Неточные совпадения
За нею уже ухаживал седой артиллерист,
генерал, вдовец, стройный
и красивый, с умными глазами, ухаживал товарищ прокурора Ипполитов, маленький человечек с черными усами на смуглом лице, веселый
и ловкий.
За ним почтительно двигалась группа людей, среди которых было четверо китайцев в национальных костюмах; скучно шел молодцеватый губернатор Баранов рядом с
генералом Фабрициусом, комиссаром павильона кабинета царя, где были выставлены сокровища Нерчинских
и Алтайских рудников, драгоценные камни, самородки золота. Люди с орденами
и без орденов почтительно, тесной группой, тоже шли сзади странного посетителя.
Генерал Фабрициус, расправив запорожские усы, выступил вперед высокого гостя
и жестом военачальника указал ему на павильон царя.
Генерал Фабрициус пошел сзади Ли Хунг-чанга, тоже покраснев
и дергая себя за усы.
Он даже начал собирать «открытки» на политические темы; сначала их навязывала ему Сомова, затем он сам стал охотиться за ними,
и скоро у него образовалась коллекция картинок, изображавших Финляндию, которая защищает конституцию от нападения двуглавого орла, русского мужика, который пашет землю в сопровождении царя,
генерала, попа, чиновника, купца, ученого
и нищего, вооруженных ложками; «Один с сошкой, семеро — с ложкой», — подписано было под рисунком.
— Ты — ешь больше, даром кормят, — прибавила она, поворачивая нагло выпученные
и всех презирающие глаза к столу крупнейших сил города: среди них ослепительно сиял
генерал Обухов, в орденах от подбородка до живота, такой усатый
и картинно героический, как будто он был создан нарочно для того, чтоб им восхищались дети.
— Ты, конечно, знаешь: в деревнях очень беспокойно, возвратились солдаты из Маньчжурии
и бунтуют, бунтуют! Это — между нами, Клим, но ведь они бежали, да, да! О, это был ужас! Дядя покойника мужа, — она трижды, быстро перекрестила грудь, —
генерал, участник турецкой войны, георгиевский кавалер, — плакал! Плачет
и все говорит: разве это возможно было бы при Скобелеве, Суворове?
— Знаете, это все-таки — смешно! Вышли на улицу, устроили драку под окнами генерал-губернатора
и ушли, не предъявив никаких требований. Одиннадцать человек убито, тридцать два — ранено. Что же это? Где же наши партии? Где же политическое руководство массами, а?
— Забастовщики подкуплены жидами, это — дело ясное,
и вот хоронили они — кого? А — как хоронили? Эдак-то в прошлом году
генерала Келлера не хоронили, а — герой был!
На козлах сидел, вытянув руки, огромный кучер в меховой шапке с квадратным голубым верхом, в санях —
генерал в широчайшей шинели; голову, накрытую синим кружком фуражки, он спрятал в бобровый воротник
и был похож на колокол, отлитый из свинца.
— «Армия спасения». Знаете:
генерал Бутс
и старые девы поют псалмы, призывая каяться в грехах… Я говорю — не так? — снова обратился он к Марине; она ответила оживленно
и добродушно...
Кучер, благообразный, усатый старик, похожий на переодетого
генерала, пошевелил вожжами, — крупные лошади стали осторожно спускать коляску по размытой дождем дороге; у выезда из аллеи обогнали мужиков, — они шли гуськом друг за другом,
и никто из них не снял шапки, а солдат, приостановясь, развертывая кисет, проводил коляску сердитым взглядом исподлобья. Марина, прищурясь, покусывая губы, оглядывалась по сторонам, измеряя поля; правая бровь ее была поднята выше левой, казалось, что
и глаза смотрят различно.
— Была я у генеральши Богданович, я говорила тебе о ней: муж —
генерал, староста Исакиевского собора, полуидиот, но — жулик. Она — бабочка неглупая, очень приметлива, в денежных делах одинаково человеколюбиво способствует всем ближним, без различия национальностей. Бывала я у ней
и раньше, а на этот раз она меня пригласила для беседы с Бердниковым, — об этой беседе я тебе после расскажу.
Самгин вспомнил наслаждение смелостью, испытанное им на встрече Нового года,
и подумал, что, наверное, этот министр сейчас испытал такое же наслаждение. Затем вспомнил, как укротитель Парижской коммуны,
генерал Галифе, встреченный в парламенте криками: «Убийца!» — сказал, топнув ногой: «Убийца? Здесь!» Ой, как закричали!
Впереди толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие
генералы, длинноволосые попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки
и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками в руках, женщины в пестрых платочках, многие из них крестились
и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями
и воем.
— Понять — трудно, — согласился Фроленков. — Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь — вздуем. Торговали — хорошо. Свободы ему, немцу, у нас — сколько угодно! Он
и генерал,
и управляющий,
и булочник, будь чем хошь, живи как любишь. Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?
Клим Иванович Самгин был одет тепло, удобно
и настроен мужественно, как
и следовало человеку, призванному участвовать в историческом деле. Осыпанный снегом необыкновенный извозчик в синей шинели с капюшоном, в кожаной финской шапке, краснолицый, усатый, очень похожий на портрет какого-то исторического
генерала, равнодушно, с акцентом латыша заявил Самгину, что в гостиницах нет свободных комнат.
Вспомнил, что грузины
и армяне служат в армии, дослуживаются до генеральства. У нас нет генералов-семитов, а вот в Англии нередко евреи становятся лордами, даже один из вице-королей Индии был еврей.
Он припомнил всё, что говорилось о Протопопове: человек политически неопределенный
и даже не очень грамотный, но ловкий, гибкий, бойкий, в его бойкости замечают что-то нездоровое. Провинциал, из мелких симбирских дворян, владелец суконной фабрики, наследовал ее после смерти жандармского
генерала Сильверстова, убитого в Париже поляком-революционером Подлевским. В общем — человек мутный, ничтожный.
— Наша армия уже разбита,
и мы — накануне революции. Не нужно быть пророком, чтоб утверждать это, — нужно побывать на фабриках, в рабочих казармах. Не завтра — послезавтра революция вспыхнет. Пользуясь выступлением рабочих, буржуазия уничтожит самодержавие,
и вот отсюда начнется нечто новенькое. Если буржуазия, при помощи военщины,
генералов, сумеет организоваться — пролетариат будет иметь пред собой врага более опасного, чем царь
и окружающие его.
— Павловский полк, да — говорят —
и другие полки гарнизона перешли на сторону народа, то есть Думы. А народ — действует: полицейские участки разгромлены, горят, окружный суд, Литовский замок — тоже, министров арестуют,
генералов…
— Кавардак
и катавасия. Ко мне в квартиру влезли, с винтовками, спрашивают: «Это вы
генерал Голомбиевский?» — такого, наверно,
и в природе нет.
Знаешь, Клим Иванович, ушли они, эти… ловцы
генералов, ушли,
и, очень… прискорбно почувствовал я себя.
Самгин наблюдал. Министр оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с
генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую,
и наконец рабочий крикнул ему...
— Вот я
и сокрушаюсь… Студенты
генерала арестуют, — разве это может быть?
— Пулеметы — действуют! В Адмиралтействе какой-то
генерал организовал сопротивление. Полиция
и жандармы стреляют с крыш.