Неточные совпадения
Романы рисовали Генриха IV добрым человеком, близким своему народу; ясный, как солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая страна всей земли, страна рыцарей, одинаково благородных
в мантии короля и одежде крестьянина: Анис Питу такой же рыцарь, как и д’Артаньян. Когда Генриха убили, я угрюмо заплакал и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот король
почти всегда являлся главным
героем моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».
Я стал усердно искать книг, находил их и
почти каждый вечер читал. Это были хорошие вечера;
в мастерской тихо, как ночью, над столами висят стеклянные шары — белые, холодные звезды, их лучи освещают лохматые и лысые головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые лица, иногда раздается возглас похвалы автору книги или
герою. Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень люблю их
в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
Неточные совпадения
Тут был и Викентьев. Ему не сиделось на месте, он вскакивал, подбегал к Марфеньке, просил дать и ему
почитать вслух, а когда ему давали, то он вставлял
в роман от себя целые тирады или читал разными голосами. Когда говорила угнетенная героиня, он читал тоненьким, жалобным голосом, а за
героя читал своим голосом, обращаясь к Марфеньке, отчего та поминутно краснела и делала ему сердитое лицо.
Леонтий был классик и безусловно
чтил все, что истекало из классических образцов или что подходило под них. Уважал Корнеля, даже чувствовал слабость к Расину, хотя и говорил с усмешкой, что они заняли только тоги и туники, как
в маскараде, для своих маркизов: но все же
в них звучали древние имена дорогих ему
героев и мест.
На этой исторической почве быстро создалось и то настоящее,
героем которого был действительный, невымышленный Сергей Привалов, сидевший
в рублевом номере и виденный
почти всеми.
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне
почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии,
в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его
в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце главного, хотя и будущего
героя рассказа моего, Алеши, составив
в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
От него есть избавленье только
в двух крайних сортах нравственного достоинства: или
в том, когда человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко, как детей, когда мошенничество наросло на человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до какой человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия, ни до самолюбия, ни до чего; но таких
героев мошенничества чрезвычайно мало,
почти что не попадается
в европейских землях, где виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.