Неточные совпадения
—
Ну, скорее! Это — дядя Михайло, это — Яков… Тетка Наталья, это — братья, оба Саши, сестра Катерина, это всё наше племя,
вот сколько!
— Лексей, — позвал дед, — иди ближе!..
Ну, кому говорю?..
Вот гляди, как секут… Раз!..
— Получше себе взял, похуже мне оставил. Очень я обрадовалась Иванке, — уж больно люблю вас, маленьких!
Ну, и приняли его, окрестили,
вот он и живет, хорош. Я его вначале Жуком звала, — он, бывало, ужжал особенно, — совсем жук, ползет и ужжит на все горницы. Люби его — он простая душа!
— Нет, это всё без толку! Тебе — не легче, а мне — гляди-ка
вот! Больше я не стану,
ну тебя!
Вот твой ангел господу приносит: «Лексей дедушке язык высунул!» А господь и распорядится: «
Ну, пускай старик посечет его!» И так всё, про всех, и всем он воздает по делам, — кому горем, кому радостью.
— Здравствуй, мир честно́й, во́ веки веков!
Ну,
вот, Олеша, голуба́ душа, и зажили мы тихо-о! Слава те, царица небесная, уж так-то ли хорошо стало всё!
—
Ну,
вот еще выдумал! — усмехнулась она и тотчас же задумчиво прибавила: — Где уж мне: колдовство — наука трудная. А я
вот и грамоты не знаю — ни аза; дедушка-то вон какой грамотей едучий, а меня не умудрила богородица.
—
Ну,
вот, — вздрогнув, начинает он, — французы, значит!
— Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет, всякому зверю поверю, — собаке, ежу, — а тебе погожу! Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко,
вот бей теперь! На выбор бей: его, меня…
—
Вот оно, чего ради жили, грешили, добро копили! Кабы не стыд, не срам, позвать бы полицию, а завтра к губернатору… Срамно! Какие же это родители полицией детей своих травят?
Ну, значит, лежи, старик.
— Законы? Это значит — обычаи, — веселее и охотнее говорил старик, поблескивая умными, колючими глазами. — Живут люди, живут и согласятся:
вот этак — лучше всего, это мы и возьмем себе за обычай, поставим правилом, законом! Примерно: ребятишки, собираясь играть, уговариваются, как игру вести, в каком порядке.
Ну,
вот уговор этот и есть — закон!
—
Ну, что ты всё дерешься? Дома смирный, а на улице ни на что не похож! Бесстыдник.
Вот скажу дедушке, чтоб он не выпускал тебя…
—
Ну, прощай, брат,
вот я и уезжаю…
А
вот у барыни-графини, Татьян Лексевны, состоял временно в супружеской должности, — она мужьев меняла вроде бы лакеев, — так состоял при ней, говорю, Мамонт Ильич, военный человек,
ну — он правильно стрелял!
— Отчего не мочь? Мо-ожет. Они даже друг друга бьют. К Татьян Лексевне приехал улан, повздорили они с Мамонтом, сейчас пистолеты в руки, пошли в парк, там, около пруда, на дорожке, улан этот бац Мамонту — в самую печень! Мамонта — на погост, улана — на Кавказ, —
вот те и вся недолга! Это они — сами себя! А про мужиков и прочих — тут уж нечего говорить! Теперь им — поди — особо не жаль людей-то, не ихние стали люди,
ну, а прежде все-таки жалели — свое добро!
—
Вот ты сердишься, когда тебя дедушко высекет, — утешительно говорил он. — Сердиться тут, сударик, никак не надобно, это тебя для науки секут, и это сеченье — детское! А
вот госпожа моя Татьян Лексевна —
ну, она секла знаменито! У нее для того нарочный человек был, Христофором звали, такой мастак в деле своем, что его, бывало, соседи из других усадеб к себе просят у барыни-графини: отпустите, сударыня Татьян Лексевна, Христофора дворню посечь! И отпускала.
—
Вот он, — говорила мать. — Господи, какой большущий! Что, не узнаешь? Как вы его одеваете,
ну уж… Да у него уши белые! Мамаша, дайте гусиного сала скорей…
— Всемилостивый господи,
ну —
вот, видишь,
вот!
—
Ну — засох!
Вот те и разогрела! Ах, демоны, чтоб вас разорвало всех! Ты чего вытаращил буркалы, сыч? Так бы всех вас и перебила, как худые горшки!
—
Ну и
вот, сударь ты мой, про что, бишь, я вчера сказывала?
Иду я домой во слезах — вдруг встречу мне этот человек, да и говорит, подлец: «Я, говорит, добрый, судьбе мешать не стану, только ты, Акулина Ивановна, дай мне за это полсотни рублей!» А у меня денег нет, я их не любила, не копила,
вот я, сдуру, и скажи ему: «Нет у меня денег и не дам!» — «Ты, говорит, обещай!» — «Как это — обещать, а где я их после-то возьму?» — «
Ну, говорит, али трудно у богатого мужа украсть?» Мне бы, дурехе, поговорить с ним, задержать его, а я плюнула в рожу-то ему да и пошла себе!
Ну,
вот и пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, — встал и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
— А
вот, думаю, что тебе рассказать? — встрепенулась она. —
Ну, про Евстигнея — ладно?
Вот значит...
— Да, да, — сказала она тихонько, — не нужно озорничать!
Вот скоро мы обвенчаемся, потом поедем в Москву, а потом воротимся, и ты будешь жить со мной. Евгений Васильевич очень добрый и умный, тебе будет хорошо с ним. Ты будешь учиться в гимназии, потом станешь студентом, —
вот таким же, как он теперь, а потом доктором. Чем хочешь, — ученый может быть чем хочет.
Ну, иди, гуляй…
— Это она второй раз запивает, — когда Михайле выпало в солдаты идти — она тоже запила. И уговорила меня, дура старая, купить ему рекрутскую квитанцию. Может, он в солдатах-то другим стал бы… Эх вы-и… А я скоро помру. Значит — останешься ты один, сам про себя — весь тут, своей жизни добытчик — понял?
Ну,
вот. Учись быть самому себе работником, а другим — не поддавайся! Живи тихонько, спокойненько, а — упрямо! Слушай всех, а делай как тебе лучше…
— Как же это? Ведь это надобно учить! А может, что-нибудь знаешь, слыхал? Псалтырь знаешь? Это хорошо! И молитвы?
Ну,
вот видишь! Да еще и жития? Стихами? Да ты у меня знающий…
—
Вот что про тебя говорят — слыхал? Ну-ко, подойди!
— А ты — полно! — успокаивала она меня. —
Ну, что такое? Стар старичок,
вот и дурит! Ему ведь восемь десятков, — отшагай-ка столько-то! Пускай дурит, кому горе? А я себе да тебе — заработаю кусок, не бойсь!
— Гляди, ты гляди, чего он делает! — Но видя, что всё это не веселит меня, он сказал серьезно: —
Ну — буде, очнись-ка! Все умрем, даже птица умирает.
Вот что: я те материну могилу дерном обложу — хошь?
Вот сейчас пойдем в поле, — ты, Вяхирь, я; Санька мой с нами; нарежем дерна и так устроим могилу — лучше нельзя!
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Ну,
вот нарочно, чтобы только поспорить. Говорят тебе — не Добчинский.
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик,
вот какое счастие Анне Андреевне!» «
Ну, — думаю себе, — слава богу!» И говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Аммос Федорович (в сторону).
Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом!
Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло!
Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще не генералы.
Городничий. И не рад, что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так
вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Вот теперь трактирщик сказал, что не дам вам есть, пока не заплатите за прежнее;
ну, а коли не заплатим?