Неточные совпадения
— Ишь нарыла, свинья! Скушно дома сидеть дуре, так она по магазинам шляется.
Была бы моей женой — я б
тебя…
— У, богова ошибка!
Был бы
ты мне пасынок, я бы
тебя ощипала.
— Проклятая, — ругался Саша и по дороге в магазин внушал мне: — Надо сделать, чтоб ее прогнали. Надо, незаметно, соли во все подбавлять, — если у нее все
будет пересолено, прогонят ее. А то керосину!
Ты чего зеваешь?
— Дурак! Это
ты от зависти говоришь, что не нравится! Думаешь, у
тебя в саду, на Канатной улице, лучше
было сделано?
— Что, взял? Вот
буду так валяться, покуда хозяева не увидят, а тогда пожалуюсь на
тебя,
тебя и прогонят!
— Теперь увидишь, что
будет, погоди немножко! Это ведь я все нарочно сделал для
тебя, это — колдовство! Ага?..
— Гляди же, — предупредил Валек, — я за
тобой всю ночь следить
буду!
— Рано опята пошли — мало
будет гриба! Плохо
ты, Господи, о бедных заботишься, бедному и гриб — лакомство!
— А премилая мать его собрала заране все семена в лукошко, да и спрятала, а после просит солнышко: осуши землю из конца в конец, за то люди
тебе славу
споют! Солнышко землю высушило, а она ее спрятанным зерном и засеяла. Смотрит господь: опять обрастает земля живым — и травами, и скотом, и людьми!.. Кто это, говорит, наделал против моей воли? Тут она ему покаялась, а господу-то уж и самому жалко
было видеть землю пустой, и говорит он ей: это хорошо
ты сделала!
— Если
ты эдак
будешь думать, я
тебя так-то ли отшлепаю!
—
Ты, Вася, женат, можно и не
петь о девицах, к чему это? Да скоро и ко всенощной ударят…
— Видишь, чертушка, какой шум из-за
тебя? Вот я отправлю
тебя к дедушке, и
будешь снова тряпичником!
— Вот
тебе циркуль! Смеряй все линии, нанеси концы их на бумагу точками, потом проведи по линейке карандашом от точки до точки. Сначала вдоль — это
будут горизонтальные, потом поперек — это вертикальные. Валяй!
— Не пришла бы я сюда, кабы не
ты здесь, — зачем они мне? Да дедушка захворал, провозилась я с ним, не работала, денег нету у меня… А сын, Михайла, Сашу прогнал, поить-кормить надо его. Они обещали за
тебя шесть рублей в год давать, вот я и думаю — не дадут ли хоть целковый?
Ты ведь около полугода прожил уж… — И шепчет на ухо мне: — Они велели пожурить
тебя, поругать, не слушаешься никого, говорят. Уж
ты бы, голуба́ душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь! Потерпи, а?
— Да. Вот
тебе — разум, иди и живи! А разума скупо дано и не ровно. Коли бы все
были одинаково разумны, а то — нет… Один понимает, другой не понимает, и
есть такие, что вовсе уж не хотят понять, на!
— Призывает того солдата полковой командир, спрашивает: «Что
тебе говорил поручик?» Так он отвечает все, как
было, — солдат обязан отвечать правду. А поручик посмотрел на него, как на стену, и отвернулся, опустил голову. Да…
— Добре. И не
пей. Пьянство — это горе. Водка — чертово дело.
Будь я богатый, погнал бы я
тебя учиться. Неученый человек — бык, его хоть в ярмо, хоть на мясо, а он только хвостом мотае…
— По-настоящему прозвище мне не Бляхин, а… Потому, видишь
ты, — мать у меня
была распутной жизни. Сестра
есть, так и сестра тоже. Такая, стало
быть, назначена судьба обеим им. Судьба, братаня, всем нам — якорь.
Ты б пошел, ан — погоди…
— Он
тебе есть принесет и водки, —
пьешь водку?
— Эх, что
тебя щекотит! Люди, ну, и люди… Один — умный, другой — дурак.
Ты читай книжки, а не бормочи. В книжках, когда они правильные, должно
быть все сказано…
— Идем! — крикнул мне повар, подошел к моему столу и легонько щелкнул меня пальцем в темя. — Дурак! И я — дурак! Мне надо
было следить за
тобой…
— И меня, Пешко́в, тоже били — что поделаешь? Били, брат!
Тебя все-таки хоть я жалею, а меня и жалеть некому
было, некому! Людей везде — теснота, а пожалеть — нет ни одного сукина сына! Эх, звери-курицы…
— Храни
тебя господь до завтра, а я уж
буду спать, — повторяла девочка, кутаясь в одеяло, обшитое кружевом.
Это
были поэмы Пушкина. Я прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданное красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется пред
тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на нее очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги к мягким травам плодородной земли тихо радует.
— Вырастешь — и
ты будешь счастлив… Иди!
— Чем меньше
ты будешь обращать внимания на все эти гадости, тем лучше для
тебя… А руки
ты плохо моешь…
— Измазалась я вся, а — в гости одета! Ударил он
тебя?.. Ишь ведь дурак какой! Вот она, водочка-то. Не
пей, паренек, никогда не
пей…
— Я и тверезых не боюсь, они у меня — вот где! — Она показала туго сжатый, красный кулак. — У меня муженек, покойник, тоже заливно пьянствовал, так я его, бывало, пьяненького-то, свяжу по рукам, по ногам, а проспится — стяну штаны с него да прутьями здоровыми и отхлещу: не
пей, не пьянствуй, коли женился — жена
тебе забава, а не водка! Да. Вспорю до устали, так он после этого как воск у меня…
— Нет, зачем я
буду молчать! Нет, голубчик, иди-ка, иди! Я говорю — иди! А то я к барину пойду, он
тебя заставит…
— Что же, твое дело!
Ты уж не маленький, сам гляди, как
будет лучше для
тебя…
— И
быть бы мне монахом, черной божьей звездой, — скороговоркой балагурил он, — только пришла к нам в обитель богомолочка из Пензы — забавная такая, да и сомутила меня: экой
ты ладной, экой крепкой, а я, бает, честная вдова, одинокая, и шел бы
ты ко мне в дворники, у меня, бает, домик свой, а торгую я птичьим пухом и пером…
— Смело врешь, — прерывает его Медвежонок, озабоченно разглядывая прыщики на своем носу. — Кабы за ложь деньги платили —
быть бы
тебе в тысячах!
— Какова чушь! Живет на земле вот такой арестант, жрет,
пьет, шляется, а — к чему? Ну, скажи, зачем
ты живешь?
— То
есть какая
ты свинья, что даже — невыразимо! Прямо — свиной корм…
Этот человек сразу и крепко привязал меня к себе; я смотрел на него с неизбывным удивлением, слушал, разинув рот. В нем
было, как я думал, какое-то свое, крепкое знание жизни. Он всем говорил «
ты», смотрел на всех из-под мохнатых бровей одинаково прямо, независимо, и всех — капитана, буфетчика, важных пассажиров первого класса — как бы выравнивал в один ряд с самим собою, с матросами, прислугой буфета и палубными пассажирами.
— Леший! Что
ты из меня душеньку тянешь? Православные, уберите его, а то — грех
будет!
— Это
тебе наврали, браток, Афинов нету, а
есть — Афон, только что не город, а гора, и на ней — монастырь. Боле ничего. Называется: святая гора Афон, такие картинки
есть, старик торговал ими.
Есть город Белгород, стоит на Дунай-реке, вроде Ярославля алибо Нижнего. Города у них неказисты, а вот деревни — другое дело! Бабы тоже, ну, бабы просто до смерти утешны! Из-за одной я чуть не остался там, — как бишь ее звали?
— Ч-чудак! Камень, говорит, а? А
ты и камень сумей пожалеть, камень тоже своему месту служит, камнем улицы мостят. Всякий материал жалеть надо, зря ничего не лежит. Что
есть песок? А и на нем растут былинки…
— Чего
ты, браток, добиваешься, не могу я понять? — справлялся он, разглядывая меня невидимыми из-под бровей глазами. — Ну, земля, ну, действительно, что обошел я ее много, а еще что? Ч-чудак! Я те, вот лучше послушай, расскажу, что однова со мной
было.
— Конешно, ежели бы
ты был лета на два старше, ну — я бы те сказал иначе как, а теперь, при твоих годах, — лучше, пожалуй, не сдавайся! А то — как хоть…
— А вот мы с
тобой в жаре живем, в работе, а они — в прохладе. И делов у них никаких нет, только
пьют да гуляют, — утешная жизнь!
— Дни теперя коротенькие, вечера длинные, так
ты с утра
будешь в лавку ходить, мальчиком при лавке постоишь, а вечерами — учись!
—
Ты гляди, какая она веселая, али это икона? Это — картина, слепое художество, никонианская забава, — в этой вещи и духа нет!
Буду ли я неправо говорить? Я — человек старый, за правду гонимый, мне скоро до бога идти, мне душой кривить — расчета нет!
— Ну-ка, грамотник, разгрызи задачу: стоят перед
тобой тыща голых людей, пятьсот баб, пятьсот мужиков, а между ними Адам,
Ева — как
ты найдешь Адам-Еву?
— А откуда бы
тебе знать, как они живут? Али
ты в гости часто ходишь к ним? Здесь, парень, улица, а на улице человеки не живут, на улице они торгуют, а то — прошел по ней скоренько да и — опять домой! На улицу люди выходят одетые, а под одежей не знать, каковы они
есть; открыто человек живет у себя дома, в своих четырех стенах, а как он там живет — это
тебе неизвестно!
—
Ты вот рассуждаешь, а рассуждать
тебе — рано, в твои-то годы не умом живут, а глазами! Стало
быть, гляди, помни да помалкивай. Разум — для дела, а для души — вера! Что книги читаешь — это хорошо, а во всем надо знать меру: некоторые зачитываются и до безумства и до безбожия…
— Слушай слова мои, это
тебе годится! Кириллов — двое
было, оба — епископы; один — александрийской, другой — ерусалимской. Первый ратоборствовал супроти окаянного еретика Нестория, который учил похабно, что-де Богородица человек
есть, а посему — не имела бога родить, но родила человека же, именем и делами Христа, сиречь — спасителя миру; стало
быть, надо ее называть не Богородица, а христородица, — понял? Это названо — ересь! Ерусалимской же Кирилл боролся против Ария-еретика…
— Читай, малый, читай, годится! Умишко у
тебя будто
есть; жаль — старших не уважаешь, со всеми зуб за зуб,
ты думаешь — это озорство куда
тебя приведет? Это, малый, приведет
тебя не куда иначе, как в арестантские роты. Книги — читай, однако помни — книга книгой, а своим мозгом двигай! Вон у хлыстов
был наставник Данило, так он дошел до мысли, что-де ни старые, ни новые книги не нужны, собрал их в куль да — в воду! Да… Это, конечно, тоже — глупость! Вот и Алексаша, песья голова, мутит…
— Ну-ка
тебя ко псам смердящим, — сказал Петр Васильев, вставая. — Я
было думал, что
ты с прошлого году-то умнее стал, а
ты — хуже того…