Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда
с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один
час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и
с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный
час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит
с палубы вдаль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах,
с красным лицом, да русский штурман,
с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и
час его прибытия.
Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по
часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут
с участием и завистью.
Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса
с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком на воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в
час.
Бесконечное утро,
с девяти
часов до шести, промелькнет — не видишь как.
С шести
часов Лондон начинает обедать и обедает до 10, до 11, до 12
часов, смотря по состоянию и образу жизни, потом спит.
Утром мы все четверо просыпались в одно мгновение, ровно в восемь
часов, от пушечного выстрела
с «Экселента», другого английского корабля, стоявшего на мертвых якорях, то есть неподвижно, в нескольких саженях от нас.
Как он глумился, увидев на
часах шотландских солдат, одетых в яркий, блестящий костюм, то есть в юбку из клетчатой шотландской материи, но без панталон и потому
с голыми коленками!
«Берег виден, — отвечал он, помолчав, — уж
с седьмого
часа».
Ведь
с вами же вчера целый
час толковали».
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней
с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас
с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором
часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный
час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих
с этой горы на город и залив.
В отеле в
час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье,
с черной сеточкой на голове, сидела Каролина и
с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а
часа в три отнес их сам на почту.
А разве вы ожидали противного?..» — «Нет: я сравниваю
с нашими офицерами, — продолжал он, — на днях пришел английский корабль, человек двадцать офицеров съехали сюда и через
час поставили вверх дном всю отель.
Было
часов восемь вечера, когда он вдруг круто поворотил
с дороги и подъехал к одинокому, длинному, одноэтажному каменному зданию
с широким, во весь дом, крыльцом.
Часу в пятом мы распрощались
с девицами и
с толстой их ма, которая явилась после обеда получить деньги, и отправились далее, к местечку Веллингтону, принадлежащему к Паарльскому округу и отстоящему от Паарля на девять английских миль.
Через четверть
часа он воротился
с огромной и великолепной картой, где подробно означены формации всех гор, от самого мыса до внутренних границ колонии.
Наши еще разговаривали
с Беном, когда мы пришли. Зеленый, по обыкновению, залег спать
с восьми
часов и проснулся только поесть винограду за ужином. Мы поужинали и легли. Здесь было немного комнат, и те маленькие. В каждой было по две постели, каждая для двоих.
Кругом горы теряли
с каждым шагом угрюмость, и мы незаметно выехали из ущелья, переехали речку, мостик и
часов в пять остановились на полчаса у маленькой мызы Клейнберг.
К обеду, то есть
часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном платье, которое было ей так к лицу,
с сеточкой на голове. Пошли расспросы, толки, новости
с той и
с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
Но отец Аввакум имел, что французы называют, du guignon [неудачу — фр.]. К вечеру стал подувать порывистый ветерок, горы закутались в облака. Вскоре облака заволокли все небо. А я подготовлял было его увидеть Столовую гору, назначил пункт,
с которого ее видно, но перед нами стояли горы темных туч, как будто стены, за которыми прятались и Стол и Лев. «Ну, завтра увижу, — сказал он, — торопиться нечего». Ветер дул сильнее и сильнее и наносил дождь, когда мы вечером,
часов в семь, подъехали к отелю.
Через
час,
с пришедшего из Индии парохода, явились другие путешественники и толпой нахлынули в отель.
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее. Отцу Аввакуму надо было ехать назад.
С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня за что-нибудь Бог наказал!» — сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Мы
часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились на мели. Мы долго шли по плотине и, не спуская глаз
с чудесного берега, долго плыли по рейду.
Европеянок можно видеть у них дома или
с пяти
часов до семи, когда они катаются по эспланаде, опрокинувшись на эластические подушки щегольских экипажей в легких, прозрачных, как здешний воздух, тканях и в шляпках, не менее легких, аjour: точно бабочка сидит на голове.
Мы ехали около
часа, как вдруг наши кучера, в одном месте,
с дороги бросились и потащили лошадей и экипаж в кусты. «Куда это? уж не тигр ли встретился?» — «Нет, это аллея, ведущая к даче Вампоа».
В шесть
часов вечера все народонаселение высыпает на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы. На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда, на горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде монастыря, итальянский епископ
с несколькими монахами.
Положили было ночью сниматься
с якоря, да ветер был противный. На другой день тоже. Наконец 4-го августа,
часа в четыре утра, я, проснувшись, услышал шум, голоса, свистки и заснул опять. А
часов в семь ко мне лукаво заглянул в каюту дед.
2-го сентября, ночью
часа в два, задул жесточайший ветер: порывы
с гор, из ущелий, были страшные. В три
часа ночи, несмотря на луну, ничего не стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его не слыхать было за ветром.
Встают матросы в четыре
часа (они ложатся в восемь), и начинается мытье палубы
с песком и каменьями.
В 10-м
часу приехали, сначала оппер-баниосы, потом и секретари. Мне и К. Н. Посьету поручено было их встретить на шканцах и проводить к адмиралу. Около фрегата собралось более ста японских лодок
с голым народонаселением. Славно: пестроты нет, все в одном и том же костюме,
с большим вкусом! Мы
с Посьетом ждали у грот-мачты, скоро ли появятся гости и что за секретари в Японии, похожи ли на наших?
Так и есть: страх сильно может действовать. Вчера, второго сентября, послали записку к японцам
с извещением, что если не явятся баниосы, то один из офицеров послан будет за ними в город. Поздно вечером приехал переводчик сказать, что баниосы завтра будут в 12
часов.
Началось
часов с семи, а кончилось в 3-м
часу ночи.
Был пятый
час в исходе; осеннее солнце спешило спрятаться за горизонт, а мы спешили воротиться
с моря засветло и проехали между каменьями, оторвавшимися от гор, под самыми батареями, где японцы строят домики для каждой пушки.
Радость, радость, праздник: шкуна пришла! Сегодня, 3-го числа, палят японские пушки.
С салингов завидели шкуну.
Часу в 1-м она стала на якорь подле нас. Сколько новостей!
Часа в три мы снялись
с якоря, пробыв ровно три месяца в Нагасаки: 10 августа пришли и 11 ноября ушли. Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел в ту минуту, когда мы выходили на первый рейд, к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность, море!
Сегодня выхожу на палубу
часу в девятом: налево, в тумане, какой-то остров; над ним, как исполинская ширма, стоит сизая туча
с полосами дождя.
Скорей стали сниматься
с якоря и чрез
час были в море, вдали от опасных камней.
«Однако ж
час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы,
с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики
с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
В шесть
часов мы были уже дома и сели за третий обед —
с чаем. Отличительным признаком этого обеда или «ужина», как упрямо называл его отец Аввакум, было отсутствие супа и присутствие сосисок
с перцем, или, лучше, перца
с сосисками, — так было его много положено. Чай тоже, кажется,
с перцем. Есть мы, однако ж, не могли: только шкиперские желудки флегматически поглощали мяса через три
часа после обеда.
Да и день так расположен: утро все заняты, потом гуляют,
с семи и до десяти и одиннадцати
часов обедают, а там спят.
Живо убрали
с палубы привезенные от губернатора конфекты и провизию и занялись распределением подарков
с нашей стороны. В этот же вечер
с баниосами отправили только подарок первому губернатору, Овосаве Бунго-но: малахитовые столовые
часы,
с группой бронзовых фигур, да две хрустальные вазы. Кроме того, послали ликеров, хересу и несколько голов сахару. У них рафинаду нет, а есть только сахарный песок.
Жалко было смотреть на бедняков, как они,
с обнаженною грудью, плечами и ногами, тряслись, посинелые от холода, ожидая
часа по три на своих лодках, пока баниосы сидели в каюте.
Сегодня, 30-го, просыпаемся, говорят, что Кичибе и Эйноске сидят у нас
с шести
часов утра, — вот как живо стали поворачиваться!
Чрез
час каюты наши завалены были ящиками: в большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел
с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «Есть душок, а хороша», — отвечал он.
Часов в 11 приехали баниосы
с подарками от полномочных адмиралу. Все вещи помещались в простых деревянных ящиках, а ящики поставлены были на деревянных же подставках, похожих на носилки
с ножками. Эти подставки заменяют отчасти наши столы. Японцам кажется неуважительно поставить подарок на пол. На каждом ящике положены были свертки бумаги, опять
с символом «прилипчивости».
Зачем употреблять вам все руки на возделывание риса? употребите их на добывание металлов, а рису вам привезут
с Зондских островов — и вы будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да рис и тому подобные необходимые предметы; а как они будут возить вон этакие
часы, какие вы вчера подарили мне, на которые у нас глаза разбежались, так ведь японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили прекрасные столовые астрономические
часы, где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.
Чтоб облегчить судно и помочь ему сняться
с мели, всех китайцев и китаянок перевезли
часа на два к нам.
Часов с шести вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся по 11/2 узла. Здесь мудреные места: то буря, даже ураган, то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку на этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра прийти, а вот…