Неточные совпадения
Я иду на чердак, взяв
с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из нее кружевные рисунки и украшаю
ими стропила… Все-таки пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают
бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым судом.
В белом тумане —
он быстро редел — метались, сшибая друг друга
с ног, простоволосые бабы, встрепанные мужики
с круглыми рыбьими глазами, все тащили куда-то узлы, мешки, сундуки, спотыкаясь и падая, призывая
бога, Николу Угодника, били друг друга; это было очень страшно, но в то же время интересно; я бегал за людьми и все смотрел — что
они делают?
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем древнего
бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил
ему жертву: брали колесо, обвертывали
его смоленой паклей и, пустив под гору,
с криками,
с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится,
бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
И вдруг денщики рассказали мне, что господа офицеры затеяли
с маленькой закройщицей обидную и злую игру:
они почти ежедневно, то один, то другой, передают ей записки, в которых пишут о любви к ней, о своих страданиях, о ее красоте. Она отвечает
им, просит оставить ее в покое, сожалеет, что причинила горе, просит
бога, чтобы
он помог
им разлюбить ее. Получив такую записку, офицеры читают ее все вместе, смеются над женщиной и вместе же составляют письмо к ней от лица кого-либо одного.
— А на што? Бабу я и так завсегда добуду, это, слава
богу, просто… Женатому надо на месте жить, крестьянствовать, а у меня — земля плохая, да и мало ее, да и ту дядя отобрал. Воротился брательник из солдат, давай
с дядей спорить, судиться, да — колом
его по голове. Кровь пролил.
Его за это — в острог на полтора года, а из острога — одна дорога, — опять в острог. А жена
его утешная молодуха была… да что говорить! Женился — значит, сиди около своей конуры хозяином, а солдат — не хозяин своей жизни.
— А кто может знать, какие у соседа мысли? — строго округляя глаза, говорит старик веским баском. — Мысли — как воши,
их не сочтеши, — сказывают старики. Может, человек, придя домой-то, падет на колени да и заплачет,
бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для
него — монастырь и живет
он там только
с богом одним? Так-то вот! Каждый паучок знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала тебя…
Он казался мне бессмертным, — трудно было представить, что
он может постареть, измениться.
Ему нравилось рассказывать истории о купцах, о разбойниках, о фальшивомонетчиках, которые становились знаменитыми людьми; я уже много слышал таких историй от деда, и дед рассказывал лучше начетчика. Но смысл рассказов был одинаков: богатство всегда добывалось грехом против людей и
бога. Петр Васильев людей не жалел, а о
боге говорил
с теплым чувством, вздыхая и пряча глаза.
— Что дорого тебе, человек? Только
бог един дорог; встань же пред
ним — чистый ото всего, сорви путы земные
с души твоей, и увидит господь: ты — один,
он — один! Так приблизишься господу, это — един путь до
него! Вот в чем спасение указано — отца-мать брось, указано, все брось и даже око, соблазняющее тебя, — вырви!
Бога ради истреби себя в вещах и сохрани в духе, и воспылает душа твоя на веки и веки…
— Живем, как слепые щенята, что к чему — не знаем, ни
богу, ни демону не надобны! Какие мы рабы господа? Иов — раб, а господь сам говорил
с ним!
С Моисеем тоже! Моисею
он даже имя дал: Мой сей, значит —
богов человек. А мы чьи?..
— Это верно — не успеют, — согласился
он и, помолчав, осторожно сказал: — Я, конешно, вижу, да совестно подгонять
их — ведь всё свои, из одной деревни со мной. Опять же и то возьми: наказано
богом — в поту лица ешь хлеб, так что — для всех наказано, для тебя, для меня. А мы
с тобой мене
их трудимся, ну — неловко будто подгонять-то
их…
С Григорием же всего лучше говорить о
боге,
он любит это и в этом тверд.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера,
с тем чтобы отправить
его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Говорят, что я
им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял
с иного, то, право, без всякой ненависти.
Сначала
он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к
нему не поедет, и что
он не хочет сидеть за
него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.
Бобчинский.
Он,
он, ей-богу
он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы
с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так
он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Глеб —
он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!