Неточные совпадения
Клим тоже обрадовался и, чтобы скрыть это, опустил
голову. Ему послышалось, что
в нем тоже
прозвучало торжествующее «Ага!», вспыхнула, как спектр, полоса разноцветных мыслишек и среди них мелькнула линия сочувственных Маргарите. Варавка, должно быть, поняв его радость как испуг, сказал несколько утешительных афоризмов...
Она уже не шептала, голос ее
звучал довольно громко и был насыщен гневным пафосом. Лицо ее жестоко исказилось, напомнив Климу колдунью с картинки из сказок Андерсена. Сухой блеск глаз горячо щекотал его лицо, ему показалось, что
в ее взгляде горит чувство злое и мстительное. Он опустил
голову, ожидая, что это странное существо
в следующую минуту закричит отчаянным криком безумной докторши Сомовой...
«Да — что вы озорничаете?» —
звучал в памяти возмущенный вопрос горбатой девочки, и шумел
в голове рыдающий шепоток деревенских баб.
Климу послышалось, что вопрос
звучит иронически. Из вежливости он не хотел расходиться с москвичом
в его оценке старого города, но, прежде чем собрался утешить дядю Хрисанфа, Диомидов, не поднимая
головы, сказал уверенно и громко...
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем.
В этот вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись
в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить
голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды.
В его памяти
звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по
голове и он ждет еще удара. Было жарко, горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно сметал пыль под ноги партии арестантов.
Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
Трифонов часа два возил Самгиных по раскаленным улицам
в шикарнейшей коляске, запряженной парою очень тяжелых, ленивых лошадей, обильно потел розовым потом и, часто вытирая
голое лицо кастрата надушенным платком, рассказывал о достопримечательностях Астрахани тоже клетчатыми, как его костюм, серенькими и белыми словами;
звучали они одинаково живо.
Когда
в дверях буфета сочно
прозвучал голос Марины, лохматая
голова быстро вскинулась, показав смешное, плоское лицо, с широким носом и необыкновенными глазами, — очень большие белки и маленькие, небесно-голубые зрачки.
Голос ее
звучал все крепче,
в нем слышалось нарастание ярости. Без шляпы на
голове, лицо ее, осыпанное волосами, стало маленьким и жалким, влажные глаза тоже стали меньше.
Слушали его очень внимательно. Комната, где дышало не менее полусотни человек, наполнялась теплой духотой. Самгин невольно согнулся, наклонил
голову, когда
в тишине
прозвучал знакомый голос Кутузова...
Самгин отметил, что только он сидит за столом одиноко, все остальные по двое, по трое, и все говорят негромко, вполголоса, наклоняясь друг к другу через столы. У двери
в биллиардную, где уже щелкали шары, за круглым столом завтракают пятеро военных, они, не стесняясь, смеются, смех вызывает дородный, чернобородый интендант
в шелковой шапочке на
голове, он рассказывает что-то, густой его бас
звучит однотонно, выделяется только часто повторяемое...
Неточные совпадения
Даль
звучала в его ушах смутно замиравшею песней; когда же по небу гулко перекатывался весенний гром, заполняя собой пространство и с сердитым рокотом теряясь за тучами, слепой мальчик прислушивался к этому рокоту с благоговейным испугом, и сердце его расширялось, а
в голове возникало величавое представление о просторе поднебесных высот.
Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его
голове, как у юноши.
В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его
звучал как-то слишком ровно.
Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под
головы свои старые пиджаки. Над их
головами шумела темная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь нее синело чистое голубое небо. Ручей, сбегавший с камня на камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом. Дедушка некоторое время ворочался, кряхтел и говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его
звучит из какой-то мягкой и сонной дали, а слова были непонятны, как
в сказке.
Голос Павла
звучал твердо, слова звенели
в воздухе четко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь толпа имела форму клина, острием ее был Павел, и над его
головой красно горело знамя рабочего народа. И еще толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
Павел видел улыбку на губах матери, внимание на лице, любовь
в ее глазах; ему казалось, что он заставил ее понять свою правду, и юная гордость силою слова возвышала его веру
в себя. Охваченный возбуждением, он говорил, то усмехаясь, то хмуря брови, порою
в его словах
звучала ненависть, и когда мать слышала ее звенящие, жесткие слова, она, пугаясь, качала
головой и тихо спрашивала сына: