Неточные совпадения
Вам хочется
знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в
один день, в
один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Не
знаю, смогу ли и теперь сосредоточить в
один фокус все, что со мной и около меня делается, так, чтобы это, хотя слабо, отразилось в вашем воображении.
Весь Лондон преисполнен
одной мысли; не
знаю, был ли он полон того чувства, которое выражалось в газетах.
«Не на похороны ли дюка приехали вы?» — спросил меня
один купец в лавке,
узнав во мне иностранца. «Yes, o yes!» — сказал я.
Англия
одна еще признала его — больше ничего мы не
знали.
В
одном месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами. Не
знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь следить за этой игрой света, как в диораме.
Некоторые из негров бранились между собой — и это вы
знаете: попробуйте остановиться в Москве или Петербурге, где продают сайки и калачи, и поторгуйте у
одного: как все это закричит и завоюет!
Мы, не
зная, каково это блюдо, брали доверчиво в рот; но тогда начинались различные затруднения:
один останавливался и недоумевал, как поступить с тем, что у него во рту; иной, проглотив вдруг, делал гримасу, как будто говорил по-английски; другой поспешно проглатывал и метался запивать, а некоторые, в том числе и барон, мужественно покорились своей участи.
«Нет, не свалимся, — отвечал Вандик, — на камень, может быть, попадем не раз, и в рытвину колесо заедет, но в овраг не свалимся:
одна из передних лошадей куплена мною недели две назад в Устере: она
знает дорогу».
Он напоминал мне старые наши провинциальные нравы:
одного из тех гостей, которые заберутся с утра, сидят до позднего вечера и от которого не
знают, как освободиться.
Вскоре она заговорила со мной о фрегате, о нашем путешествии.
Узнав, что мы были в Портсмуте, она живо спросила меня, не
знаю ли я там в Southsea церкви Св. Евстафия. «Как же,
знаю, — отвечал я, хотя и не
знал, про которую церковь она говорит: их там не
одна. — Прекрасная церковь», — прибавил я. «Yes… oui, oui», — потом прибавила она. «Семь, — считал отец Аввакум, довольный, что разговор переменился, — я уж кстати и «oui» сочту», — шептал он мне.
Сколько надо
одного ума, чтоб не
знать о ней!
Но
один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У
одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом
знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не
знал, ехать или нет; но и оставаться почти
одному на фрегате тоже невесело.
Хоть бы японцы допустили изучить свою страну,
узнать ее естественные богатства: ведь в географии и статистике мест с оседлым населением земного шара почти только
один пробел и остается — Япония.
Им предложили сигар, но они не
знали, как с ними обойтись:
один закуривал, не откусив кончика, другой не с той стороны.
Да я ли
один скучаю? Вон Петр Александрович сокрушительно вздыхает, не
зная, как он будет продовольствовать нас: дадут ли японцы провизии, будут ли возить свежую воду; а если и дадут, то по каким ценам? и т. п. От презервов многие «воротят носы», говорит он.
Но время взяло свое, и японцы уже не те, что были сорок, пятьдесят и более лет назад. С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал было написать
одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя было
узнать.
Едва адмирал ступил на берег, музыка заиграла, караул и офицеры отдали честь. А где же встреча, кто ж примет:
одни переводчики? Нет, это шутки! Велено спросить,
узнать и вытребовать.
Правительство
знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для их законов и властей. Пусть бы оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как? Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит ему уступить место другому. Микадо не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет ему нового халата и даст два дня сряду обедать на
одной и той же посуде.
Мы пошли по комнатам: с
одной стороны заклеенная вместо стекол бумагой оконная рама доходила до полу, с другой — подвижные бумажные, разрисованные, и весьма недурно, или сделанные из позолоченной и посеребренной бумаги ширмы, так что не
узнаешь,
одна ли это огромная зала или несколько комнат.
Они думают, что мы и не
знаем об этом; что вообще в Европе, как у них, можно утаить, что, например, целая эскадра идет куда-нибудь или что
одно государство может не
знать, что другое воюет с третьим.
Но об этом
узнает вся Европа; и ни
одно судно не пойдет сюда, а в Едо — будьте уверены».
Знаете, что на днях сказал Матабе,
один из ондер-толков, привозящий нам провизию?
После обеда нас повели в особые галереи играть на бильярде. Хозяин и некоторые гости,
узнав, что мы собираемся играть русскую, пятишаровую партию, пришли было посмотреть, что это такое, но как мы с Посьетом в течение получаса не сделали ни
одного шара, то они постояли да и ушли, составив себе, вероятно, не совсем выгодное понятие о русской партии.
В
одном из прежних писем я говорил о способе их действия: тут, как ни
знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать на его языке, не имея грамматики и лексикона.
Сделавши
одно послабление, губернатор должен был допустить десять и молчать, иначе ему несдобровать. Он сам первый нарушитель законов. А европейцы берут все больше и больше воли, и в Пекине
узнают об этом тогда, когда уже они будут под стенами его и когда помешать разливу чужого влияния будет трудно.
Я убеждаюсь более и более, что иностранцы не
знают, что такое чай, и что
одни русские
знают в нем толк.
Но «commendante de bahia» ни по-французски, ни по-английски не говорил, по-русски ни слова, а я
знал по-испански
одно: fonda, да, пожалуй, еще другое — muchacho, которое
узнал в отеле и которое значит мальчик.
Человек десять тагалов и
один негр бросились на нас, как будто с намерением сбить с ног, а они хотели только
узнать, чего мы хотим.
— Русские говорят по-французски, по-английски и по-немецки; нам следовало бы
знать один из этих языков».
Несколько лет назад на фабрике случился пожар, и отчего? Там запрещено работникам курить сигары:
один мальчик, которому, вероятно, неестественно казалось не курить сигар в Маниле, потихоньку закурил. Пришел смотритель: тагал, не
зная, как скрыть свой грех, сунул сигару в кипу мочал.
Другой переводчик, Эйноске, был в Едо и возился там «с людьми Соединенных Штатов». Мы
узнали, что эти «люди» ведут переговоры мирно; что их точно так же провожают в прогулках лодки и не пускают на берег и т. п. Еще
узнали, что у них
один пароход приткнулся к мели и начал было погружаться на рейде; люди уже бросились на японские лодки, но пробитое отверстие успели заткнуть. Американцы в Едо не были, а только в его заливе, который мелководен, и на судах к столице верст за тридцать подойти нельзя.
Третьего дня, однако ж, говоря о городах, они, не
знаю как, опять проговорились, что Ясико, или Ессико, лежащий на западном берегу острова Нифона,
один из самых богатых городов в Японии, что находящийся против него островок Садо изобилует неистощимыми минеральными богатствами. Адмирал хочет теперь же, дорогой, заглянуть туда.
Кто
знает что-нибудь о Корее? Только
одни китайцы занимаются отчасти ею, то есть берут с нее годичную дань, да еще японцы ведут небольшую торговлю с нею; а между тем посмотрите, что отец Иакинф рассказывает во 2-й части статистического описания Манчжурии, Монголии и проч. об этой земле, занимающей 8° по меридиану.
«Сохрани вас Боже! — закричал
один бывалый человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и
знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то в каком положении в это время? Между тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два раза,
один раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не
знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Они, как я
узнал от ямщиков, сделали
одну станцию в телегах, а дальше поехали верхом.
Я пригласил его пить чай. «У нас чаю и сахару нет, — вполголоса сказал мне мой человек, — все вышло». — «Как, совсем нет?» — «Всего раза на два». — «Так и довольно, — сказал я, — нас двое». — «А завтра утром что станете кушать?» Но я
знал, что он любил всюду находить препятствия. «Давно ли я видел у тебя много сахару и чаю?» — заметил я. «Кабы вы
одни кушали, а то по станциям и якуты, и якутки, чтоб им…» — «Без комплиментов! давай что есть!»
Я
узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть
один каменный дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все хорошие и купечество знатное; что зимой живут в городе, а летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
Меня даже зло взяло. Я не
знал, как быть. «Надо послать к
одному старику, — посоветовали мне, — он, бывало, принашивал меха в лавки, да вот что-то не видать…» — «Нет, не извольте посылать», — сказал другой. «Отчего же, если у него есть? я пошлю». — «Нет, он теперь употребляет…» — «Что употребляет?» — «Да, вино-с. Дрянной старичишка! А нынче и отемнел совсем». — «Отемнел?» — повторил я. «Ослеп», — добавил он.
А вот вы едете от Охотского моря, как ехал я, по таким местам, которые еще ждут имен в наших географиях, да и весь край этот не все у нас, в Европе, назовут по имени и не все
знают его пределы и жителей, реки, горы; а вы едете по нем и видите поверстные столбы, мосты, из которых
один тянется на тысячу шагов.
Надо
знать, что овса здесь от Охотского моря до Якутска не родится и лошадей кормят
одним сеном, оттого они слабы.
Частные люди помогают этому, поощряя хлебопашество и скотоводство:
одни жертвуют хлеб для посева, другие посылают баранов, которых до сих пор не
знали за Леной, третьи подают пример собственными трудами.
Один из наших товарищей (мы ехали сначала втроем), большой насмешник, уверяет, что если б люди наши
знали, что до Якутска в продаже нет вина, так, может быть, вино на горе не разбилось бы.
Упомяну прежде о наших миссионерах. Здесь их, в Якутске, два: священники Хитров и Запольский.
Знаете, что они делают? Десять лет живут они в Якутске и из них трех лет не прожили на месте, при семействах. Они постоянно разъезжают по якутам, тунгусам и другим племенам: к
одним, крещеным, ездят для треб, к другим для обращения.