой жестоко бил в барабан. В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки, в разноголосых гудках фабрик, рано по утрам разрывавших сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
— Мы — друзья, — продолжал Макаров, и глаза его благодарно улыбались. —
Не влюблены, но — очень близки. Я ее любил, но — это перегорело. Страшно хорошо, что я полюбил именно ее, и хорошо, что это
прошло.
Клим
ходил по скрипучему песку дорожки, гул речей, выливаясь из окна, мешал ему думать, да и
не хотелось думать ни о чем.
Бездействующий разум
не требовал и
не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники
сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он
не искал.
Он встал, хотел
сойти к реке, но его остановило чувство тяжелой неприязни к Туробоеву, Лютову, к Алине, которая продает себя, к Макарову и Лидии, которые
не желают или
не умеют указать ей на бесстыдство ее.
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним
не более получаса, а казалось, что
прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг своей оригинальности.
Он
не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение.
Не много дней
прошло с того момента, но он уже
не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
— В театр теперь
ходят по привычке, как в церковь,
не веря, что надо
ходить в театр.
— Ты — с ума
сходишь! — кричал дядя Хрисанф. — Что ты, чудак? Как это —
не помещается? Что это значит —
не помещается?
— Тоска, брат! Гляди: богоносец народ русский валом валит угощаться конфетками за счет царя. Умилительно. Конфетки сосать будут потомки ходового московского народа, того, который
ходил за Болотниковым, за Отрепьевым, Тушинским вором, за Козьмой Мининым, потом пошел за Михайлой Романовым.
Ходил за Степаном Разиным, за Пугачевым… и за Бонапартом готов был идти… Ходовой народ! Только за декабристами и за людями Первого Марта
не пошел…
— Диомидов —
сошел с ума? — спросил Самгин,
не без надежды на утвердительный ответ; Макаров ответил
не сразу и неутешительно...
— С утра
хожу, смотрю, слушаю. Пробовал объяснять.
Не доходит. А ведь просто: двинуться всей массой прямо с поля на Кремль, и — готово! Кажется, в Брюсселе публика из театра, послушав «Пророка», двинулась и — получила конституцию… Дали.
—
Не верю я, что он
сошел с ума, — громко сказала Варвара. —
Не люблю его и
не верю…
Было еще
не поздно, только что зашло солнце и
не погасли красноватые отсветы на главах церквей. С севера надвигалась туча, был слышен гром, как будто по железным крышам домов мягкими лапами лениво
ходил медведь.
А вообще Самгин жил в тихом умилении пред обилием и разнообразием вещей, товаров, созданных руками вот этих, разнообразно простеньких человечков, которые
не спеша
ходят по дорожкам, посыпанным чистеньким песком, скромно рассматривают продукты трудов своих, негромко похваливают видимое, а больше того вдумчиво молчат.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго
ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда
не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы
не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится?
Не красива. И —
не умна.
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата
не чувствуется человек, который
сходил бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу, как
сходит с ума Глеб Успенский.
Справедливый государь Александр Благословенный разоблачил его притворство,
сослал в Сибирь, а в поношение ему велел изобразить его полуголым, в рубище, с протянутой рукой и поставить памятник перед театром, —
не притворяйся, шельма!
— Шабаш! Поссорился с Варавкой и в газете больше
не работаю! Он там на выставке
ходил, как жадный мальчуган по магазину игрушек. А Вера Петровна — точно калуцкая губернаторша, которую уж ничто
не может удивить. Вы знаете, Самгин, Варавка мне нравится, но — до какого-то предела…
Из открытого окна флигеля доносился спокойный голос Елизаветы Львовны; недавно она начала заниматься историей литературы с учениками школы, человек восемь
ходили к ней на дом. Чтоб
не думать, Самгин заставил себя вслушиваться в слова Спивак.
Вошел в дом, тотчас же снова явился в разлетайке, в шляпе и, молча пожав руку Самгина, исчез в сером сумраке, а Клим задумчиво
прошел к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная жандармом постель внушала отвращение. Тогда он стал укладывать бумаги в ящики стола, доказывая себе, что обыск
не будет иметь никаких последствий. Но логика
не могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной тревоги.
Аккуратный старичок
ходил вооруженный дождевым зонтом, и Самгин отметил, что он тыкает концом зонтика в землю как бы со сдерживаемой яростью, а на людей смотрит уже
не благожелательно, а исподлобья, сердито, точно он всех видел виноватыми в чем-то перед ним.
Ходим десятки веков и все —
не туда.
«Эти люди чувствуют меня своим, — явный признак их тупости… Если б я хотел, — я, пожалуй, мог бы играть в их среде значительную роль. Донесет ли на них Диомидов? Он должен бы сделать это. Мне, конечно,
не следует
ходить к Варваре».
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой
ходила и
не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко. Нет, думаю, лучше уж пускай другие плачут!
— Тоже вот и Любаша: уж как ей хочется, чтобы всем было хорошо, что уж я
не знаю как! Опять дома
не ночевала, а намедни, прихожу я утром, будить ее — сидит в кресле, спит, один башмак снят, а другой и снять
не успела, как сон ее свалил. Люди к ней так и
ходят, так и
ходят, а женишка-то все нет да нет! Вчуже обидно, право: девушка сочная, как лимончик…
Первый день
прошел довольно быстро, второй оказался длиннее, но короче третьего, и так, нарушая законы движения земли вокруг солнца, дни становились все длиннее, каждый день усиливал бессмысленную скуку, обнажал пустоту в душе и, в пустоте, — обиду, которая хотя и возрастала день ото дня, но побороть скуку
не могла.
Самгин, открыв окно, посмотрел, как он
не торопясь
прошел двором, накрытый порыжевшей шляпой, серенький, похожий на старого воробья. Рыжеволосый мальчик на крыльце кухни акушерки Гюнтер чистил столовые ножи пробкой и тертым кирпичом.
Самгин взглянул направо, налево, людей нигде
не было,
ходили три курицы, сидела на траве шершавая собака, внимательно разглядывая что-то под носом у себя.
Самгин выпил рюмку коньяка, подождал, пока
прошло ощущение ожога во рту, и выпил еще. Давно уже он
не испытывал столь острого раздражения против людей, давно
не чувствовал себя так одиноким. К этому чувству присоединялась тоскливая зависть, — как хорошо было бы обладать грубой дерзостью Кутузова, говорить в лицо людей то, что думаешь о них. Сказать бы им...
Она даже
ходить стала более плавно, свободно, и каблуки ее уже
не стучали так вызывающе, как раньше.
Варвара явилась после одиннадцати часов. Он услышал ее шаги на лестнице и сам отпер дверь пред нею, а когда она,
не раздеваясь,
не сказав ни слова,
прошла в свою комнату, он, видя, как неверно она шагает, как ее руки ловят воздух, с минуту стоял в прихожей, чувствуя себя оскорбленным.
— Хотите
пройти к нему? — спросила она, осматривая Самгина невидящим взглядом. Видеть умирающего Клим
не хотел, но молча пошел за нею.
— Я тоже
не могла уснуть, — начала она рассказывать. — Я никогда
не слышала такой мертвой тишины. Ночью по саду
ходила женщина из флигеля, вся в белом, заломив руки за голову. Потом вышла в сад Вера Петровна, тоже в белом, и они долго стояли на одном месте… как Парки.
— Нужно знать, по возможности, все, но лучше —
не увлекаться ничем. «Все приходит и все
проходит, а земля остается вовеки». Хотя и о земле неверно.
— Лидия изучает историю религии, а зачем ей нужно это — я
не поняла. Живет монахиней, одиноко,
ходит в оперу, в концерты.
— Он очень
не любит студентов, повар. Доказывал мне, что их надо
ссылать в Сибирь, а
не в солдаты. «Солдатам, говорит, они мозги ломать станут: в бога —
не верьте, царскую фамилию —
не уважайте. У них, говорит, в головах шум, а они думают — ум».
Не желая видеть этих людей, он
прошел в кабинет свой, прилег там на диван, но дверь в столовую была
не плотно прикрыта, и он хорошо слышал беседу старого народника с письмоводителем.