Неточные совпадения
Все бывшее у нее в доме
было замечательно, сказочно
хорошо, по ее словам, но дед не верил ей и насмешливо ворчал, раскидывая сухими пальцами седые баки свои...
И, как только она скрылась, Клим почувствовал себя
хорошо вооруженным против Бориса, способным щедро заплатить ему за
все его насмешки; чувствовать это
было радостно.
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он
хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это
было приятно видеть, хотя Борис
все так же дерзко насмешничал, следил за ним
все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до того, что он забыл осторожность.
Был момент, когда Клим подумал — как
хорошо было бы увидеть Бориса с таким искаженным, испуганным лицом, таким беспомощным и несчастным не здесь, а дома. И чтобы
все видели его, каков он в эту минуту.
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в кружок «à la мужик»; он
был похож на мастерового, который
хорошо зарабатывает и любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что
все они очень горды и чем-то обижены.
Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал по комнате и говорил...
Из шестидесяти тысяч жителей города он знал шестьдесят или сто единиц и
был уверен, что
хорошо знает
весь город, тихий, пыльный, деревянный на три четверти.
Климу давно и
хорошо знакомы
были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его во дни усталости от деловой жизни. Клим видел, что с Варавкой на улицах люди раскланиваются
все более почтительно, и знал, что в домах говорят о нем
все хуже, злее. Он приметил также странное совпадение: чем больше и хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал дома.
Он снял фуражку, к виску его прилипла прядка волос, и только одна
была неподвижна, а остальные вихры шевелились и дыбились. Клим вздохнул, —
хорошо красив
был Макаров. Это ему следовало бы жениться на Телепневой. Как глупо
все. Сквозь оглушительный шум улицы Клим слышал...
Когда мысли этого цвета и порядка являлись у Самгина, он
хорошо чувствовал, что вот это — подлинные его мысли, те, которые действительно отличают его от
всех других людей. Но он чувствовал также, что в мыслях этих
есть что-то нерешительное, нерешенное и робкое. Высказывать их вслух не хотелось. Он умел скрывать их даже от Лидии.
— Один естественник, знакомый мой, очень даровитый парень, но — скотина и альфонс, — открыто живет с богатой, старой бабой, —
хорошо сказал: «Мы
все живем на содержании у прошлого». Я как-то упрекнул его, а он и — выразился. Тут, брат,
есть что-то…
В лесу, на холме, он выбрал место, откуда
хорошо видны
были все дачи, берег реки, мельница, дорога в небольшое село Никоново, расположенное недалеко от Варавкиных дач, сел на песок под березами и развернул книжку Брюнетьера «Символисты и декаденты». Но читать мешало солнце, а еще более — необходимость видеть, что творится там, внизу.
Не забывая пасхальную ночь в Петербурге, Самгин
пил осторожно и ждал самого интересного момента, когда
хорошо поевшие и в меру выпившие люди, еще не успев охмелеть, говорили
все сразу. Получалась метель слов, забавная путаница фраз...
Самгин
был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали
все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие лица, мелькавшие на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу
хорошо чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина
была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили друг друга. Это позволило Климу смотреть на них с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
— Вы, Самгин,
хорошо знаете Лютова? Интересный тип. И — дьякон тоже. Но — как они зверски
пьют. Я до пяти часов вечера спал, а затем они меня поставили на ноги и давай накачивать! Сбежал я и вот
все мотаюсь по Москве. Два раза сюда заходил…
Он чувствовал, что «этого» ему вполне достаточно и что
все было бы
хорошо, если б Лидия молчала.
Прежде
всего хорошо было, что она тотчас же увела Клима из комнаты отца; глядя на его полумертвое лицо, Клим чувствовал себя угнетенно, и жутко
было слышать, что скрипки и кларнеты, распевая за окном медленный, чувствительный вальс, не могут заглушить храп и мычание умирающего.
Но не это сходство
было приятно в подруге отца, а сдержанность ее чувства, необыкновенность речи, необычность
всего, что окружало ее и, несомненно,
было ее делом, эта чистота, уют, простая, но красивая, легкая и крепкая мебель и ярко написанные этюды маслом на стенах. Нравилось, что она так
хорошо и, пожалуй, метко говорит некролог отца. Даже не показалось лишним, когда она, подумав, покачав головою, проговорила тихо и печально...
Хотелось затиснуть жизнь в свои слова, и
было обидно убедиться, что
все грустное, что можно сказать о жизни,
было уже сказано и очень
хорошо сказано.
— Момент! Нигде в мире не могут так, как мы, а? За
всех! Клим Иваныч,
хорошо ведь, что
есть эдакое, — за
всех! И — надо
всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый, а? Вот как мы…
До деревни
было сажен полтораста, она вытянулась по течению узенькой речки, с мохнатым кустарником на берегах; Самгин
хорошо видел
все, что творится в ней, видел, но не понимал. Казалось ему, что толпа идет торжественно, как за крестным ходом, она даже сбита в пеструю кучу теснее, чем вокруг икон и хоругвей. Ветер лениво гнал шумок в сторону Самгина,
были слышны даже отдельные голоса, и особенно разрушал слитный гул чей-то пронзительный крик...
Но вообще он
был доволен своим местом среди людей, уже привык вращаться в определенной атмосфере, вжился в нее,
хорошо, — как ему казалось, — понимал
все «системы фраз» и
был уверен, что уже не встретит в жизни своей еще одного Бориса Варавку, который заставит его играть унизительные роли.
Он знал каждое движение ее тела, каждый вздох и стон, знал
всю, не очень богатую, игру ее лица и
был убежден, что
хорошо знает суетливый ход ее фраз, которые она не очень осторожно черпала из модной литературы и часто беспомощно путалась в них, впадая в смешные противоречия.
«Может
быть — убийцы и уж наверное — воры, а —
хорошо поют», — размышлял Самгин,
все еще не в силах погасить в памяти мутное пятно искаженного лица, кипящий шепот,
все еще видя комнату, где из угла смотрит слепыми глазами запыленный царь с бородою Кутузова.
Самгина подбросило, поставило на ноги.
Все стояли, глядя в угол, там возвышался большой человек и
пел, покрывая нестройный рев сотни людей. Лютов, обняв Самгина за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим
хорошо слышал низкий голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
— Все-таки… Не может
быть! Победим! Голубчик, мне совершенно необходимо видеть кого-нибудь из комитета… И нужно сейчас же в два места. В одно сходи ты, — к Гогиным,
хорошо?
Расхаживая по комнате с папиросой в зубах, протирая очки, Самгин стал обдумывать Марину. Движения дородного ее тела, красивые колебания голоса, мягкий, но тяжеловатый взгляд золотистых глаз —
все в ней
было хорошо слажено, казалось естественным.
— Я думаю, это — очень по-русски, — зубасто улыбнулся Крэйтон. — Мы, британцы,
хорошо знаем, где живем и чего хотим. Это отличает нас от
всех европейцев. Вот почему у нас возможен Кромвель, но не
было и никогда не
будет Наполеона, вашего царя Петра и вообще людей, которые берут нацию за горло и заставляют ее делать шумные глупости.
Зашли в ресторан, в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень
хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа
было очень много, и
все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно
было любоваться костюмами дам; в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая, видел вдали, за стволами деревьев, медленное движение бесконечной вереницы экипажей, в них яркие фигуры нарядных женщин, рядом с ними покачивались всадники на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе плыли головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка очень гармонировала с гулом голосов,
все было приятно пестро, но не резко,
все празднично и красиво, как
хорошо поставленная опера.
«Негодяй. Пошляк и жулик. Газета — вот
все, что он мог выдумать.
Была такая ничтожная газета “Копейка”. Но он очень
хорошо характеризовал себя, сказав: “
Буду говорить прямо, хотя намерен говорить о себе”».
— Это
хорошо, что вы пришли,
будем чай
пить, расскажите про Москву. А то Евгений
все учит меня.
В пронзительном голосе Ивана Самгин ясно слышал нечто озлобленное, мстительное. Непонятно
было, на кого направлено озлобление, и оно тревожило Клима Самгина. Но
все же его тянуло к Дронову. Там, в непрерывном вихре разнообразных систем фраз, слухов, анекдотов, он хотел занять свое место организатора мысли, оракула и провидца. Ему казалось, что в молодости он очень
хорошо играл эту роль, и он всегда верил, что создан именно для такой игры. Он думал...
Он
хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у окна и смотрел во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена
была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить
весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.