Неточные совпадения
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить
и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир
и рассказать об этом
так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но
как и что рассказывать
и описывать? Это одно
и то
же, что спросить, с
какою физиономией явиться в общество?
Я писал вам,
как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы,
как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца
и, после угрюмого, серо-свинцового неба
и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса,
как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли,
как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Такой ловкости
и цепкости,
какою обладает матрос вообще, а Фаддеев в особенности, встретишь разве в кошке. Через полчаса все было на своем месте, между прочим
и книги, которые он расположил на комоде в углу полукружием
и перевязал, на случай качки, веревками
так, что нельзя было вынуть ни одной без его
же чудовищной силы
и ловкости,
и я до Англии пользовался книгами из чужих библиотек.
«
Как же быть-то, — спросил я, —
и где
такие места есть?» — «Где
такие места есть? — повторил он, — штурмана знают, туда не ходят».
Деду,
как старшему штурманскому капитану, предстояло наблюдать за курсом корабля. Финский залив весь усеян мелями, но он превосходно обставлен маяками,
и в ясную погоду в нем
так же безопасно,
как на Невском проспекте.
«
Как же так, — говорил он всякому, кому
и дела не было до маяка, между прочим
и мне, — по расчету уж с полчаса мы должны видеть его.
А
как еще хочется посмотреть
и погулять в этой разумной толпе, чтоб потом перейти к невозделанной природе
и к
таким же невозделанным ее детям!
Цвет глаз
и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть с черными
как смоль волосами
и глазами,
и в то
же время с необыкновенною белизной
и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы,
и все-таки белое лицо,
и, наконец, те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные
и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе
и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных
и чистых,
как стекло,
и лучистых глазах.
Еще оставалось бы сказать что-нибудь о тех леди
и мисс, которые, поравнявшись с вами на улице, дарят улыбкой или выразительным взглядом, да о портсмутских дамах, продающих всякую всячину; но
и те
и другие
такие же,
как у нас.
Светский человек умеет поставить себя в
такое отношение с вами,
как будто забывает о себе
и делает все для вас, всем жертвует вам, не делая в самом деле
и не жертвуя ничего, напротив, еще курит ваши
же сигары,
как барон мои.
Море, матросы, корабли
и адмиралтейство сообщают городу свой особый отпечаток,
такой же,
как у нас в Кронштадте, только побольше, полюднее.
С книгами поступил он
так же,
как и прежде: поставил их на верхние полки, куда рукой достать было нельзя,
и так плотно уставил, что вынуть книгу не было никакой возможности.
У него было то
же враждебное чувство к книгам,
как и у берегового моего слуги: оба они не любили предмета, за которым надо было ухаживать с особенным тщанием, а чуть неосторожно поступишь,
так, того
и гляди, разорвешь.
«
Как же вы пьете вино, когда
и так жарко?» — спросил я их с помощью мальчишек
и посредством трех или четырех языков.
«Что
же это?
как можно?» — закричите вы на меня… «А что ж с ним делать? не послать
же в самом деле в Россию». — «В стакан поставить да на стол». — «Знаю, знаю. На море это не совсем удобно». — «
Так зачем
и говорить хозяйке, что пошлете в Россию?» Что это за житье — никогда не солги!
Все прекрасно — не правда ли?» — «Хорошо, только ничего особенного:
так же,
как и у нас в хороший летний день…» Вы хмуритесь?
Каждый день во всякое время смотрел я на небо, на солнце, на море —
и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо все
такое же,
как у нас, то есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте
и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому
и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел,
и тут
же лежала свинья, но
такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай,
каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Может быть, это один попался удачный, думал я,
и взял другой:
и другой
такой же,
и — третий: все
как один.
Тот
же лет, те
же манеры,
и так же копается,
как наш, во всякой дряни, разбросанной по дороге.
Только свинья
так же неопрятна,
как и у нас,
и так же неистово чешет бок об угол,
как будто хочет своротить весь дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу
и потом мажет ею себе голову. Мы прошли мимо домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость
и вышли налево за город.
На камине
и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей,
как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет
так же сухи, ярки цветом
и так же ничем не пахнут,
как и несорванные. Мы спросили инбирного пива
и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино
так сладко, что из рук вон.
Товарищи мои заметили то
же самое: нельзя нарочно сделать лучше;
так и хочется снять ее
и положить на стол,
как presse-papiers.
«Неужели в Индии англичане пьют
так же много,
как у себя,
и едят мясо, пряности?» — спросили мы. «О да, ужасно!
Гляжу
и не могу разглядеть, кто еще сидит с ними: обезьяна не обезьяна, но
такое же маленькое существо, с
таким же маленьким, смуглым лицом,
как у обезьяны, одетое в большое пальто
и широкую шляпу.
Мы воротились к станции, к
такому же,
как и прочие, низенькому дому с цветником.
От этих искусных маневров две передние лошади идут по горбу, а рытвина остается между ними; если
же они
и спускаются в нее, то
так тихо
и осторожно,
как будто пасутся на лугу.
В дверях гостиной встретили нас три новые явления: хозяйка в белом чепце, с узенькой оборкой, в коричневом платье; дочь, хорошенькая девочка лет тринадцати, глядела на нас
так молодо, свежо, с детским застенчивым любопытством, в
таком же костюме,
как мать,
и еще какая-то женщина, гостья или родственница.
Не успели мы расположиться в гостиной,
как вдруг явились, вместо одной, две
и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее,
такая же зрелая дева,
и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу
и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на лице.
Между тем ночь сошла быстро
и незаметно. Мы вошли в гостиную, маленькую, бедно убранную, с портретами королевы Виктории
и принца Альберта в парадном костюме ордена Подвязки. Тут
же был
и портрет хозяина: я узнал
таким образом, который настоящий: это — небритый, в рубашке
и переднике; говорил в нос, топал, ходя,
так,
как будто хотел продавить пол. Едва мы уселись около круглого стола,
как вбежал хозяин
и объявил, что г-н Бен желает нас видеть.
Вывели
и прочих бушменов: точно
такие же малорослые, загнанные, с бессмысленным лицом, старички, хотя им было не более
как по тридцати лет.
Негр открыл жалюзи
и ввел нас в чистую большую гостиную, убранную по-старинному, в голландском вкусе,
так же как на мызе Эльзенборг.
Погода была
так же хороша,
как и за три дня, когда мы тут были.
Но стекло ни завтра, ни послезавтра, ни во вторичный мой приезд в Капштат вставлено не было, да
и теперь, я уверен,
так же точно,
как и прежде, в него дует ветер
и хлещет дождь, а в хорошую погоду летают комары.
На другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно
такая же дорога,
как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города
и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски
и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный
и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу моря мимо дач
и ферм.
«Индус вон! — говорил он, показывая на
такого же,
как и он сам, — а я ислам».
Европейцы ходят…
как вы думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего
же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила
так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри
и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля
и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Столовая помещалась в особой, выстроенной на дворе деревянной, открытой со всех сторон галерее,
какие у нас делаются для игры в кегли; да тут
же кстати на дворе была
и другая
такая же галерея для этой игры.
Наконец мне стало легче,
и я поехал в Сингапур с несколькими спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне
так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только
и его зовут Вампоа. Он уж лет двадцать
как выехал из Китая
и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь есть у него
и охота к тому. У него богатые магазины, домы
и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему
же в лавку отправились
и мы.
Разве они
так же вооружены аристократическим презрением ко всему, что ниже их,
как римские матроны, которые, не зная чувства стыда перед рабами, мылись при них
и не удостоивали их замечать?..
Он двоих пригласил сесть с собой в карету,
и сам,
как сидел в лавке,
так в той
же кофте, без шапки,
и шагнул в экипаж.
Говорят, тигры здесь
так же велики
и сильны,
как на Индийском полуострове: они одной породы с ними.
Наконец хозяин показал последний замечательный предмет — превосходную арабскую лошадь, совершенно белую, с серебристым отливом. Заметно, что он холит ее: она
так же почти толста
и гладка,
как он сам.
Все это сделано. Город Виктория состоит из одной, правда, улицы, но на ней почти нет ни одного дома; я ошибкой сказал выше домы: это все дворцы, которые основаниями своими купаются в заливе. На море обращены балконы этих дворцов, осененные теми тощими бананами
и пальмами, которые видны с рейда
и которые придают
такой же эффект пейзажу,
как принужденная улыбка грустному лицу.
Я уверен, что если постоянно употреблять в пищу рис, зелень, немного рыбы
и живности, то можно сносить
так же легко жар,
как и в России.
Другой рябоватый, с умным лицом
и с
такою же челюстью,
как у первого.
Тут были, между прочим, два или три старика в панталонах, то есть ноги у них выше обтянуты синей материей, а обуты в
такие же чулки,
как у всех,
и потом в сандалии.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите,
какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том,
как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай
и Корею, с Европой
и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где
же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет?
так только-то?»
Правительство знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов
и властей. Пусть бы оно решило теперь, что это вздор
и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да
как? Кто начнет
и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит, а если бы
и вздумал,
так сиогун не сошьет ему нового халата
и даст два дня сряду обедать на одной
и той
же посуде.
«
Каким же образом тое отправляется,
как себе чрево распарывать,
таким: собирают своих родителей
и вместе идут в пагод, посреди того пагода постилают циновки
и ковры, на тех садятся
и пиршествуют, на прощании ядят иждивительно
и сладко, а пьют много.