Прижимаясь к теплому боку нахлебника, я смотрел вместе с ним сквозь черные сучья яблонь на красное небо, следил за полетами хлопотливых чечеток, видел, как щеглята треплют маковки сухого репья, добывая его терпкие зерна, как с поля тянутся мохнатые сизые облака с багряными краями, а под облаками тяжело летят вороны ко гнездам, на кладбище.
Всё было хорошо и как-то особенно — не по-всегдашнему — понятно и близко.
Неточные совпадения
Это
было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые крашеные персияне, а в подвале старый желтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, — это я знал
хорошо. И при чем тут вода?
Всё неверно и забавно спутано.
Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка,
хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что
всё было именно так, как
было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, — слишком обильна жестокостью темная жизнь «неумного племени».
И так
всё это
хорошо у него, что ангелы веселятся, плещут крыльями и
поют ему бесперечь: «Слава тебе, господи, слава тебе!» А он, милый, только улыбается им — дескать, ладно уж!
Это меня смущало: трудно
было признать, что в доме
всё хорошо; мне казалось, в нем живется хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату дяди Михаила, я видел, как тетка Наталья,
вся в белом, прижав руки ко груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно...
— Прекрасно, именно так и
было всё! Очень
хорошо!
— Это —
хорошо. Теперь и солдату не трудно стало. В попы тоже
хорошо, покрикивай себе — осподи помилуй — да и
вся недолга?! Попу даже легше, чем солдату, а еще того легше — рыбаку; ему вовсе никакой науки не надо —
была бы привычка!..
Такие и подобные рассказы
были уже
хорошо знакомы мне, я много слышал их из уст бабушки и деда. Разнообразные, они
все странно схожи один с другим: в каждом мучили человека, издевались над ним, гнали его. Мне надоели эти рассказы, слушать их не хотелось, и я просил извозчика...
Вот как-то пришел заветный час — ночь, вьюга воет, в окошки-то словно медведи лезут, трубы
поют,
все беси сорвались с цепей, лежим мы с дедушком — не спится, я и скажи: «Плохо бедному в этакую ночь, а еще хуже тому, у кого сердце неспокойно!» Вдруг дедушко спрашивает: «Как они живут?» — «Ничего, мол,
хорошо живут».
Однажды я заснул под вечер, а проснувшись, почувствовал, что и ноги проснулись, спустил их с кровати, — они снова отнялись, но уже явилась уверенность, что ноги целы и я
буду ходить. Это
было так ярко
хорошо, что я закричал от радости, придавил
всем телом ноги к полу, свалился, но тотчас же пополз к двери, по лестнице, живо представляя, как
все внизу удивятся, увидав меня.
Я тотчас же принялся за дело, оно сразу, надолго и
хорошо отвело меня от
всего, что делалось в доме, и хотя
было всё еще очень обидно, но с каждым днем теряло интерес.
В саду дела мои пошли
хорошо: я выполол, вырубил косарем бурьян, обложил яму по краям, где земля оползла, обломками кирпичей, устроил из них широкое сиденье, — на нем можно
было даже лежать. Набрал много цветных стекол и осколков посуды, вмазал их глиной в щели между кирпичами, — когда в яму смотрело солнце,
всё это радужно разгоралось, как в церкви.
У попа
было благообразное Христово лицо, ласковые, женские глаза и маленькие руки, тоже какие-то ласковые ко
всему, что попадало в них. Каждую вещь — книгу, линейку, ручку пера — он брал удивительно
хорошо, точно вещь
была живая, хрупкая, поп очень любил ее и боялся повредить ей неосторожным прикосновением. С ребятишками он
был не так ласков, но они все-таки любили его.
Словом,
все было хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему
всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как
хорошо!
Осип. Любит он, по рассмотрению, что как придется. Больше
всего любит, чтобы его приняли
хорошо, угощение чтоб
было хорошее.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице
все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу,
все пошло
хорошо.
Хлестаков.
Хорошо,
хорошо! Я об этом постараюсь, я
буду говорить… я надеюсь…
все это
будет сделано, да, да… (Обращаясь к Бобчинскиму.)Не имеете ли и вы чего-нибудь сказать мне?
Хлестаков.
Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень
будет приятно. Я, знаете, этак люблю в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я
все позабываю.