Неточные совпадения
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе
в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай
в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так вот как на
ладони все видишь.
«Дерзай!» — за ними слышится
Дьячково слово; сын его
Григорий, крестник старосты,
Подходит к землякам.
«Хошь водки?» — Пил достаточно.
Что тут у вас случилося?
Как
в воду вы опущены?.. —
«Мы?.. что ты?..» Насторожились,
Влас положил на крестника
Широкую
ладонь.
Поймал его Пахомушка,
Поднес к огню, разглядывал
И молвил: «Пташка малая,
А ноготок востер!
Дыхну — с
ладони скатишься,
Чихну —
в огонь укатишься,
Щелкну — мертва покатишься,
А все ж ты, пташка малая,
Сильнее мужика!
Окрепнут скоро крылышки,
Тю-тю! куда ни вздумаешь,
Туда и полетишь!
Ой ты, пичуга малая!
Отдай свои нам крылышки,
Все царство облетим,
Посмотрим, поразведаем,
Поспросим — и дознаемся:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси...
— Да мы разминаем, — отвечал Василий, набирая семян и
в ладонях растирая землю.
— Однако и он, бедняжка, весь
в поту, — шопотом сказала Кити, ощупывая ребенка. — Вы почему же думаете, что он узнает? — прибавила она, косясь на плутовски, как ей казалось, смотревшие из-под надвинувшегося чепчика глаза ребенка, на равномерно отдувавшиеся щечки и на его ручку с красною
ладонью, которою он выделывал кругообразные движения.
И, заложив пальцы зa пальцы,
ладонями книзу, Алексей Александрович потянул, и пальцы затрещали
в суставах.
Ее взгляд, прикосновение руки прожгли его. Он поцеловал свою
ладонь в том месте, где она тронула его, и поехал домой, счастливый сознанием того, что
в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем
в два последние месяца.
Защитив глаза
ладонью от лучей солнца, она пристально всматривалась
в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то запевала снова песню.
Нет! кто уж кулак, тому не разогнуться
в ладонь!
— Да ведь как же я мог знать об этом сначала?
В этом-то и выгода бумажного производства, что вот теперь все, как на
ладони, оказалось ясно.
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют
в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Но не на костер глядел Тарас, не об огне он думал, которым собирались жечь его; глядел он, сердечный,
в ту сторону, где отстреливались козаки: ему с высоты все было видно как на
ладони.
Размешайте заряд пороху
в чарке сивухи, духом выпейте, и все пройдет — не будет и лихорадки; а на рану, если она не слишком велика, приложите просто земли, замесивши ее прежде слюною на
ладони, то и присохнет рана.
Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть
в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что уже старый Бульба спал, положив голову на
ладонь.
Прямо шла низенькая дверь, перед которой сидевшие двое часовых играли
в какую-то игру, состоявшую
в том, что один другого бил двумя пальцами по
ладони.
Вся дрожа, сдернула она его с пальца; держа
в пригоршне, как воду, рассмотрела его она — всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо
в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой.
Смеясь, он подставил руку
ладонью вверх знойному солнцу, как сделал это однажды мальчиком
в винном погребе; затем отплыл и стал быстро грести по направлению к гавани.
— Конечно. Вот рай!.. Он у меня, видишь? — Грэй тихо засмеялся, раскрыв свою маленькую руку. Нежная, но твердых очертаний
ладонь озарилась солнцем, и мальчик сжал пальцы
в кулак. — Вот он, здесь!.. То тут, то опять нет…
— «Лети-ка, Летика», — сказал я себе, — быстро заговорил он, — когда я с кабельного мола увидел, как танцуют вокруг брашпиля наши ребята, поплевывая
в ладони. У меня глаз, как у орла. И я полетел; я так дышал на лодочника, что человек вспотел от волнения. Капитан, вы хотели оставить меня на берегу?
Ассоль проникла
в высокую, брызгающую росой луговую траву; держа руку
ладонью вниз над ее метелками, она шла, улыбаясь струящемуся прикосновению.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из рук, сдирая с
ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым
в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица.
Должен и обязан пред вами объяснением-с, — продолжал он с улыбочкой и даже слегка стукнул
ладонью по коленке Раскольникова, но почти
в то же мгновение лицо его вдруг приняло серьезную и озабоченную мину; даже как будто грустью подернулось, к удивлению Раскольникова.
Он облокотился на колена и, как
в клещах, стиснул себе
ладонями голову.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая,
в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую
ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Человек остановился на пороге, посмотрел молча на Раскольникова и ступил шаг
в комнату. Он был точь-в-точь как и вчера, такая же фигура, так же одет, но
в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он смотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв немного, глубоко вздохнул. Недоставало только, чтоб он приложил при этом
ладонь к щеке, а голову скривил на сторону, чтоб уж совершенно походить на бабу.
Сковороды, про которую говорил Лебезятников, не было; по крайней мере Раскольников не видал; но вместо стука
в сковороду Катерина Ивановна начинала хлопать
в такт своими сухими
ладонями, когда заставляла Полечку петь, а Леню и Колю плясать; причем даже и сама пускалась подпевать, но каждый раз обрывалась на второй ноте от мучительного кашля, отчего снова приходила
в отчаяние, проклинала свой кашель и даже плакала.
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх. Все
в ней было еще молодо-зелено: и голос, и пушок на всем лице, и розовые руки с беловатыми кружками на
ладонях, и чуть-чуть сжатые плечи… Она беспрестанно краснела и быстро переводила дух.
А сам зажал рубль
в ладонь и держу его как можно крепче. А бабушка продолжает...
Пили, должно быть, на старые дрожжи, все быстро опьянели. Самгин старался пить меньше, но тоже чувствовал себя охмелевшим. У рояля девица
в клетчатой юбке ловко выколачивала бойкий мотивчик и пела по-французски; ей внушительно подпевал адвокат, взбивая свою шевелюру, кто-то хлопал
ладонями, звенело стекло на столе, и все вещи
в комнате, каждая своим голосом, откликались на судорожное веселье людей.
Хлопнув книжкой по
ладони, он сунул ее
в карман, допил остатки вина и сказал...
В общем дома жилось тягостно, скучно, но
в то же время и беспокойно. Мать с Варавкой, по вечерам, озабоченно и сердито что-то считали, сухо шумя бумагами. Варавка, хлопая
ладонью по столу, жаловался...
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох
в башке! — Прокашлялся и продолжал более чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. — Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на
ладони и сказал, не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая,
в форме могилы, яма, а на дне ее и по бокам
в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали
ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
У ног Самгина полулежал человек, выпачканный нефтью, куря махорку, кашлял и оглядывался, не видя, куда плюнуть; плюнул
в руку, вытер
ладонь о промасленные штаны и сказал соседу
в пиджаке, лопнувшем на спине по шву...
Кивнув головой, Самгин осторожно прошел
в комнату, отвратительно пустую, вся мебель сдвинута
в один угол. Он сел на пыльный диван, погладил
ладонями лицо, руки дрожали, а пред глазами как бы стояло
в воздухе обнаженное тело женщины, гордой своей красотой. Трудно было представить, что она умерла.
— Ничего я тебе не должен, — крикнул рабочий, толкнув Самгина
в плечо
ладонью. — Что ты тут говоришь, ну? Кто таков? Ну, говори! Что ты скажешь? Эх…
— Подумаю, — тихо ответил Клим. Все уже было не интересно и не нужно — Варавка, редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел
в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев
ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
— Успокойтесь, — предложил Самгин, совершенно подавленный, и ему показалось, что Безбедов
в самом деле стал спокойнее. Тагильский молча отошел под окно и там распух, расплылся
в сумраке. Безбедов сидел согнув одну ногу, гладя колено
ладонью, другую ногу он сунул под нары, рука его все дергала рукав пиджака.
В кухне — кисленький запах газа, на плите,
в большом чайнике, шумно кипит вода, на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль,
в углу, среди засушенных цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны с младенцем. Макаров сел за стол и, облокотясь, сжал голову свою
ладонями, Иноков, наливая
в стаканы вино, вполголоса говорит...
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая
ладонью мокрые усы, — усы у него загибались
в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится на все, на дома, леса, на людей…
Писатель был страстным охотником и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных цветах полей и звонком пении птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал и услышал все это. Двигая
в воздухе
ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
—
В сумасшедший дом и попал, на три месяца, — добавила его супруга, ласково вложив
в протянутую
ладонь еще конфету, а оратор продолжал с великим жаром, все чаще отирая шапкой потное, но не краснеющее лицо...
—
В Киеве серьезно ставят дело об употреблении евреями христианской крови. — Тагильский захохотал, хлопая себя
ладонями по коленам. — Это очень уместно накануне юбилея Романовых. Вы, Самгин, антисемит? Так нужно, чтоб вы заявили себя филосемитом, — понимаете? Дронов — анти, а вы — фило. А я — ни
в тех, ни
в сех или — глядя по обстоятельствам и — что выгоднее.
— Н-ну, вот, — заговорил Безбедов, опустив руки, упираясь
ладонями в колена и покачиваясь. — Придется вам защищать меня на суде. По обвинению
в покушении на убийство,
в нанесении увечья… вообще — черт знает
в чем! Дайте выпить чего-нибудь…
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером,
в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа
в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен,
ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
Он пошел
в залу, толкнув плечом монахиню, видел, что она отмахнулась от него четками, но не извинился. Пианист отчаянно барабанил русскую;
в плотном, пестром кольце людей, хлопавших
ладонями в такт музыке, дробно топали две пары ног, плясали китаец и грузин.
Самгин вдруг почувствовал: ему не хочется, чтобы Дронов слышал эти речи, и тотчас же начал ‹говорить› ему о своих делах. Поглаживая
ладонью лоб и ершистые волосы на черепе, Дронов молча, глядя
в рюмку водки, выслушал его и кивнул головой, точно сбросив с нее что-то.
«Уже решила», — подумал Самгин. Ему не нравилось лицо дома, не нравились слишком светлые комнаты, возмущала Марина. И уже совсем плохо почувствовал он себя, когда прибежал, наклоня голову, точно бык, большой человек
в теплом пиджаке, подпоясанном широким ремнем,
в валенках, облепленный с головы до ног перьями и сенной трухой. Он схватил руки Марины, сунул
в ее
ладони лохматую голову и, целуя
ладони ее, замычал.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его
ладонями, говорила что-то и смотрела
в глаза его ослепляющим взглядом.
Он встал и оказался похожим на бочку, облеченную
в нечто темно-серое, суконное, среднее между сюртуком и поддевкой. Выкатив глаза, он взглянул на стенные часы, крякнул, погладил
ладонью щеку.