Неточные совпадения
Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу о народе отец.
В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, — он умел лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил
ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня говорила бабушка на уроке закона божия?
Когда дети играли на дворе, Иван Дронов отверженно сидел на ступенях крыльца кухни, упираясь локтями
в колена, а скулами о
ладони, и затуманенными глазами наблюдал игры барчат. Он радостно взвизгивал, когда кто-нибудь падал или, ударившись, морщился от боли.
— Вытащили их? — спросил Клим, помолчав, посмотрев на седого человека
в очках, стоявшего среди комнаты. Мать положила на лоб его приятно холодную
ладонь и не ответила.
Писатель был страстным охотником и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных цветах полей и звонком пении птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал и услышал все это. Двигая
в воздухе
ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой, читал он — опираясь локтями о стол, зажав
ладонями уши. Иногда — лежал на койке, согнув ноги, держа книгу на коленях,
в зубах его торчал карандаш. На стук
в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
А потом, соскочив с постели, наклонилась над ним и, сжимая щеки его
ладонями, трижды поцеловала его
в губы, задыхаясь и нашептывая...
В общем дома жилось тягостно, скучно, но
в то же время и беспокойно. Мать с Варавкой, по вечерам, озабоченно и сердито что-то считали, сухо шумя бумагами. Варавка, хлопая
ладонью по столу, жаловался...
Взвешивая на
ладони один из пяти огромных томов Мориса Каррьера «Искусство
в связи с общим развитием культуры», он говорил...
Ему вспомнилось, как однажды, войдя
в столовую, он увидал, что Марина, стоя
в своей комнате против Кутузова, бьет кулаком своей правой руки по
ладони левой, говоря
в лицо бородатого студента...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие
ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй
в губы и торопливый шепот...
Он молчал, гладя ее голову
ладонью. Сквозь шелк ширмы, вышитой фигурами серебряных птиц, он смотрел на оранжевое пятно лампы, тревожно думая: что же теперь будет? Неужели она останется
в Петербурге, не уедет лечиться? Он ведь не хотел, не искал ее ласк. Он только пожалел ее.
Говоря, он смотрел
в потолок и не видел, что делает Дмитрий; два тяжелых хлопка заставили его вздрогнуть и привскочить на кровати. Хлопал брат книгой по
ладони, стоя среди комнаты
в твердой позе Кутузова. Чужим голосом, заикаясь, он сказал...
Сложив щепотью тоненькие, острые пальцы, тыкала ими
в лоб, плечи, грудь Клима и тряслась, едва стоя на ногах, быстро стирая
ладонью слезы с лица.
В саду стало тише, светлей, люди исчезли, растаяли; зеленоватая полоса лунного света отражалась черною водою пруда, наполняя сад дремотной, необременяющей скукой. Быстро подошел человек
в желтом костюме, сел рядом с Климом, тяжко вздохнув, снял соломенную шляпу, вытер лоб
ладонью, посмотрел на
ладонь и сердито спросил...
Стояла она — подняв голову и брови, удивленно глядя
в синеватую тьму за окном, руки ее были опущены вдоль тела, раскрытые розовые
ладони немного отведены от бедер.
Лидия, брызнув водою
в лицо ее и гладя мокрой
ладонью щеки свои, сказала...
Лютов сидел на краешке стула, согнув спину, упираясь
ладонями в колени.
Лучи солнца упирались
в лицо Варавки, он блаженно жмурился и гладил
ладонями медную бороду свою.
Лютов с размаха звучно хлопнул
ладонью по его мокрому плечу и вдруг захохотал визгливым, бабьим смехом. Засмеялся и Туробоев, тихонько и как-то сконфуженно, даже и Клим усмехнулся, — так забавен был детский испуг
в светлых, растерянно мигавших глазах бородатого мужика.
А хромой, взглянув на Варавку, широко ухмыльнулся, но сейчас же прикрыл рот
ладонью. Это не помогло, громко фыркнув
в ладонь, он отмахнул рукой
в сторону и вскричал тоненько...
Женщина протянула руку с очень твердой
ладонью. Лицо у нее было из тех, которые запоминаются с трудом. Пристально, фотографирующим взглядом светленьких глаз она взглянула
в лицо Клима и неясно назвала фамилию, которую он тотчас забыл.
— Не смей! — строго крикнула Лидия, упираясь
ладонью в голову его, отталкивая.
— Ты их, Гашка, прутом, прутом, — советовала она, мотая тяжелой головой.
В сизых, незрячих глазах ее солнце отражалось, точно
в осколках пивной бутылки. Из двери школы вышел урядник, отирая
ладонью седоватые усы и аккуратно подстриженную бороду, зорким взглядом рыжих глаз осмотрел дачников, увидав Туробоева, быстро поднял руку к новенькой фуражке и строго приказал кому-то за спиною его...
— Отлично! — закричал он, трижды хлопнув
ладонями. — Превосходно, но — не так! Это говорил не итальянец, а — мордвин. Это — размышление, а не страсть, покаяние, а не любовь! Любовь требует жеста. Где у тебя жест? У тебя лицо не живет! У тебя вся душа только
в глазах, этого мало! Не вся публика смотрит на сцену
в бинокль…
Ел Никодим Иванович много, некрасиво и, должно быть, зная это, старался есть незаметно, глотал пищу быстро, не разжевывая ее. А желудок у него был плохой, писатель страдал икотой; наглотавшись, он сконфуженно мигал и прикрывал рот
ладонью, затем, сунув нос
в рукав, покашливая, отходил к окну, становился спиною ко всем и тайно потирал живот.
Почти все соглашались с тем, что это было сказано неумно. Только мягкосердечный дядя Хрисанф, смущенно втирая
ладонью воздух
в лысину свою, пытался оправдать нового вождя народа...
Было бы интересно побеседовать с Диомидовым, но путешествие с таким отрепанным молодцом не улыбалось Климу; студент рядом с мастеровым — подозрительная пара. Клим отказался идти
в трактир, а Диомидов, безжалостно растирая
ладонью озябшее ухо, сказал...
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти на стол, сжимая виски
ладонями, она смотрела
в круглое лицо студента читающим взглядом, точно
в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
— Подумаю, — тихо ответил Клим. Все уже было не интересно и не нужно — Варавка, редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел
в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев
ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его
ладонями, говорила что-то и смотрела
в глаза его ослепляющим взглядом.
Он оглянулся, ему показалось, что он сказал эти слова вслух, очень громко. Горничная, спокойно вытиравшая стол, убедила его, что он кричал мысленно.
В зеркале он видел лицо свое бледным, близорукие глаза растерянно мигали. Он торопливо надел очки, быстро сбежал
в свою комнату и лег, сжимая виски
ладонями, закусив губы.
Самгин ежедневно завтракал с ним
в шведском картонном домике у входа на выставку, Иноков скромно питался куском ветчины, ел много хлеба, выпивал бутылку черного пива и, поглаживая лицо свое
ладонью, точно стирая с него веснушки, рассказывал...
Чувствовать себя необыкновенным, каким он никогда не был, Климу мешал Иноков.
В коротких перерывах между сказами Федосовой, когда она, отдыхая, облизывая темные губы кончиком языка, поглаживала кривой бок, дергала концы головного платочка, завязанного под ее подбородком, похожим на шляпку гриба, когда она, покачиваясь вбок, улыбалась и кивала головой восторженно кричавшему народу, —
в эти минуты Иноков разбивал настроение Клима, неистово хлопая
ладонями и крича рыдающим голосом...
Спивак, облокотясь о круглый стол, врытый
в землю, сжимая щеки
ладонями, следила за красненькой букашкой, бестолково ползавшей по столу.
Но яйца он тоже не стал есть, а, покатав их между
ладонями, спрятал
в карман.
Клим заметил, что историк особенно внимательно рассматривал Томилина и даже как будто боялся его; может быть, это объяснялось лишь тем, что философ, входя
в зал редакции, пригибал рыжими
ладонями волосы свои, горизонтально торчавшие по бокам черепа, и, не зная Томилина, можно было понять этот жест как выражение отчаяния...
Показывая редкости свои, старик нежно гладил их сухими
ладонями,
в дряблой коже цвета утиных лап; двигался он быстро и гибко, точно ящерица, а крепкий голосок его звучал все более таинственно. Узор красненьких жилок на скулах, казалось, изменялся, то — густея, то растекаясь к вискам.
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув шляпу
в колени себе, провел
ладонью по лицу. — Ну вот, я так и думал, что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы не стали бы читать. Стихи у вас?
Когда ротмистр, отпуская Клима, пожал его руку,
ладонь ротмистра, на взгляд пухлая, оказалась жесткой и
в каких-то шишках, точно
в мозолях.
— Нам необходима борьба за свободу борьбы, за право отстаивать человеческие права, — говорит Маракуев: разрубая воздух ребром
ладони. — Марксисты утверждают, что крестьянство надобно загнать на фабрики, переварить
в фабричном котле…
Все замолчали. Тогда Сомова, должно быть, поняв, что надоела, и обидясь этим, простилась и ушла к себе
в комнату, где жила Лидия. Маракуев провел
ладонью по волосам, говоря...
В ее возбуждении,
в жестах, словах Самгин видел то наигранное и фальшивое, от чего он почти уже отучил ее своими насмешками. Было ясно, что Лидия рада встрече с подругой, тронута ее радостью; они, обнявшись, сели на диван, Варвара плакала, сжимая
ладонями щеки Лидии, глядя
в глаза ее.
Он все двигал руками, то сжимая пальцы бессильных рук
в кулаки, то взвешивая что-то на
ладонях.
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он лежал на столе, на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять
в руки, стоя
в двух шагах от стола. Потом, не сходя с места, протянул руку, но покачнулся и едва не упал, сильно ударив
ладонью по конверту.
Она пригладила
ладонью вставшие дыбом волосы на голове больного, отерла платком слезоточивый глаз, мокрую щеку
в белой щетине, и после этого все пошло очень хорошо и просто.
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая
ладонью мокрые усы, — усы у него загибались
в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится на все, на дома, леса, на людей…
— Макаров — ругает ее. Ушел, маньяк. Я ей орхидеи послал, — бормотал он, смяв папиросу с огнем
в руке, ожег
ладонь, посмотрел на нее, сунул
в карман и снова предложил...
Он пошел
в залу, толкнув плечом монахиню, видел, что она отмахнулась от него четками, но не извинился. Пианист отчаянно барабанил русскую;
в плотном, пестром кольце людей, хлопавших
ладонями в такт музыке, дробно топали две пары ног, плясали китаец и грузин.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел
в сад, заглянул
в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком
в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие
в темных ямах, непонятливо смотрит на
ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за уха парня, сунул ее под свои рыжие усы
в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся
ладонями в бедра и, стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское, ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую от пыли и пота, как лицо его.